Длинные дни в середине лета

лишь бы в покое оставила. И еще мысль, не передалось ли это по наследству

Обратно (Наташка тоже от выпивки никогда не откажется). У Юры родители

учителя. Помощи почти никакой — много ли они получают, а там еще Два

младших брата. Деньги на кооператив дали — заставили взять — все те же

Савельевы, век с ними не расплатиться. Конечно, родителей не выбирают и

мать — всегда мать. Но почему бы, черт побери, не наоборот?

Ладно, поехали дальше. Да, потом Юра поступил на химический

факультет МГУ, даже солдатские льготы ему не пригодились, он и по

общему конкурсу со своими пятерками прошел бы — а это кое-что значит,

если перед этим три года в ушах только точки и тире, окончил (кстати, с

отличием), его взяли в академический институт, и через год он выйдет на

защиту. Все, кажется, прекрасно, и ни в чем он тут никому- не уступает.

Это — если смотреть со стороны. Но на себя-то он со стороны смотреть

не может. А внутри черт знает что творится. Очень странные, дерзкие даже

мысли стали посещать скромного мэнээса: он перестал верить в науку. Нет,

не в могуществе ее он начал сомневаться, не в ее постоянном движении и не

в будущих ее открытиях. Роль ученого, а если выражаться еще более высо-

ким стилем, роль личности в науке — вот, что стало занимать его. Он

пришел к выводу, что наука перестала быть уделом избранных. И не только

потому, что этих избранных не хватило бы, чтобы удовлетворить ее

гигантский аппетит, а потому что ей эти избранные не очень и нужны. При

сегодняшнем уровне знаний всякое открытие прогнозируется задолго до

того, как оно станет реальностью. И само открытие — это не результат чьей-

то смелой концепции, а лишь отдача на вложенные средства. Вопрос быть

или не быть Открытию решается не в голове одиночки, а в Министерстве

финансов, которое выделит или не выделит ассигнования, достаточные для

того, чтобы сотня муравьев попробовала тысячу тропинок и наконец нашла

верную. Наука перестала быть откровением, она стала работой, столь же

неодухотворенной и прозаической, как и любая другая.

Творчество осталось лишь в гуманитарных науках, думал Юра, науках,

неподвластных жестокому расписанию футурологов. Какой-нибудь

Сидоров по- своему прочитает «Евгения Онегина» — и это будет его

открытие, его концепция, его личный вклад. Пусть потом кто-то докажет,

что это прочтение было неверным— это ничего не значит. Великая

неточность гуманитарных наук позволяет личности заявить о себе в полный

голос. А что еще нужно личности кроме того, чтобы ее услышали?

Вот, пожалуй, самое главное. Человек, занимающийся гуманитарной

наукой, может (если хочет, конечно) всегда иметь в своем рюкзаке

маршальский жезл (фу, какое затасканное выражение) и — идти с этим

жезлом в любую сторону (он ведь не тяжелый), а технарь (назовем

представителя точных наук так), он пассажир поезда, о котором точно

известно, когда и куда он придет — возбудитель рака будет найден тогда-

то, код наследственности расшифруют чуть позже, плазму укротят раньше.

Это — узловые станции, а между ними— мелкие полустанки, разъездики. А

проблема, которой занимается Юра, в лучшем случае километровый столб,

на котором значится— «1973 год» и название темы такое длинное, что

нормальному пассажиру его и не прочитать из окна вагона.

4

А так все прекрасно. Радостные хозяева крутятся в передней, Обратно

кочует с рук на руки и уже кричит, потому что воспитан в тишине. Нас

раздевают, разувают, окружают вниманием. Я ж говорю, что все прекрасно!

— Чай, наверное, потом, — сказала Света, — сначала искупаем.

— Чур не я! — откликнулась Наташка, она уже развернула Обратно,

выложила его на манежик, сооруженный с помощью подушек на Вериной

кровати, и прихорашивалась в передней — Васильев, смотри, какое у ребят

зеркало. И я хочу такое!

