Длинные дни в середине лета

прокатывался по пустой улице. Наташка повернула за угол — здоровый

парень в распахнутой спецовке поддевал из кузова машины ящики с

румяными батонами и бросал их на обитый жестью подоконник булочной.

Пахло теплым хлебом.

— Эй, — крикнула Наташка, — дай батончик!

— Оголодала?

— Мне для коровы. Где я ей травы возьму?

— Правильно. Молоко небось жирное от хлеба?

— Что ты! Одно масло!

— Сколько же ей батонов нужно? — парень мотался между машиной и

окном булочной.

— Мешок. И то мало.

— А чего я тебя раньше не видел?

— Мы только переехали.

— И корову взяли?

— Ну!

— Из деревни?

— Ну да! Из центра.

— Где же вы ее там держали?

— А у нас барак был аварийный. Туда никакое начальство не заходило.

А комнаты были свободные, в аварийный новых не селят. Вот и держали —

кто козу, кто свинью.

— Правильно. Зачем помещению пустовать? Воняло здорово?

— Ничего. Все равно переезжать скоро.

— А теперь как?

— В ванной. Воды горячей пока нет.

— Хитрая у тебя мать. А ты, значит, побираешься?

— А тебе жалко?

— Мешок твой где?

— Попробовать сначала нужно. Может, у тебя невкусный.

— Садись, — парень разломил батон пополам, они сели на ступеньку

машины. — Ну как?

— Ничего.

— Вон как наворачиваешь. А ты что, спишь с коровой вместе? Платье

она тебе жевала?

— Она! Хахаль настырный попался. Гляди, как все измял. А ты девочек

не лапаешь?

— Тебе очень надо знать?

— Знаю я вас, правильных, первые лезете.

— Откуда ты такая умная?

— А ты дурочек больше любишь?

— Ну-ка встань!

— А зачем?

— Встань, тебе говорят!

Наташка встала, парень посмотрел на нее сверху вниз и ударил ногой под

зад. — Ты чего? Ты чего? — загнусила Наташка, отскочив.

— Пошла домой! Я тебе рога посшибаю!

— Посшибаешь, как же!

— Брысь отсюда!

Наташка, размазывая слезы, затрусила по все еще пустой улице. Через

несколько домов в чахлом скверике она села на лавочку и закрыла глаза.

Солнце было приятное, еще не слепило. Прохожих почти не было, Наташка

задремала.

...Она встала, когда солнце припекло по-настоящему, прошла несколько

улиц дождалась троллейбуса. Он был пустой, только около кассы под

табличкой «общественный контролер» сидел старик в сетчатой безрукавке

поверх голубой майки.

— Возьмите билет! — сказал старик.

— А у меня проездной.

— Предъявите.

— Дома забыла.

— Тогда возьмите билет.

— А у меня проездной.

— Предъявите.

Наташка села напротив старика и, закрыв глаза и не слушая его,

говорила как заведенная:

— У меня проездной, дома забыла, у меня проездной, дома забыла...

Что-то звякнуло.

— Ha-те, девушка! — старик протянул ей билет. — Бывает, что мелочи

нет, а крупные менять не хочется. Со всяким бывает.

Наташка от неожиданности даже встала. Старик отвернулся к окну,

считая разговор оконченным. Троллейбус тормозил перед остановкой.

— Подавись ты этим билетом! — крикнула Наташка и выскочила.

Идти до пляжа оказалось далеко. Наташка разомлела и, ступив наконец

на серый песок, застыла, подставив лицо прохладному ветерку.

— Вы не можете дальше пройти? — спросила у нее за спиной

щупленькая девушка в очках. Она лежала в купальнике, подставив солнцу

узкую, как доска, спину и уткнувшись в раскрытые книги. Еще несколько

книг торчало из полосатой сумки.

— А здесь не читальня! — сказала Наташка. — Подумаешь какая

умная!

Девушка не ответила. Наташка все-таки шагнула в сторону. Народу на

пляже было немного, даже топчаны стояли свободные.

