Длинные дни в середине лета

— Очень много вам свободы дали, — строго сказала очкастая. —

Совсем распустились.

— Дали! От вас дождешься!

«У, воровка, — подумала Наташка, — дави их!»

_— Государство вас орденом наградило, очень сухо сказала очкастая, —

а вы такие слова?

— Ты моего ордена не касайся, — она прикрыла ладонью лацкан

жакета. — Ты сама такой заработай!

— Давайте пустим ее, — предложила молоденькая.

— Ни за что! Она мыслит неправильно. Разве можно такое поощрять?

— Я про вас в газету напишу! — кричала доярка. — Я напишу, как вы

ставите рогатки передовому опыту. Я вас всех с работы поснимаю.

Контролерши молчали — старая, поджав губы, демонстративно смотрела

в сторону, как будто доярки с орденом здесь и не было, а молоденькая

смотрела с интересом, какой она еще номер выкинет. Наташка пошла к кассе

и на вырученную в метро мелочь купила два билета.

— Пойдем, — сказала она, — пусть они застрелятся.

— Я про них все напишу, — сказала доярка,— в «Маяк коммунизма». У

меня там редактор знакомый. Знаешь какой ловкий! Пять минут с тобой

поговорит — и готово, приезжай за гонораром. Он с них стружку снимет,

будут знать, как с рабочим человеком разговаривать.

— Ты рабочий человек?

— Ну!

— А орден за что дали?

— За примерное поведение. У нас в школе одна подхалимка была,

ко всем учителям ластилась. Они ее на медаль вытянули. А в институт

она все равно не попала — разве в Москве за месяц ходы найдешь! Так и

сидит теперь в конторе, костяшки перекладывает за семьдесят рублей. И

медаль у нее ерундовая, даже в клуб надеть нельзя. А я после седьмого

класса на ферме.

— Доярка?

— Ну, — она растопырила пальцы, — видишь?

— В какой павильон пойдем?

— А ни в какой! Зоотехник с председателем ходят — и ладно. А мне

зачем?

— Чего же ты лезла?

— А как они могут не пускать? Да они ручки по швам должны

протянуть, если рабочий человек идет.

-Они сели на лавочку. Совсем рядом шумел фонтан. Солнце уже

больше не пряталось, и вызолоченные женские фигуры по краям фонтана

сверкали так, что было больно смотреть.

— Это знаешь, как назвать можно? — спросила девка. — Слава

труду. Точно! Ты со мной не спорь. Я заголовки умею придумывать.

Редактор говорит, что в центральных газетах так не могут. Мы с ним

писали статью про навоз. Нужен заголовок, я и придумала — «Сделаешь

так — будешь с удобрениями». Здорово?

— Так и напечатали?

— Ну!

— У, воровка! Мороженого хочешь?

— Давай, я все московское люблю. Только ты меня так не называй.

— Ничего, перебьешься.

По дороге Наташка посчитала мелочь — не хватило трех копеек. Она

тронула за локоть какую-то расфуфыренную даму — та от нее, как от

прокаженной, отвернулась. Попросила у дяди в полотняном костюме —

тот тоже скривился, но три копейки дал.

— А хорошо! — сказала девка, мороженое так и хрустело у нее на

зубах. — Если бы в городе жила, по десять пачек в день ела и на танцы

ходила. А где у вас танцы бывают?

— Везде.

— А что танцуют?

— Твист.

— А как?

— Вставай, сейчас научу.

Доярка послушно встала, и Наташка под какую-то торжественную

песню — она гремела из - репродуктора — закрутила ее по площади.

— Бедрами, бедрами работай! — кричала Наташка.

Вокруг стали-собираться любопытные. Зрелище было смешное.

Костюм на доярке вот-вот должен был лопнуть. Но, видно, крепкие нитки

были в районном ателье.

— Ух, больше не могу! — простонала она, повалившись на скамью. —

Купи еще мороженого.

— Сама купи.

— Ну тогда не надо. Я думала, что ты меня уважить хочешь.

— А за что?

— Как за что! Мне даже у нас в сельпо все без очереди дают.

— Ну и беги в свое сельпо.

— А ты не очень воображай! Кто ты есть? Стиляга московская. Танцы

какие танцуешь? Тебя бы к нам на ферму —быстро бы рога обломали.