Это зеркало Юра видел уже сто раз — круглое, в резной деревянной

раме, похожее на громадную баранку. Каждый раз, поправляя в передней

прическу, Наташка говорит одно и то же — сдохнуть можно.

— И совсем недорого, да? — спросил он, выглянув из комнаты, где

следил за Обратно.

— Да, пустячок,, а приятно.

Света сменила Юру на его посту, и у нее Обратно мигом утих. Он

всегда вел себя у Савельевых очень прилично, это была уже не первая

поездка, потому что Наташка очень тяготилась одиночеством и ныла об

этом не переставая.

— Они, по-моему, сдурели, — сказал Витя. — Разве можно его купать?

Повезете — простудите.

Юра уселся напротив него в низкое квадратное кресло — такое мягкое,

что усталость сразу навалилась, и потянул со столика какой-то журнал в

роскошной обложке. Большая комната была обставлена финской мебелью

— здоровенный обеденный стол, стенка из трех секций, письменный стол и

вертящееся кресло к нему, длинный мягкий диван. Мебель была

громоздкая, и возникало ощущение чего-то настоящего, уютного и спо-

койного.

— Это я буду смотреть, — Наташка взяла у Юры журнал и села на

диван. — Где вы их только достаете?

— Может, не будем Обратно купать? — спросил Юра. — Я дома пару

чайников нагрею — и готово.

— А когда мы вернемся? Он уже спать будет.

— Ну, как хочешь, —сказал Юра, ему стало обидно, что Наташка так

невнимательно относится к Обратно, он почувствовал в этом

пренебрежение к себе — мол, наплевать мне на твоего сына. — Ты мать,

тебе виднее.

— Можешь ты меня хоть один вечер так не называть?

—

Кто тут ссорится? — спросила Светка, появляясь с Обратно на

руках, — Посмотрите, какие мы хорошие.

— Как хотите, — сказал Витя, — я бы этого не делал.

— Но ведь можно? — спросила Света. —Наташ, я быстро его искупаю

— ужасно хочется. А Юра мне поможет. Я потом сама за такси сбегаю.

— Купай, — сказала Наташка, —только отстань. Ненормальная ты все-

таки баба.

— Ты у меня спроси, — сказал Витя, —я тебе про нее много

интересного расскажу.

— Вот и посплетничайте, — согласилась Света, — а мы с Юрой делом

займемся.

Купаться Обратно очень любил. Да и обращалась с ним Света так умело

и бережно, что только последний поросенок стал бы визжать. Юра топтался

около ванночки, в которой лежал на Светкиной руке Обратно, и вид

маленького, беспомощного тельца, сознание своего отцовства — все это

волновало и трогало его. И он боялся, что Света отправит его курить,

поставить чайник или еще за какой-нибудь ерундой и он не найдет, что ей

ответить.

— А теперь давай покурим, — сказала Света, она уже отнесла Обратно,

вытерла, одела его, устроила на кровати, снабдила какой-то погремушкой и

позвала Юру на кухню. — Они там хорошо устроились, не скоро о нас

вспомнят.

— Что делают?

— В коробочку играют. Сейчас телевизор включат.

Света села на табуретку у двери и чуть придерживала ее ногой, словно

опасалась, что кто-нибудь войдет.

— Знаешь, — сказала она, пуская дым подальше от двери, чтобы он не

шел в комнату, — а ты хороший муж.

— Шутить изволите.

— Нет, я серьезно. Что, по-твоему, главное в мужчине? — Юра

промолчал, он понял, что сегодня ему предстоит выслушать монолог, Света

не скупилась на них, когда у нее было плохое настроение. — Верность? Это

важно. Образование, честность, материальная обеспеченность? И это важно.

Но все это не главное.

— Ты забыла о сексе.

— Почти забыла. Но об этом потом. А главное всетаки работа,

отношение человека к делу своей жизни*

— Ия, по-твоему, фанатик? — спросил Юра.

«Ну и бред! — подумал он. —Рассказать бы ей, как мне эти спектры