Длинные дни в середине лета

автобусе трястись. Ну ничего, актерам рано не вставать, перебьются». Как

тебе такой итог нравится?

— Твои родители меня в этот театр устроили. Я им по сей день очень

благодарна. А в академический не пробьешься.

— Гваделупа! Разве я об этом говорю? Ты понимаешь, о чем я?

— Не ори, Обратно испугаешь, он заикаться будет. Давай выпьем за

него.

— Давай. Ну как ты меня не поймешь? Дело не в том, какой театр —

МХАТ или ваш. Дело в принципе — искусство стало общедоступным. Я не

сноб, я не считаю его собственностью элиты. «Искусство принадлежит

народу» — это прекрасно и правильно сказано. В нашей стране все

принадлежит народу. И ядерная физика тоже. Но почему-то лекции по этой

самой физике на каждом перекрестке не читают. И от этого она, между

прочим, не становится хуже. Ты знаешь, сколько у нас было поэтов во

времена Пушкина? Два десятка. А сейчас ежедневно выходит четырнадцать

поэтических книжек. Ежедневно. Искусства стало слишком много. И оно

обесценилось. Оно стало общедоступным — и ненужным. Оно лезет в уши,

прет в глаза. Где уж туг восхищаться, наслаждаться, учиться? Уберечься бы

от него, устоять против этого напора. И знаешь, гениев-то уже больше не

будет. Для гения простор нужен, как для дуба. Их уже и сегодня нет.

— Ну и не надо. Издавай всех подряд, потомки разберутся.

— Не хочу я варить это месиво. Понимаешь, я подумал, что то, что

сейчас происходит с искусством, с восприятием его, походит на

фантастический мировой банкет. На этот банкет пригласили всех —

премьер- министров и уборщиц из домоуправления. Готовили десять тысяч

разных блюд, сотни разных напитков, а потом вдруг столы опрокинулись и

все смешалось — водяра с мадерой, апельсины с селедкой, все превратилось

в одно месиво. И месива этого хватит на всех, с лихвой, с добавкой —

только миску подставляй!

— Слышишь? — спросила Света, они все еще сидели на кухне. — До

вселенского, месива уже дошел. Это кульминация. Значит, бутылку выпили.

— Почему ты так? Для него это серьезно.

— А что мне делать? Слезы ему вытирать? Вытирала. Спорила,

соглашалась, убеждала. А потом поняла, что вся эта скорбь — лишь повод,

чтобы выпить бутылку портвейна. Хорошо еще, что сегодня Наташка

подвернулась. Обычно он включает телевизор и пьет. Меня и Веру он уже не

стесняется.

— Да брось ты, — сказал Юра. — Что он, пьяница, что ли?

— А если он каждый вечер пьет?

Обратно заплакал в маленькой комнате.

— Дай сигарету, — сказала Света, — и не смотри на меня.

— Свет! — крикнула Наташка. — Покорми ребенка.

— Молчи, — попросила Света, — и не уходи. Пусть что хотят думают.

Не сердись, что я реву.

— Вить! — нарочно громко сказала Наташка. — Ты бы

поинтересовался, что там происходит?

Виктор промолчал.

— Ну, жизнь пошла! — рассердилась Наташка —: Самой собственного

ребенка кормить приходится. Я тебе, Светка, это запомню!

— Ты, наверное, все усложняешь, — сказал Юра. Ему стало неловко от

Светкиной откровенности, жалко Светку, и — в этом ему было стыдно

признаться себе самому, но, несомненно, это было так — он испытал

удовлетворение от того, что узнал о Викторе, как будто он сам вырос, стал

сильнее, лучше. Гнусно было, конечно, так думать. И он попробовал

оправдаться: — Никогда я за ним такого не замечал.

— Уже месяца два. Это должно было прорваться. Я знала, что Наташку

он стесняться не будет, она добрая. Ну вот, телевизор включил.

— Но что, собственно, произошло? — спросил Юра. —Смотрит человек

телевизор и выпивает. Да великое множество граждан именно так проводит

свободное время. Что ты от него хочешь? Чтобы он «Войну и мир» писал?

Кораблик в бутылке складывал? К толстой бабе бегал?

