Длинные дни в середине лета

машина у подъезда. Он к тому же и о себе успел позаботиться — из кармана

взглядывала бутылка с беленьким алюминиевым флажком на затылке.

— Мы там серьезную проблему поставили, — сказала Наташка, —

посоветуйся с семьей.

— Тренируйся, — сказал Юра, — через неделю матч-реванш. Это тебе

не книжки читать, тут руками работать нужно.

Может быть, и не следовало так подчеркивать свое торжество, но ведь

недаром говорят, что испытание славой— одно из самых трудных. А для

Юры оно только началось, опыта еще нет. Вот он и не удержался. А

следовало бы проявить снисхождение.

Ерундовое, конечно, событие — победа в этой детской игре, и не

событие даже, а просто ерунда. Но пустячок, а приятно — кажется, так

принято говорить, И Юра чувствовал, что эта победа доставила ему немалое

удовольствие, и если никакие ребята не взялись печатать шаг, когда пошел

в передней этот дурацкий разговор об обмене, то это прежде всего заслуга

блестящего московского «Динамо», влияние того праздничного настроения,

которое принесла Юре его победа. И когда Наташка уже в машине, заглянув

в лежащий на коленях у Юры сверток и убедившись, что Обратно ус нул,

сказала: «Все хорошо. Только неудобно, что с пустыми руками приехали.

Нужно было какую-нибудь бутылку захватить», — опять эти ребята не

зашагали. «Ладно, — сказал Юра, — в следующий раз возьмем. Или они к

нам приедут, я куплю. Я, наверное, ни в какую командировку не поеду».

Он переложил Обратно на левую руку, а правой притянул к себе

Наташку. И было ему хорошо, спокойно. И ей, кажется, тоже.

— Нажаловалась? — спросил Виктор, когда Света пришла из ванной.

Вера уже закрылась в своей комнате и не то куклам сказку рассказывала, не

то читала вслух — отсюда не разберешь. Виктор сидел с бутылкой перед

телевизором. Шел какой-то спектакль. В бутылке уже было меньше

половины.

— А ты тоже хорош. Зачем ты ей голову морочишь? Пусть она свою

Таню играет и радуется. Зачем ей твои сомнения, если ты в них сам

разобраться не можешь?

— Ты можешь. Думаешь, что если защитилась, то умнее тебя и нет?

Света не ответила, она пошла на кухню, вернулась со стаканом, вылила в

него остаток портвейна и вупила.

Вот и все, что я могу, — сказала она, — разделить с тобою все

пополам. Но, кажется, тебе этого мало.

— Да, — сказал Виктор, — лучше бы я это выпил сам. Сейчас ты

будешь говорить всякие умные слова, а магазин уже закрылся.

Ветер поперек полосы

1

В последний день командировки Евдокимов попросил собрать

руководителей и доложил им итоги. Он приводил только очевидные факты,

опуская то, что хотя и казалось ему установленным, но могло вызвать даже

малейшие возражения. Тон доклада самый сдержанный — никаких разносов

и иронии, только факты, выводы делайте сами, дорогие товарищи, а мы вам

из Москвы поможем, если потребуется. Но и снисхождения, естественно,

никакого — не нужно прятаться за объективные причины, все сваливать на

трудные северные условия. Вы ведь тут и зарплату с северным коэф-

фициентом и надбавками получаете, не правда ли?

Конечно, последнее — не открытым текстом, между строк, скажем, во

фразе об особом внимании к развитию дальневосточных и северных районов

и к нужда м северян, но и так все ясно. Какие есть вопросы к докладчику?

Вопросов, как и следовало ожидать, не было — вот что значит правильно

построить доклад. Туркин в ответном слове поблагодарил за большую

работу и ценные советы, которые помогут преодолеть, улучшить и тэ дэ. Но

ссылка на эти северные условия все-таки прозвучала, и Евдокимов подумал,

что, видимо, на сей раз он оказался либеральнее, чем следовало, или Туркин

упрямее, чем он предполагал, нужно это учесть в ближайшем будущем, а

конкретно — в справке по результатам командировки, сформулировать в ней

основные причины порезче, а Туркину уделить особое внимание.

