Ясный берег

По дороге в райком Коростелев забежал, как он

выражался, «накрутить хвост» шоферу Тоее Алмазовой.

Алмазова пятый день не выходила на работу.

Коростелев посылал за нею, вывесил грозный приказ,— ничто

не по-могало: у Алмазовой шло большое гулянье. Гуляла

вся родня, гуляла вся улица в честь благополучного

возвращения тосиного супруга с полей Отечественной войны.

В маленькую кухню светило веселое апрельское солнце.

Час был уже поздний, а хозяева только собирались

завтракать: накануне легли спать с третьими петухами...

Алмазов сидел у стола небритый, неподпо-ясанный, с

туманом вчерашнего хмеля в глазах, но сапоги его были

зеркально начищены и к вороту гимнастерки пришит чистый

подворотничок; «Антонина старается, наряжает мужа»,—

подумал Коростелев, с лету заметив все подробности. Две

девочки сидели по другую сторону стола, тоже нарядные,

старшая в красном галстучке: и детишки дома, в школу

не пошли... Тося ухватом передвигала в печи горшки,

лицо ее пылало от печного жара. Блаженствуют, черти. В

рабочие дни сплошной выходной устроили, законы не для

них писаны...

— Доброго здоровья!—сказал Коростелев, с разгону

шагнув в кухню и остановившись.— Я по твою душу, Тося.

Корми семгйство скорым темпом, и айда.

— Стул лодай-ка,— сказала Тося старшей до<чери.—

Радость у меня, не сердитесь, Дмитрий Корнеевич.

Сна поставила ухват и стояла перед Коростелевым,

глядя ему в лицо -виноватыми и сияющими глазами. А глаза

у нее были серо-зеленые, обведенные темной каемочкой.

И такие же глаза были у двух беленьких детишек,

сидевших против отца. Невозможно под езглядом этих глаз

заорать: «Да ты что, на самом деле! Вот отдам под суд...»

Оставалось сесть на стул, который девочка выставила на

самую середину кухни, и бить на психологию.

— Очень рад за тебя и поздравляю, конечно,— начал

Коростелев,— но работа есть работа, Тося, так?

— Мне отгул полагается,— сказала Тося.— У Лукья-

ныча записано, сколько еыходных я отработала.

Послезавтра выйду.

— Еще бы сказала — через неделю. Ты просто, я тебе

скажу, пользуешься своим положением.

Она закинула голову и засмеялась.

— Пешочком ходите? — спросила сквозь смех.

— На самолете летаем.

— Ничего,— сказала Тося,— немножко пешочком по<-

лезно для моциона.

Он? все смеялась счастливым смехом, го-рло ее

вздулось, как у голубя, глаза блестели. «Аи да Тоська! —

удивился Хоростелев.— Вон она как умеет смеяться!» В

первый раз он увидел, что она статная, здоровенная,

красивая; а раньше всегда была сутулая, бледная, словно»

невыспавшаяся...

Вслух он сказал:

— Смеяться не приходится. Вообще, ты стараешься

подчеркнуть, что ты незаменимая. И на этом основании

позволяешь себе много лишнего. Вот ответь на такой

вопрос: кто тебе крышу покрыл, чтобы твоих детей в дождь

не заливало?

— Ну? — спросила Тося.

— Кто тебя поддерживал? Где бы ты еще нашла такую

должность, что тебе то дров подбросят, то молока, то

мяса?

— Молока, мяса, то, се,— сказала Тося голосом

бухгалтера Лукьяныча и опять засмеялась.

— Не дразнись: должна ты, в свою очередь, идти

навстречу производству?

— Это верно,— сказала Тося, обращаясь к мужу.—

Поддерживали они меня, верно.

— А ты в рабочий сезон устраиваешь себе отгулы. На ю

же иметь элементарную сознательность. Вот в данный

момент сменные доярки на том берегу режут кочки. Доярки!

