Макорин жених

певчие, Харлам усердно размахивал кадилом, и запах ладана наполнял воздух в странной

1 Одесную – по правую руку.

смеси с ароматом лесных цветов. Гриша голый, ни жив ни мертв стоял у края «квасника».

Ему стыдно было взглянуть на окружающих, среди которых, он знал, находилась и его

девушка. Харлам трижды погрузил крест в воду родничка, трижды прогремел крещенский

тропарь. Узловатыми пальцами Харлам взял Гришу за плечи и заставил его окунуться в

«квасник». Трижды Гриша опускался ко дну, откуда била ледяная струя. Он весь посинел и,

одеваясь, дрожал так, что не попадал зуб на зуб. И до конца крещенской церемонии его

нещадно трясло. А придя домой, почувствовал жар и вынужден был слечь в постель.

Паша из сельсовета позвонил в райком Мите. Потом он побежал к Платониде,

разъяренный и возмущенный. У порога его остановила Параня.

– Матушка почивает, будить её не дозволено...

– Вашу матушку я вот стащу с постели и задам ей...

– Ты, дитятко, не хорохорься. Есть дело, так скажи и уходи с богом.

– С богом! Угробили парня...

В дверях горницы показалась Платонида. Глядя куда-то поверх Паши, она осенила то

место, где он стоял, крестным знамением, произнося

– Сгинь, сгинь, пропади... Свят, свят, свят...

Паша шагнул на середину избы. Отмахнулся от Платонидиных крестов.

– Перестань придуривать. Ты мне дай ответ: почему угробила парня? Взрослого человека

крестить да еще в мочажлне, в ледяной воде! Рехнулась ты, что ли?

Платонида скорбно приклонила голову, зашептала громким шепотом:

– Боже милостивый, прости ты ему его еретические слова, не ведает бо, что глаголет.

Вразуми его, спасе мой, просветли ум падшего, потерявшего веру...

Она порылась в поставце у божницы, вынула крестик и протянула его Паше

– Образумься, прими. Облобызай его и носи со господом...

Паша сказал крепкое слово и хлопнул дверью. Платонида погрозила вслед ему кулаком.

– Извести, извести вас надо, адовы исчадия...

Состояние Гриши Фереферова день ото дня ухудшалось. Дышал он тяжело, с хрипом,

часто впадал в беспамятство. Дело осложнялось тем, что мать, сбитая с толку Платонидой,

продолжала противиться врачебной помощи, не хотела выполнять докторские назначения, а

кропила сына «святой» водицей» поила его с уголька, шептала наговоры. С приездом Мити

комсомольцы решили отправить Гришу в больницу. Мать и этому воспротивилась. Никакие

уговоры не действовали.

5

Сосновская молодежь взволновалась, прослышав о крестинах Гриши Фереферова. Без

всякого зова, один по одному ребята пришли в сельсовет. Синяков удивился нежданным

гостям.

– У вас что, собрание?

– Нет, Федор Иванович, так пришли.

– На посиделок, что ли? Так уж вы бы топали лучше к девкам. В сельсовете-то они не

водятся...

– Мы, товарищ председатель, не в сельсовет, а в парторганизацию.

– Секретарь созывал? Тогда посидите, придет, значит...

– Федор Иванович, вы ведь тоже партийный... Гришку-то спасать надо, погубят парня...

Ребята рассказали Синякову о крещении и болезни Гриши Фереферова, об отказе его

матери отправить сына в больницу.

– Да, отмочили фокус-мокус. Выбрали время, когда весь актив в область укатил... Вот

ерунда какая! – расстроился Фёдор Иванович

Он вышел из-за стола, походил вдоль половицы. Половица лежала неровно,

покачивалась. Перешел на другую. Постоял, глядя на ребят, подумал.

– Тут, братцы, мы с вами прошляпили, – сказал он медленно, отделяя слово от слова

паузами. – Не одного Гришку прошляпили, вот в чем беда. Его надо вызволить, это верно.

Придет Никита Васильевич, посоветуемся с ним по партийной линии. Найдем пути, я думаю.