— Му-у-у-у! — Наташка выставила пальцы, как рога.—Буренка, му-у-

у! — Стиляга! И про тебя в газету напишу! .

— Му-у-у! — прыгала вокруг нее Наташка. — Му-у-у!

...Часа через два Наташка шла мимо кафе. Солнце уже пекло, и было

душно. Из окон валил крепкий запах щей. Вдруг парень, сидевший за

столиком у окна, ей подмигнул. Наташка вернулась и уставилась на него.

Он уже что-то рассказывал своим соседям — парню и девке и не смотрел в

окно. Девка была очень носатая. Наташка стукнула по стеклу и, когда

парень посмотрел, показала ему язык. Парень махнул рукой - заходи, мол.

— Парле ву франсе? Шпрехен ди дейч? Спик ту инглиш? — спросил

он, когда Наташка села за столик.

— А по фени ботаешь? — спросил другой, и девка засмеялась.

— Сам ты Феня! — окрысилась Наташка!

— Правильно, мы же не познакомились, — сказал первый парень. —

Нашу даму зовут...

— Валькирия, — сказала носатая, — ничего?

— Ничего, — сказала Наташка. — Валька, значит?

— Эдик! — представился первый парень.

— Эдмонд! — поправила его носатая.

— А зови меня Семеном! — сказал второй парень, и все трое

засмеялись.

— Ладно, — сказала Наташка, — а я Бутылкина. Годится?

— Ну и прекрасно, — сказала носатая. — Эдмонд, наливай.

— Вы коньяк употребляете? - спросил Эдик. — Мадеры, к сожалению,

нету.

— Нечего с ней церемониться! — сказал Семен.— Закажи двести

граммов портвейна — и хорош.

— Вы его извините, — попросил Эдик Наташку,— он у нас парень

добрый, но неотесанный. Не обращайте на него внимания — как будто его

не видно и не слышно.

— Хрен вы меня не услышите. Я песню петь буду.

Носатая уже икала от смеха, а Семен растрепал волосы и рванул узел

галстука. Наташка выпила, теплый ком встал в горле так, что не продохнуть,

и даже слезы выступили.

— Извините, — сказал Эдик, — он интеллигента из себя представлял и

скушал весь лимон. Осталась только пудра. Не угодно ли макнуть пальчик?

— Слушай, — спросил Семен, — а мы с тобой на Ярославском не

встречались? Ты еще с подругой была — тощая такая, и все зубы золотые.

Ты мне тогда больше понравилась, но тощая вцепилась — не оторвешь.

— Ты ошибся, — сказал Эдик. — Мы виделись на вечере органной

музыки. Орган, Бах. Незабываемое удовольствие, не правда ли?

— Ну и ладно! — согласился Семен, — Тогда я с горя петь буду.

Мамаше дочка говорила:

«Зачем с папашею ты спишь?

Зачем с папашею ты спишь,

А я, девчоночка, одна?»

— Тише! — зашипела носатая. —Это уже черт знает что. На нас

смотрят.

— Ты, шнобель! Не порти песню! — сказала Наташка.

— Как? — спросила носатая. — Как ты меня назвала?

— Понравилось? — обрадовался Семен. — Ты ей про Баха, а народная-

то лучше. Налей ей еще. У нее душа простая, ее коньячок не испортит.

— Мадемуазель пошутила, — сказал Эдик носатой, — она не хотела

тебя обидеть. Шнобель это..

— А ты не лезь! — оборвала Наташка. — У меня у самой язык есть.

Давай выпьем, шнобель.

— Это черт знает что! — вспыхнула носатая.

— А что вы думаете об Антониони? — спросил Эдик.

— Перестань паясничать! — носатая встала. — Нам пора, позови

официантку.

— Ты фокусы носом показывать не умеешь? — спросила Наташка. —

Тебя в любой цирк возьмут.

Носатая двинула стул, споткнулась и побежала из зала.

— Девушка! — позвал Эдик официантку и положил на стол деньги. —

А вы попали под дурное влияние. Жаль, я думал, что мы приятно

побеседуем.

— Ты беги, — сказала Наташка, — беги за своим шнобелем. Паяльную