Ясный берег

запивая свежей водой. В шесть часов, когда Нюша

доила Стрелку уже вторично, приходил Бекишев, еищ

красный после утреннего умыванья, с мокрыми волосами,

гладко зачесанными назад. Он всегда говорил одни и

те же слева:

— Доброе утро. Ну, как?

И записывал цифру вчерашнего удоя. Цифра была

большая, приближалась к сорока...

Теперь уже и Коростелев завел себе график и'тоже

каждый день наведывался к Нюше, иногда даже по два,

по три раза. Глаза у него азартно поблескивали. Он все

беспокоился, не потеряла бы Стрелка аппетита.

— Ест? — спрашивал он, заскочив на минутку.

— Ест! — отвечала Нюша, ответно блестя глазами.—

Что я думаю, Дмитрий Корнеевич, не обязательно ей

один чистый клевер, можно и осоки, немножко, для

разнообразия, она осоку хорошо ест.

— Ладно, диктуй! — говорил Коростелев.— Я скажу

старшему зоотехнику — будет выписывать все, что

закажешь. Тебе видней.

Вот как он с нею теперь разговаривал, вот как

доверял ей!

Прибегала Таня: «Что новенького?» Доярки, приходя

на работу, прежде всего заглядывали к Нюше:

«Прибавила?»

Нюша отвечала коротко. Ей не нравилось, что

столько ходит народу. Коровам беспокойно. Корова любит

тишииу.

Отец понимал это, Степан Степаныч. Похаживает

около двора, крутит свои цыгарки, вздыхает, а к Нюше не

заходит. Только вечером, дома, спросит:

— Идет дело?

— Идет!

— Ты ее когда купала?

— Раз в месяц я их с мылом мою. Недавно мыла.

— А вымой лишний раз. Для аппетиту. Чтоб бодрость

в ней взыграла.

Хороший советчик отец.

Бекишев специально читает книжки о раздое коров.

Вычитает что-нибудь новенькое — и сразу к Нюше,

— Спасибо,— говорит Нюша.— Попробую.

— Вы запишите. Давайте., я вам запишу, .

— Спасибо, запомню без записки;

Иной раз что-нибудь такое скажет Бекишев, что

старых доярок разбирает смех.

— Погодите,— скажет,— в новых скотных дворах мы

такие создадим условия!.. На окнах повесим шторы —

регулировать освещение; и поставим радиолы — будут

коровы доиться под музыку,

— Что ли — от музыки удои повысятся? —

спрашивают его.

— Именно, повысятся.

Женщины смеются. Нюша пожимает худеньким

плечом: чего смеяться? Человек серьезный, знает, что

говорит. Ей представляется, как будет здесь на скотно-м

через два-три года: механизация полная, чистота. И

красивая, тихая музыка. Разве не хорошо? Очень

хорошо.

Разговаривают Коростелев р Бекишев.

— Вита швиц дала шестьдесят девять, симменталка

Фрея — семьдесят два, а мировой рекорд, семьдесят семь

и семь десятых, поставила все-таки холмогорка

Вольница.

— Еще не вечер,— говорит Коростелев,— мы не

знаем, где стрелкин предел.

— Может быть, не так уж и далек ее предел,—

говорит Бекишев.

Нюша смотрит через окошечко электрического

доильника, как быстро-быстро бежит по резиновой трубке мо-

локо, и думает: да, еще не вечер. Кто знает, может быть,

Стрелка окажется не хуже прославленной Вольницы. А

Бекишев так и ходит рядом и Анатолия Ивановича

водит с собой. Смотрят Стрелку, слушают у нее сердце,—

берегут...

Пошла телеграмма в область, в трест молочных

совхозов, директору треста Данилову:

«Доярка Анна Власова первая откликнулась «а

решение февральского пленума ЦК, раздоив корову Стрелку

до 52,7 литра суточного удоя и выполнив свой месячный

план на 143 процента. Взяла обязательство надоить от

данной коровы за лактацию десять тысяч литров.

Директор совхоза Коростелев. Парторг Бекишев».

И пошли летать телеграммы! Горельченко

телеграфировал в обком партии, рабочко-м — в обком союза; трест

по телеграфу поздравил Нюшу, Коростелева и Бекишева;

потом пришли поздравления от обкома партии, обкома

союза, от министерства совхозов.

