Поклон старикам

— Я сейчас… — Он выбежал на улицу, к машине… Ладно, что у шофера оказались деньжонки…

Через полмесяца на второй странице республиканской «Буряад Унэн» был напечатан очерк Ж. Дампилона. Он назывался «Председатель смотрит вперед». Жамсаран Галданович прочитал, рассмеялся:

— Ну и перо у этого писаки. То я «назад», то я «вперед»… Назад-вперед, вперед-назад… Смехота…

5

Болезнь вроде бы никогда не извещает о себе заранее: готовься, мол, скоро заявлюсь… Некоторые суеверные русские бабушки спорят: «Что ты, милый, бывает, да еще как! Ежели какое место у тебя зачешется, жди — там непременно вскочит чирей… Опять же мясо: видеть сырое мясо во сне — к худому, болеть будешь. Зеркало разбить — тоже к болезни. Дерево возле дома поздно зацветает — и того горше — к смерти хозяина».

И бурятки-старухи твердят: «Уй, паря, бывает… Болезнь запросто о себе знать дает: собаки ночью воют — болезнь в темноте к дому подбирается…»

Старухи на то и старухи, чтобы все знать, молодых упреждать. И живи они еще сто лет, чтобы во всякое дело свой нос совать.

Все это так, но ведь и Жамсаран Галданович тоже загодя узнал о своей болезни. Ничего не болело, и на тебе — вдруг аппетит пропал… Сначала не замечал, потом кое-кто стал въедливо надоедать с расспросами о здоровье: не болит ли что, вроде побледнели?..

Жамсаран Галданович в ответ посмеивался: вот чудаки, занимались бы делом, не приставали к здоровому человеку. Работал с прежним напряжением, в колхозе работы всегда невпроворот, никакой беды не чувствовал, не предвидел… На вопросы о здоровье теперь уже сердился, отвечал с раздражением: следите лучше за своим, а я, мол, здоров.

Болезнь никак не давала о себе знать. Вскоре почему-то стало трудно глотать вареное мясо… Черт его знает, что такое? Хорошо прожует, запьет бульоном, а комок пережеванного мяса застрянет где-то на пути в желудок…

Жена стала замечать неладное: есть стал без удовольствия, еще больше похудел, побледнел.

— Гляди, — говорила Сэжэдма, — есть стал совсем мало… Покажись врачам.

— Скажешь тоже, — сердился Жамсаран Галданович, — Надо понять, что я не двадцатилетний парень… Противно говорить, но я это… ну, в возрасте, что ли… Не старик, конечно, подумаешь, немного за шестьдесят, но все же… В общем, я здоров. А что похудел, так это лучше, чем растолстеть. И вообще, займись-ка делом. Что, у тебя работы нет?

— Да я же беспокоюсь за тебя, — сердечно отозвалась жена. — Надо все же к врачу. Ну, здоров так здоров, а если скажут, что надо подлечиться, откладывать нечего. Всей работы все равно не переделаешь…

— Что-то ты у меня стала слишком умной, — оборвал жену Жамсаран Галданович. Он частенько обращался к ней свысока. — Скажешь тоже: к врачу… Если станет плохо, во что я не желаю верить, тогда уж лучше нацелиться на горную дорогу. — Он усмехнулся: — На ту самую, которая ведет к черной яме…

Подошел к жене, вдруг обнял ее за плечи:

— До старости еще далеко, Сэжэдма, очень далеко. Сил еще много. — Он повел плечами. — Старость, как я понимаю, штука гнусная. Старость — это когда тебя люди жалеют, а то еще и посмеиваются: вот, мол, развалина… Старики в тягость собственным детям… Хорошо, что нам с тобой до этого еще далеко. Знала бы, сколько во мне сил!

— Перестань, Жамсаран… Подумай о себе… Не настала ли пора отдохнуть, пожить спокойно, счастливо?

Жамсаран Галданович не засмеялся, он захохотал.

— Смотри-ка ты! Отдыхать захотелось! Счастливой, спокойной жизни! Наш писатель Дамдинжапов как-то написал: «Труд есть счастье». Читала? Ты не сердись, я тебя не виню, по ведь тебе никогда не приходилось трудиться для народа… Для на-ро-да, понимаешь? Для семьи трудилась — для детей, для меня, а вот для на-ро-да? Не приходилось. — Он с сожалением посмотрел на жену, спросил с насмешкой: — Уж не хочешь ли ты, чтобы я ушел на пенсию, а?

Сэжэдма осторожно шла к своей цели.