После совещания прозвучало обычное приглашение поужинать в самом

тесном кругу — на посошок, так сказать, на дорожку, тем более что

работали вы, не примите это за лесть, но честное слово, Александр

Александрович, как зверь, можно теперь и расслабиться. Все, одним словом,

как обычно. И, как обычно, Евдокимов спокойно и твердо отклонил это

предложение – премного благодарен, но дорога дальняя, нужно оглохнуть

(знаем мы эти застолья: дружеский иним после двух рюмок, хватание за

руки — «Понимаешь, Сан Саныч, мы тут тоже...», а в завершение всунут

какой-нибудь сувенир— на память о вашем пребывании). Попробуй после

этого объективно доложить о недостатках, а то и просто безобразиях, не рас-

сиропиться. А если не рассиропишься и все укажешь объективно, неловко

будешь себя перед этими людьми чувствовать, словно подвел их в чем-то, не

оправдал доверия. Нет, упаси бог, подарок не взятка, а ужин не подкуп,

смешно подумать, что за какие-нибудь сорок— пятьдесят рублей можно

купить мнение такого высокого гостя... Но вот и давайте не будем.

— Ну что ж, — сказал Туркин, заметно оседая, словно освобождаясь от

роли, которую он играл эти четыре дня — доброжелательного, участливого

хозяина, готового с предельном вниманием отнестись к каждому замечанию

гостя, — поиграли и будя. — Что ж, — протянул он, — нам тоже всего

доброго. Виктор будет стоять у гостиницы в девять пятнадцать и отвезет на

вертолетную -площадку. Извините, если что не так...

Они пожали друг другу руки, улыбнулись. Евдокимов — мягко говоря,

несовершенству последней фразы: ничего себе — «что не так», да тебя,

дорогой, по материковским, как вы здесь говорите, понятиям, снимать

нужно, с персональным делом даже... Туркин, без особого труда прочитав

эти мысли, — ничего ты, дорогой, не понял, ну да не мне тебя, к сожалению,

учить, лети, голубь, только чует мое сердце, что посидишь ты завтра в

аэропорту, но уж за это не обессудь, северные условия, которые ты не

признаешь.

Может быть, думать так было не очень порядочно. Но и хозяин тоже

человек, может и он обидеться, в конце концов, к тому же и гостю нечего из

себя цацу строить, не велик начальник, таких в год два-три бывает, на

каждого души не хватит.

2

В девять пятнадцать было еще совершенно темно — 24 декабря, одна из

самых длинных ночей в году. Газик попыхивал у крыльца — по северному

обычаю глушить мотор не полагалось. Белый, в свете других фар,

выхлопной дым обволакивал машину. Евдокимов и взобрался на переднее

сиденье, звонко клацнула о промерзший кузов дверца.

— Побежали? — спросил Виктор. — Сразу на вертолетную?

Это его «побежали» показалось Евдокимову фамильярным— не хватало

мне еще с тобой бегать, нашел себе товарища в салочки играть. Ну да ладно,

если Туркин так его воспитал. Только как бы не добегался с таким стилем —

не Виктор, конечно, а Туркин. Может и добегаться.

Пока бежали до вертолетной площадки, малость развиднелось, но все

равно было еще темно для того, чтобы вертолет мог сесть — это и

неавиатору ясно. Зачем, спрашивается, ехали спозаранок? Чтобы здесь, на

морозе, колматить? Рядом стояло еше несколько машин — газики, «Волги»,

автобус и грузовик связистов с белой полосой по диагонали кузова. Около

бревенчатого сооружения, с подветренной стороны, темнело несколько

фигур — тоже, наверное, улетающие. Остальные грелись в машинах.

Типичная провинциальная бестолковость.

Дремалось, и, чтобы прогнать сон, Евдокимов еще раз стал подводить