— Что, Нюша?—сказал Коростелев.— Так начинается

слава.

Она стояла и держала в руках телеграмму,

подписанную министром: узенький казенный бланк, твердый на

сгибе, "с рядками слов, приклеенных желтым клеем... Ли-

цо Нюши горело. Со счастливым и растерянным, детским

вздохом она ответила:

— Не понимаю, что они находят особенного.

И спрятала телеграмму в карман.

Пришел из -райцентра фотограф с треножником.

Накрывшись черной простынкой, долго фотографировал

Нюшу. Другой приехал вечерним поездом из областного

центра. Этот снимал без простынки, жег магний,

ослепляя Нюшу шипящими голубыми вспышками; и велел

Нюше вынуть из ушей серьги, милые ее клипсы: почему-

то они ему не понравились. Третий фотограф приехал

утренним поездом из Москвы, в совхоз его доставили на

райисполкомовском «i азике». Московский понравился

Нюше больше всех. Он сказал: «Вот вы какая, а я

думал, вы пожилая-—мамаша!» Она стала было снимать

серьги; он сказал: «Зачем это? Будьте такая, как вы

есть, а сережки вам идут». .Он сфотографировал

отдельно Нюшу и отдельно Стрелку, потом Нюшу рядом со

Стрелкой, потом Нюшу с доярками четвертой бригады,

потом Нюшу с Таней. Хотел снять Нюшу с Бекишевым,

но тот отказался сниматься... Фотоаппарат у

московского фотографа был маленький-маленький, умещался на

ладони.

Москвич уехал, обещав всем прислать карточки.

Принесли районную газету с нюшиным портретом. Под

портретом было напечатано: «Анна Власова» — очень

крупно, и это хорошо, потому что портрет был совсем не

похож, Нюша была на нем старая и толстая, даже отец и

мать не узнали бы без подписи... Приехали из треста

старший зоотехник и старший ветврач, <их прислал

Данилов. Опять начались совещания около Стрелки. Даже

Иконников теперь часто бывал на скотном дворе — не то

его задело за живое, не то неловко было при начальстве

сиднем сидеть в конторе... Нюша не могла участвовать в

совещаниях, у нее не было времени: Стрелка дала уже

пятьдесят пять литров, доить ее приходилось семь раз в

день; Нюша пробовала доить даже восемь раз, но

Стрелка забастовала — в восьмую дойку не дала ни капли.

«Что, Нюша? Так начинается слава». Нюша

исхудала— «в спичку, в спичку исхудала!» — говорила мать.

Глаза запали, ушли в глубокие, темные ямы. Первая

дойка была в половине четвертого утра, а последняя в

половине одиннадцатого вечера — исхудаешь тут... Каждый

день Короетелев и Бекишев, бригадир и (доярки гнали

Нюшу — «бери выходной, с ума сошла, в больницу себя

загонишь, без тебя будто некому управиться!» — кричали

доярки, жалея ее и сердясь от жалости. Она их не

слушалась: какой там выходной! Уйти, когда сбываются

наконец ее желанья?!

Раньше дни были коротенькие; оссбенно зимние, когда

светает поздно, темнеет рано. Как будто только что

встал и умылся—ан уж ложиться время. И не

вспомнишь сразу, что было в четверг, а что в среду, потому

что четверг был похож на среду, а среда на вторник.,.

Теперь дни стали очень длинные: от утра до ночи

столько событий, встреч, разговоров! И уже не похож вторник

на среду, потому что одно происходило во вторник, а

другое в среду. И каждое происшествие врезывается в

память навеки, и все как есть нюшины нервочки

натянулись и поют...

— Нюшка, падешь! Ой, смотри, девка, падешь!

— Отвяжитесь! Не паду!

В совхозе инструктор обкома партии; с ним Иван

Никитич Горелъченко. Пятьдесят девять литров надоила

Нюша от Стрелки... Еще газета, областная, в ней

портрет, похожий, но без клипс, такая обида!.. Данилов

приехал, на летучке объявляет Нюше благодарность...

Прибыл представитель от министерства, изучать нюшин