Ихнее дело, скажешь? Трактористы по восемнадцать

часов не слазят с трактора. Родилка переполнена. И я

должен поспеть ко всем людям и во все места —

пешочком!

— Дмитрий Корнеевич,— сказала Тося тихо,— я его

четыре года не видела.

Алмазов встал и сделал несколько шагов по тесной

кухне. Левая рука его была опущена в карман галифе,

в правой дымила папироска... Медленно, как бы

просыпаясь и вспоминая, оглядел он низкий беленый потолок,

па котором между голубоватыми мазками мела

проглядывала кое-где прошлогодняя копоть. Тося следила за мужем

немигающим, завороженным взглядом.

— Починено как следует? — негромко спросил

Алмазов.— Нигде не течет?

— По-хозяйски починили, ничего,— ответила Тося.--

Олифу хорошую дали.

— Побелено неважно,— сказал Алмазов.

— Перебелю,— сказала Тося.— На скорую руку

белила, все некогда, некогда, за баранкой днюешь и ночуешь.

— Что ж вы ее так?..— сказал Алмазов, обращаясь

к Коростелеву.— Она женщина, ей и дома когда-нибудь

надо побыть.

— Вот идите к нам за второго шофера,— сказал Коро-

стелев,— тогда сделайте одолжение: с^тки отъездила, а на

вторые сиди дома, никто не держит.

— При чем же тут я? — сказал Алмазов.— Это не моя

специальность. ~

— А какая ваша специальность?

Алмазов не ответил, перешагнул через длинные ноги

Коростелева, ушел в комнату за кухней. Ответила Тося:

— Столяр он. Столяр и плотник.

— Так в чем дело? Милости просим.

— Там видно будет. Пусть отдохнет. Больше года

пролежал в госпиталях, шутка?

— А теперь как — в порядке?

— В порядке-то в порядке, да пусть еще погуляет.

— Бережешь его очень.

— А по-вашему, не беречь? — спросила Тося.— Да вы

скидайте шинель, садитесь с нами покушать, сейчас пирог

выну.

— Некогда мне с вами кушать,— сказал Коростелев,

вставая.— И так засиделся. Ну, всего. Завтра чтоб была

на работе, слышишь?

— Послезавтра.

— Завтра, завтра! — уже с порога сказал Коростелев

начальственным голосом.— А то, имей в виду, нехорошо

будет. Завтра с утра!

«Не выдержал, дал-таки ей поблажку,— думал он,

.быстро шагая по улице.— Начал как надо — «корми семью,

и айда», а кончил — «приходи завтра». И что за характер

дурацкий! Этак все из меня веревки вить будут... А ведь

она и завтра не явится, хоть пари держать — не явится.

б

Любит его... Если бы меня так полюбил кто-нибудь, я бы

по.гроб жизни был благодарен и дорожил...» На секунду

ему стало грустно, что его никто не любит. Вот — и

молодой, и наружность не хуже, чем у других, а не любит

никто. Встречи эти фронтовые... Где та, с золотым до

удивления хохолком, с которой он познакомился в

Белостоке? Даже на письмо не ответила... Где черноглазая,

которая говорила: «Ух, какой вы высокий, а муж еще

выше!» и все показывала карточки мужа... Ерунда это

Есе, грусть одна, а не любовь.

Долго задерживаться на этих мыслях не приходилась:

сейчас бюро райкома будет слушать его отчет.

Неделю назад Горельченко, секретарь райкома,

приезжал в совхоз. Обошел все фермы, говорил с людьми.

Коростелев и Бекишев, секретарь партбюро, ходили с

ним и все ему рассказывали. Он слушал внимательно,

глядя тяжелым, без улыбки, взглядом, потом сказал:

— Ну что ж, доложите на бюро.

И не сказал, что он думает о делах совхоза.

Коростелев, который еще не разобрал, симпатичен ему

Горельченко или не симпатичен, немного разочаровался:

коллегиальность — коллегиальностью, но разве не

может секретарь райкома в частном разговоре высказать