В этот час молодых было немного, старых даже больше. Наташка

прошлась по берегу, оглядываясь. А может, это только казалось, что старых

больше. Они возвышались своими телесами, как слоны, и пляж был, как

кладбище старых белых слонов. А солнце уже палило, и нужно было где-то

найти купальник.

«Если у этой умной попросить? — подумала Наташка. — Ей купальник и

не нужен совсем. Пусть книжками закроется».

Наташка села рядом с ней и спросила:

— Все читаете?

Она взяла книжку, полистала, положила, взяла другую.

— Вам это неинтересно, — строго сказала девушка, она была не такая

уж и молодая, как сначала показалось Наташке — лет тридцати.

— А про что книжка? — спросила Наташка, которой стало обидно, что

такая кикимора не хочет с ней разговаривать.

— Ты не поймешь.

— А ты объясни. Ты же ученая.

— Мне некогда.

— Всем некогда. А говорят, человек человеку друг, товарищ и брат.

— Ну и что?

— Ничего. Неправда все это.

— А что, по-твоему, правда?

— Ее нет — кошки съели.

— Еще что скажешь?

— А чего ты мне рот затыкаешь? Целый город людей, а поговорить не с

кем.

— Ну, что тебе?

— Ты сколько зарабатываешь?

— У меня стипендия.

— А у меня ни фига. А машину я все равно раньше тебя куплю.

— Ну и что?

— Ничего. Тебе неинтересно?

— Покупай.

— А работать я не буду.

— Не работай.

— Я и так проживу.

— Попробуй.

— Не веришь? Да если я захочу, ко мне очередь будет, как в ГУМе за

кофтами. Нарасхват буду!

— Пожалуйста.

— А ведь это нехорошо. Меня воспитывать надо.

— Зачем?

— Доучилась? Что же ты такое говоришь?

— А зачем тебя воспитывать?

— Чтобы я так не делала.

— Другая найдется.

— А вы и другую воспитывайте.

— Ну и что? Третья будет.

— Неправильно ты говоришь. Зачем тогда милиция?

— До тех пор, пока будет социальная основа для таких поступков, они

сохранятся. Милиции трудно с ними справиться. Нужно, чтобы произошли

глубокие изменения в сознании каждого человека.

— А я? Выходит, я ни при чем?

— При чем. Но захочет общество — в космос полетишь или на фронт

санитаркой пойдешь.

— Неправда! Я сама все решила!

— Вопрос появляется только тогда, когда есть пред посылки для его

решения. Знаешь, кто это сказал?

— А мне все равно. Никакого твоего общества нет. Есть клиенты,

шпана, работяги, фраера. Общество, может, бывает, когда выпить

собираются. А так каждый сам по себе живет.

— А ты попробуй хоть день без людей прожить — заскучаешь. И

есть что-то ведь надо.

— Заработаю.

— Иными словами, вступишь в какие-либо общественные отношения.

А они определяются в конечном итоге объективными законами, изменить

которые человек не в силах. Он может лишь познать эти законы, на-

учиться использовать их в своих интересах. Но изменить эти законы

человек не может.

— Хорошо говоришь! И какие там про меня есть законы?

— Обыкновенные. Перебесишься. Залечишь гонорею. Пойдешь

работать. Выйдешь замуж. Дадут тебе квартиру отдельную, чтобы с

соседями не ругаться. Родишь мальчишку, отдашь его в английскую

школу, тогда во всех школах языки начнут с первого класса преподавать.

По воскресеньям будешь с мужем на «Фиате» за город ездить. Вот и все.

— Неправда! — крикнула Наташка. — Врешь ты все. Ничего этого

не будет.

Она вскочила, сжав кулаки. Девушка смотрела на нее с удивлением и

испугом. А Наташка прыгала вокруг нее и кричала:

— Неправда! Я сама все решила. Зачем ты врешь? Я проститутка, и

в гробу я твой «Фиат» видала. Поняла? Ты мне рот не затыкай. Плевать я

хотела на твое общество.

Потом она упала на песок и затихла. Мокрой косынкой девушка

вытерла ей лицо. Потом сходила еще раз к реке, принесла в пригоршне

воду, плеснула на Наташку. Та открыла глаза.