— Лучше бы бегал, — сказала Света. — Может, у него из-за этого? Я

хотела у тебя спросить. Полгода я его уже совершенно не интересую.

Понимаешь? Это ведь может сказаться на его отношении к жизни, работе?

Ведь это сильно меняет человека?

— Наверное, — сказал Юра, — я читал про это.

6

— Ну что она, правда? — сказала Наташка. — Будет она его кормить

сегодня? Ребенок надрывается.

— Свет! — крикнул Виктор. — Может, хватит сплетничать?

Что-то упало на кухне или Света со злости дверью хлопнула, ответа не

последовало.

— Знаешь, — сказала Наташка, — я, конечно, не такая умная, как ты.

Нас ведь ничему такому не учили. Да и вредно, говорят, если актер очень

много думать будет.

— Как сороконожка.

— Вот-вот! Только ты ведь вот чего не учитываешь. Пускай мы

сегодня недополучили — аплодисментов мало, цветов не было, а кто-то

даже с середины спектакля ушел. А ты знаешь, как это обидно, когда в зале

кресла хлопают? Так бы, кажется, и завопила: «Куда же ты, миленький! Я

ведь для тебя стараюсь!» Или надавала бы ему по щекам. Только это —

ерунда. А главное, чтобы хоть одна доярка над моей Таней заплакала. А у

этой доярки будут дети, то есть они уже есть, наверное, и они будут умнее,

чище, тоньше, чем мы. Вот что главное. И мой Обратно сыграет им Гам-

лета.

— Бедные дети! — сказал Виктор. — Ты представляешь, сколько

мегатонн искусства для них приготовлено!

Громко хлопнула входная дверь, и Вера, не раздеваясь, влетела в

комнату.

— Где Обратно? —закричала она. —Я его еще на лестнице слышала.

Папа, включай скорее телевизор, сейчас тираж «Спортлото» будет.

— Во-первых, здрасьте, — сказала Света, перехватив ее у порога. —

Во-вторых, марш раздеваться и умываться—разве такой к ребенку можно?

Наташка, где у тебя кефир! Сейчас будем кормить.

— Наконец-то. А то я думала, что отсюда матерью одиночкой поеду.

— Ну и накурили! - сказал Юра, он тоже пришел в большую комнату.

— Никакой заботы о детях.

— Вам мешать не хотели, — сказал Виктор.—Садись, сейчас мы

проверим силу московского «Динамо».

«Динамо» оказалось в редкостном ударе. Юре удавались совершенно

фантастические серии—по два «попа» подряд, и ни сборная Бразилии, ни

сборная Англии, ни сборная ФРГ ничего не могли противопоставить мо-

гучей «силе в движении», как сказал об этом обществе когда-то сам

Алексей Максимович Горький. Сборная Польши проиграла всухую— 100:0.

Наташка визжала от восторга и целовала этот волшебный коробок после

каждой победы.

— Все! — сказал Виктор, проиграв четыре матча, подряд. — Этот день

войдет в историю. Нет силы выше «Динамо».

От чая Васильевы отказались. Обратно, подавленный обилием

впечатлений, уже засыпал, и пора было трогаться. Виктор побежал ловить

такси.

— Дядя Юра, — хныкала Вера, тираж опять оказался для нее

несчастливым, — рассчитай мне на машине, какие цифры зачеркивать.

— Деточка! Да над этим лучшие умы трудятся. И все без толку.

Пришлось отвалить ей рубль, чтобы не плакала.

— Все вы одинаковые, — рассердилась Света. — Чему ребенка учите?

Это же хуже водки.

— Говорят, что портвейн хуже водки, — совсем не к месту выступила

Наташка, — и совсем это неверно.

— Может, правда поменяемся, сказала Света, — если такое, родство

душ обнаружилось?

— А квартиры? Дети? — Наташку заинтересовали конкретности. —

Ладно, Веру мы возьмем. Но тогда нам квартира большая нужна. А ты,

Светка, в Химки поедешь?

— Ладно, поедет, а пока до свидания, — согласился Юра, он стоял с

уже завернутым Обратно в передней.— Пойдем скорее, ребенок вспотеет.

— Давайте подумаем, — сказала Света, — и в следующий раз все

решим.

С такси Виктору повезло, и ждать почти не пришлось, только вышли—