Длинные дни в середине лета

голодная.

— Возьми в синей мисочке.

— А я кухню вымою, — сказала мать, — сейчас твоя очередь, а я

вымою за тебя.

— Ладно, — сказала Катя, — ты бы за себя убирала, а уж я свою

уборку как-нибудь сделаю.

Она вздохнула и пошла в комнату — тарелку ей все-таки было

жалко.

— Где же ты была? — спросила мать, поставив разогревать

котлеты.

— На даче.

— У кого?

— Очень смешно получилось. Я сидела на лавочке на Миусах, и

вдруг подходит дяденька и говорит: «Девушка, у меня дочка на даче

болеет, а я не могу поехать, у меня совещание. Может, поедете к ней

поиграть?» У него машина, шофер меня отвез.

— И он платье подарил?

— Ага. Вот, говорит, может, понравится. А на даче у него клумбы,

Фонтаны. А в одной комнате стена золотом заткана. Он генерал,

наверное.

— Позвонить ты могла?

— Я хотела вечером приехать, но девчонка прилипла— не

оторвешь.

— Надо было позвонить. Знаешь, как я волновалась!

— А вот и наши дамы! — закричал Мишка, когда они вошли. —

Коля, встать надо перед женщинами.

— У меня стул не вылазит.

— Нет, не уважаешь ты женщин. А зря.

Наверное, они еще выпили, пока мать с Наташкой были на кухне, —

водки осталось на самом донышке, а Мишка еле на ногах стоял, И у

Николая глаза осоловели.

— Тихо! — крикнул Мишка, хотя никто его не перебивал. — Я речь

буду говорить. Дорогой наш цветочек, Наташка-ромашка! Вот и

оборвали у тебя первый лепесток!

— Ты чего? — спросила мать. — Какой еще лепесток?

— Тихо! —сказал Николай и ударил по столу кулаком. — Пускай

все говорит. Вам, мамаша, полезно послушать.

— Я знаю, про что говорю, — продолжал Мишка. — Вот и

оборвали. Сколько их у тебя? Не знаю. И ты не знаешь. И никто. Ты

думаешь, что их много, а потом раз-два, и ничего не осталось, прошла

жизнь. А я хочу выпить за женщину с большой буквы, за жен-щи-ну!

Ну что ж, мне такая не встретилась. А может, я ее сам не заметил. А

теперь уже поздно. Встань, Николай. За женщину, которая бережет свои

лепестки!

— Ты бы налил женщинам, — сказала мать, — а то лакаете, козлы,

одни. Только слова говорить умеете.

— Виноват, Мань. Чокнемся! И ты, Наташка, давай. За вас!

Большого вам женского счастья.

Выпили. Мишка о чем-то задумался. Николай таращил глаза на

Наташку.

— А знаешь, — сказала Наташка матери, — на даче цветов —

завались. Я сегодня нарвала букет и забыла.

— Ладно, хорошо, что хоть сама приехала.

— А? — спросил Мишка.

— Букет она забыла, — сказал Николай.

— Ты чего? — спросила мать. — Грустный какой-то, Женщину с

лепестками тебе подавай. А мы не годимся?

— Старый я уже, — сказал Мишка.

2 3 4

— Лепестков мало сорвал? — спросила Наташка.

— Может, и много, да не те.

— Вы что? — спросила мать. — Психи, что ли? Все про какие-то

цветочки-лепесточки.

— Помолчи, Мань, — попросил Мишка, — не понимаешь.

— А вам бы знать не мешало, — строго сказал Николай.— Ваша

ведь дочь!

— Ну и что? Что моя?

— А то: что если вы настоящая мать, то следить нужно. Me жалко

вам ее, да? Какая же вы мать после этого?

— А ты меня не учи. Молодой еще.

— Все, — сказала Наташка, — теперь я скажу.

— Подожди, — Мишка потянулся к ней со стаканом, — я тебе

отолью. Чокнемся!

— Я коротко скажу. Пошли отсюда оба!

— Наташ, гости ведь! Разве так делают?

— А я говорю — пошли отсюда! — Наташка подскочила к кровати,

сгребла костюм и выкинула его в коридор.

— Она права, Коля, — сказал Мишка, — только поздно она

спохватилась. Почему раньше меня не выгнала?