Увезти надо Гришу в больницу – первая задача. Вырвать его из Платонидиных восковых

ручек – вторая. Но и это не всё. Ежели до Гришки добрались, сумели его опутать и сбить с

панталыку, ежели начали женихов в «кваснике» купать, значит, нам с вами оплеуха, да и

крепкая. Близоруки выходит... Вот так! Пашка-то Пласиинин знает? Митюшке не сообщали?

Назавтра Синяков вместе с секретарем партийной организации Никитой Васильевичем и

с Митей Бережным пришли к Грише. Он был в полном беспамятстве. Мать, как и ранее,

наотрез отказалась отправить сына в больницу. Её убеждали, доказывали, что она своим

упрямством погубит парня, – женщина стояла на своём. Синяков попытался даже

подействовать административной властью – не помогло. Тогда решили установить у постели

больного дежурство. Дежурных обязали строго выполнять все врачебные предписания и ни в

коем случае не допускать никаких знахарских обрядов над больным.

Слух о Гришиной болезни разошелся по деревням. Большинство колхозников

возмущалось Платонидвным поступком. Были такие, кто осуждал самого Гришу.

– Эдакой детина полез в «квасник»!

Но были и такие, кто находил в этом божие произволение. Платонидины послушницы не

сидели на месте, их языки расписывали событие по-разному. Одни говорили: бог наказал за

то, что забыл парень веру. Другие толковали: подвиг совершил парень во славу Христову. По

словам третьих получалось, что Гришина болезнь – это испытание его духовной стойкости.

Коммунистам и комсомольцам, когда они пошли по деревням, было трудно. Платонидины

чары проникли в сознание многих. В иной избе весь вечер шли опоры, а когда беседчик

уходил, вслед ему крестили дверь.

Глава девятая

КЛЮЧ ОТ ОБЩИННОЙ КАЗНЫ

1

Леденцов, трезвый, в обычной гражданской, а не поповской одежде, в поздний час

заглянул к Платониде. Он явно струхнул, поняв, что в своём усердии они со святой матерью

зашли слишком далеко. И духовную наставницу он предполагал встретить в расстроенных

чувствах. Ему хотелось совместно с ней, не откладывая в долгий ящик, искать выход из

трудного положения. Каково же было его удивление, когда вместо обычной радушной

встречи его ждали громы и молнии.

– Ты пришел? – набросилась Платонида, едва он переступил порог. – Знаю, зачем явился.

За Платонидиным заступничеством? Хочешь, чтобы твою пьяную харю я ограждала крестом

и молитвой? Али на меня всю вину свалить желаешь? Не выйдет! Сам нашкодил, сам и

затирай. Не я Гришу в «квасник» толкала, ты...

Харлам стал бурым, как свекла. Ему захотелось взять эту сухую, тощую старушенцию за

шиворот и тряхнуть по-настоящему. Но благоразумие взяло верх. Куда ни кинь, а

преподобная связана с ним, отцом Харлампием, крепкими узами. Их невозможно разорвать,

не навредив себе. Так надо сдержаться. Она в ярости болтает ерунду поостынет – всё

уладится.

– Матушка, за что ты лаешь на чадо своё? – пытаясь взять привычный тон, сказал

Леденцов. Это на неё не подействовало.

– И лаю и лаять буду. Нечего тебе ко мне подлизываться. Хватит, я повозились с тобой.

Леденцов переменил тактику.

– Дородно! Ты меня прогонишь. Ладно, хорошо. Возьмут Леденцава на цугундер,

пропишут ему ижицу. Хорошо, дородно! А Платонида-то что, доннер веттер, так и останется

в сторонке? Она святая, она ничем не замарана. Думаешь в райских кущах сидеть, очи горе

возводить и воздыхать: «Очисти мя, спасе, по великой милости твоей». Не выйдет,

Платонида, не на того нарвалась. Харлам Леденцов не агнец кроткий, не подставит шею под

заклание. Нет! Вместе нам, Платонидушка, открещиваться от нечестивого, пойми ты, дура

всеблаженная!

Черный полушалок свалился с головы Платониды, она не заметила. Жидкие волосы,

заплетенные в тощие косицы, смешно топорщились. На восковом её лице отразилось такое

смятение, что Харлам расхохотался. Платонида истово перекрестилась, что-то шепча,

осенила крестным знамением Харлама.

– Аминь, аминь, рассыпься...