Страшен путь на Ошхамахо

гах Терека. Только судьба Исмаила была ему неясна. Закусив губу, чтобы не за-

кричать, не разразиться грубой бранью и проклятиями, он молча слушал брыз-

гавшего желтой слюной Алигоко.

— Да! Да! Я говорю истинную правду! — кричал Шогенуков. Исмаила тоже

убил Канболет! Мы нашли его смертельно раненным, он сам рассказал, как это

было. А в том, что утонул мальчик, не виноват никто!

Рядом с Кургоко стоял, поддерживаемый двумя парнями, старый уорк —

воспитатель Кубати. Он уже успел, в знак неутешной скорби, отрезать себе левое

ухо и выдрать изрядный клок волос из бороды.

— Я тебя знаю, лукавый хищник, — глухо проговорил Кургоко. — Всему ви-

ной твои вероломные затеи...

— Не говори так, высокочтимый! Я поймаю тузаровского зверя и сам при-

веду его к тебе на аркане! Клянусь предками, и...

— Оставь в покое своих предков. Ты уже достаточно опозорил их родовое

имя. А Тузарова мы разыщем сами. Можешь не затруднять себя! И никогда, — Ха-

тажуков возвысил голос, — слышишь, никогда не появляйся вблизи моего дома!

На совете князей тебе тоже делать нечего! Мы еще решим, достоин ли ты носить

княжеское звание... А теперь уходи. Уходи скорее, слышишь или нет?!

Глаза Шогенукова сузились, рубец от тузаровской плети налился кровью.

— Ну хорошо, добрый князь Кургоко, — прошипел он сквозь зубы. — Благо-

дарю за ласку. Может быть, еще встретимся...

Слово созерцателя

И снова кровь... И всюду кровь — на каждом повороте дороги, на

каждой удобной для драки поляне...

Кровь праведная и неправедная, кровь героев и трусов, кровь не-

винных и кровь преступников...

А чаще всего льется кровь простых крестьян, не имеющих ни ма-

лейшего отношения к распрям князей и уорков.

И там, где падает на землю капля дворянской крови, тут же про-

ливается полный котел крестьянской.

Но разве низкорожденному дано право раздумывать, стоит или

не стоит пускать в ход обнаженную сталь? Не его ума это дело. Голова

ему дадена для того, чтоб он мучил ее заботами о благополучии князя,

о богатстве княжеского дома и пышности его пиров, а также для того,

чтобы сложить ее в том месте и в то время, какое укажет князь.

И низкорожденные люди, вежливые и воспитанные, стеснялись

отказать в помощи своему «родному» князю, когда у того возникает

желание разгромить селище и угнать скот другого князя. По первому

зову благороднорожденного хозяина они шли проламывать черепа та-

ких же, как правило, очень вежливых и хорошо воспитанных крестьян

из соседних земель.

Холопская кровь всегда стоила дешево. Зато кровь князя не име-

ла цены — она была священной.

Так уже повелось в Кабарде, что простой воин, столкнувшись на

поле брани с неприятельским князем, не имел права его убивать, даже

спасая собственную жизнь. Можно было отражать удары, но ни в коем

случае не наносить ответные. Ведь князь — это даже не человек, а су-

щество почти божественное.

Стать виновником гибели князя гораздо страшнее, чем погибнуть

самому. Ибо «кровь убитого пши наполняет собой всю глубину ущелья,

и в эту мрачную бездну даже взор ворона могильного устремляется с

леденящим ужасом».

Взоры вашего созерцателя тоже не всегда оставались беспристра-

стными. На его глазах (отчасти и не без его желания) погибли два кня-

зя. Однако мрачные бездны ущелий не заполнились их кровью. Может

быть, потому, что таковых не оказалось поблизости? Правда, впослед-

ствии молва утверждала, будто Тэрч всю ночь нес к далекому Хазасу не

воду, а кровь Хатажуковых, но прямых свидетелей этого зрелища не

нашлось.

А вскоре по всей Малой Кабарде, затем и по Большой стал ходить

еще один жуткий хабар, который пересказывался осторожненьким

шепотом.

Обманутая хитрым Адешемом змея приплыла к терским берегам,

потопила (ни больше ни меньше) сорок всадников из отряда Шогену-

кова, потом, в разгаре битвы у тузаровского дома, заползла в хачеш и

унесла на дно реки бесценный чудодейственный панцирь, из-за кото-

рого и пролилось так много крови.

От этого панциря — уж лучше бы ему сгинуть без следа! — еще у

многих будут болеть головы.

Он снова пропал, но теперь ненадолго: на каких-то семь лет. И от

предчувствия новых неприглядных зрелищ тошно и тоскливо стано-

вится на душе созерцателя.

ХАБАР СЕДЬМОЙ,

дающий (кроме всего прочего) представление о тех

богословских спорах, которые родили печальную

кабардинскую поговорку «Племянник

явится — и заплачет Псатха»

В междуречье Баксана и Чегема весна — гостья ранняя и веселая.

С южных покатостей плавной холмистой гряды, что тянется от Кабардин-

ской равнины до балкарских ущелий, снег сходит прямо на глазах. И не успевают

мутные ручейки талой воды сбежать со склонов вниз, как на солнечных пригревах

начинают проклевываться упрямые побеги сочной травы. Еще не успеет подсох-

нуть земля, а лесистые пространства предгорий покрываются легкой полупро-

зрачной кисеей свежей зелени. Сразу же после равноденствия наряжаются в бело-

розовые свадебные платья ветви диких яблонь и груш, алычи и боярышника.

Чистым и радостным, молодым и невинным кажется мир, когда ранним ве-

сенним утром смотришь на него с округлой вершины горы Махогерсых. И всего

довольно в этом мире: вот бесконечные кущи лесов, состоящие из дуба и чинары,

ореха и кизила — плодов полным-полно, хватит и человеку, и птице, и зверю; вот

широкие открытые склоны плоскогорий — к лету здесь поднимается, лошади по

брюхо, буйное разнотравье — нет лучших угодий для всякой жвачной живности;

вот многочисленные родники, речки, мощные горные потоки — хватит, чтобы на-

поить половину человечества и еще с половины смыть грязь; вот земля, способная

родить столько хлеба, чтобы никого не оставлять голодным; вот солнце, которое

светит с одинаковой силой каждому одушевленному существу...

Сюда, на пологие склоны Махогерсыха, испещренные множеством тропи-

нок, каждую весну, в месяц бараньего мора (апрель), приходили крестьяне из раз-

ных селений. Многие добирались издалека, с самых окраин Кабарды. Одни ехали

на арбах целыми семьями, другие — верхом, а большинство применяло самое про-

стое и надежное средство передвижения — собственные ноги.

Махогерсых — гора, поросшая с одного бока лесом, а с другого только тра-

вой, — была святым местом. Здесь наши предки издавна воспевали и задабривали

своих богов, вымаливая для себя удачи и благополучия. А боги — грубые деревян-

ные изваяния, установленные на деревянных же, высотой с человеческий рост,

столбиках, молча внимали горячим просьбам и выполняли их нечасто и как-то

невпопад. Случалось, они обрушивали свои милости на человека, который не

слишком и заботился о собственном благосостоянии, а порой отнимали и без того

слишком тощий бэрчет (изобилие) у добросовестного бедняги, который больше

всех жертвовал богам: уделял им часть скудных семейных припасов, развешивал