— Присмотрись к людям, Жамсаран, — тихо и ласково проговорила она. — Сколько стало вокруг образованных, умных людей. Хороших работников. Многие обязаны этим тебе. — Она улыбнулась. — Нет, я все понимаю, прежде всего они обязаны новой жизни, нашему счастью… Не умею я говорить умных слов, но ты поймешь. В общем, они и тебе, конечно, обязаны. Помню, скольких наш колхоз послал на учебу. Когда выучились, вернулись домой, тут за них старшие взялись. Ну и ты, конечно… Может, думаешь, что они хуже тебя будут работать? Не обманывай себя: нас не будет, колхоз все равно пойдет вперед… Ну, погляди на того же Дондока Жамбалова — энергичный, авторитетный. Чем не председатель?

— Какая рассудительная у меня старуха! До седых волос дожил, сорок лет вместе, а ведь раньше не замечал. Ну, ладно, поговорим… С чего начнем? А вот с чего: кто создал этот колхоз? Норбоев! Кто поставил колхоз на ноги? Опять Норбоев. Кто в послевоенные годы превратил колхоз в миллионера и заслужил за это орден Ленина? Все тот же Норбоев. Пойми, Сэжэдма, колхоз — это моя жизнь, моя судьба. Зачем мне жить без колхоза? Мы с ним связаны одной пуповиной, — Он передохнул, достал из кармана платок, утер лицо. Видно, сильно разволновался, даже пот на лбу выступил. — А насчет Дондока Жамбалова… Слушай вот: мы этого Дондока учили на средства колхоза. Надеялись на него. Все мы считаем, что он заменит меня на посту председателя. И я так считаю. Поэтому и вожусь с ним, приучаю к работе… Придет время и — пожалуйста, вот вам готовый председатель. Только не надо спешить. И рано, дорогая жена, списывать меня в пенсионеры. Рано!

— Хорошо. — Сэжэдма с трогательной заботой посмотрела на мужа. — Я все поняла. Ты у меня умный и хороший. Но, Жамсаран, прошу: проверься у врачей.

— Ну, опять за свои молитвы… — Жамсаран готов был раскричаться, хлопнуть дверью, уйти… Но вдруг он почувствовал всю величину тревоги своей Сэжэдмы, всю силу ее любви, всю доброту ее сердца… Надо ее утешить, объяснить, что ничего особенного, ничего страшного с ним не происходит… Ну, а если когда-нибудь что-то и произойдет, в этом нет ничего необыкновенного и необычного. Все закономерно, все в порядке вещей. И он заговорил спокойно… Но его слова ничуть не успокоили Сэжэдму… Она слушала его с ужасом:

— Ты помнишь мою мать? Она вроде бы неожиданно заболела и вскоре умерла… Знаешь, какая у нее была болезнь? — Он помолчал. — У нее был рак… А отец? Мой отец умер от этой же болезни — и у него был рак… Что ты так на меня смотришь? Ничего страшного. Раньше богомольные старики и ламы говорили, что это святая болезнь… Ею, мол, заболевают только добродетельные, безгрешные люди, очистившиеся от грехов беспорочной жизнью. Чистые, так сказать, и душой и телом. Ну, прямо для меня болезнь, правда? — Он беспечно рассмеялся. — И беспорочный, и добродетельный… И болезнь прямо наследственная. Что еще прибавить? Все в моем роду не живут дольше шестидесяти лет. Видала как? Что тут прикажешь делать? Бросить, как ты советуешь, работу, каждый день смотреть на себя в зеркало: не побледнел ли? Каждый день взвешиваться на весах: не похудел ли? Нет, к черту такую жизнь! Надо каждый день, каждый час использовать для общего дела, надо до последнего вздоха стараться приносить людям как можно больше пользы. Понимаешь? Утри глаза, слезы текут. Глупо… Я еще сделаю кое-что для общей пользы… Вот создам образцовое табунное хозяйство… Ну, а если болезнь ляжет поперек моей дороги и я споткнусь… Ну, чего ревешь, старая? Поди умойся.

Разговор этот был полтора года назад. Только полтора года… Кто знал, кто мог представить, что все обернется так печально. Вот послушаться бы тогда жену, может, все и обошлось… Если бы… Как русские говорят: близок локоть, да не укусишь…

Впрочем, было ли время ходить по врачам? Не было. Ни одной свободной минуты. Строил в колхозном центре животноводческий комплекс. Это просто сказать: строил комплекс… А ведь как это было? Нет проекта, надо ехать в Улан-Удэ, выяснять, в чем задержка… Нет квалифицированной рабочей силы… Призвать шабашников? Они явятся, за ними дело не станет, все сделают в срок… Но как расплачиваться? Шабашник, он шабашник и есть: норовит содрать подороже… И какая у него ответственность? Сгреб деньгу и ходу, ищи ветра в поле. Помнится, стройка началась, а материалы — того, нет, этого нет…