...Вечером, когда Наташка уже легла, мать присела к ней на край

раскладушки.

— Знаешь, — сказала она, — утром участковый приходил.

— Чего ему?

— Спрашивал, почему не работаю. Про тебя спрашивал.

— А ты?

— Сказала, что к бабушке тебя отправила. Он поверил. А мне

говорит — или оформляйся на работу, или выселим. А кем мне идти

работать? Ты попроси своего генерала — пусть пенсию дадут или

справку какую. Работает, мол, и не лезьте.

— Кто же тебе справку даст, если ты сто лет не работаешь?

Они помолчали, потом мать сказала:

— Зря ты с Мишкой так. Кто нас, твой генерал, что ли, кормить

будет?

— Ладно, — сказала Наташка, — погуляла, спи давай.

Т р е т и й д е н ь

С утра шел дождь. Капли стучали по подоконнику, как будто кто-то

сыпал крупу в пустую кастрюлю. Мать гладила на столе Наташкино платье

и пела вполголоса: «А ты улетающий вдаль самолет...».

— Чего распелась? — спросила Наташка.

— А, Таточка проснулась! Ну разве можно с хорошими пещами так

обращаться?

— Ладно, положи.Не ладно, а спасибо должна сказать. Гляди, как

измяла!

И опять запела: «Под крылом самолета о чем-то поет…»

Во-во — сказала Наташка. — Мы завтракать будем или песни

Пахмутовой петь?

— В постель тебе прикажешь подавать? У нас господ с семнадцатого

года нет!

— И что тебя участковый вчера не забрал? Как ты мне надоела!

— А ты мне, думаешь, нет? Чего же ты вернулась? Шлендала-шлендала

и явилась свои порядки наводить. Очень тебя ждали.

— Ладно, — сказала Наташка, спуская ноги с расклдушки, — я

пошутила. Есть дашь что-нибудь?

— Там эти консервы остались. Будешь?

— А ты?

— Я не хочу.

— Знаю я твое «не хочу»!

— Правда не хочу. Голова раскалывается, чайку попью. Сахару только

нет. Не трогай платье, пусть просохнет.

— Сухое уже. Давай бутылку.

— Еще одна есть.

— Ты без меня не скучала!

— Приносят.

*

— Сама бы хоть не пила.

— Хвост не поднимай! Что бы ты без матери делала?

— Две бутылки — двадцать четыре копейки, как paз на триста грамм

песку. Трех копеек не хватает. Есть три копейки?

— Даст кто-нибудь.

— Наташка сунула ноги в непросохшие, скользкие босоножки. Мать

крикнула ей вслед:

— Только быстро! Я чайник уже поставила.

Нина дожидалась Наташку в подъезде, стояла в углу на первом этаже.

— Ты чего? — спросила Наташка. — Подняться не могла?

— Очень нужно. Мне мама сказала: «Не смей ходить к этим

проституткам. Платье через милицию вернем!»

— Ну и беги, целуйся со своей мамочкой!

— И побегу. А ты платье снимай. И возьми свое барахло.

— Здесь я буду раздеваться?

— А меня не касается. Раньше нужно было думать. К ней — как к

человеку, а она —как свинья! Ты когда платье обещала принести?

— Ничего с твоим платьем не сделалось.

— Не сделалось! Меня мать знаешь как ругала. И гулять вчера не

пустила.

— А я не виновата, что она у тебя психованная.

— Сама ты психованная. Разве так люди поступают?

— А что мне люди? Я проститутка. Ты сама сейчас сказала.

— Это я сгоряча. Мать знаешь как ругалась? Сказала, что и меня с

лестницы спустит.

— А я проститутка! Ну беги, зови свою милицию. Что она мне

сделает? Пломбу поставит?

— Ладно. Уж и сказать ничего нельзя. Пойдем ко мне,

переоденешься. Мать сегодня с утра работает.

2 3 6

У Нины они забрались на тахту, поставили долгоиграющую

пластинку, попили чаю, а пластинка все играла.

— Ну и что теперь? — спросила Нина.

— А ничего.

— Но разве ты виновата, что у него родители такие? Подавайте

заявление — все равно распишут.

— У его матери сердце больное.

— А правда, что у тебя ребенок будет?

— Теперь уже не будет.

— Врешь! Как же ты?

— Очень просто.

— А где? В больнице?