Длинные дни в середине лета

осточертели, как по утрам я за уши тяну себя на работу, какое высокое

удовлетворение получаю! Не стоит, пусть изливается».

— Необязательно. Но если ты честно относишься к делу, которое тебя

кормит, — это и есть главное.

— Ладно, я, значит, хороший. А кто плохой?

— А чего это вы тут делаете? — спросила Наташка, заглянув на кухню.

— Целуетесь, наверное. Ты у меня мужа отбиваешь?

— Он мне давно нравится, — сказала Света, — хочешь, поменяемся?

— Я пойду у Виктора спрошу — вдруг он меня не возьмет.

— Обратно уснул?

— Глядит еще. Его покормить нужно. Вам свет погасить? — Наташка

вернулась в комнату.

— Там такие события назревали, — сказала она Виктору.— Кажется, я

вовремя вошла.

— Ты отыгрываться будешь?

— Только не этим коробком. Заговорил ты его, что ли? Почему у меня

ничего не получается?

— Потому что не умеешь, спешишь. И вообще ты Гваделупа.

В коробочку они играли уже много лет, пристрастившись к этой игре,

кажется, в школе, а потом словно отдавая дань ушедшей юности. Игра

состояла в том, что спичечный коробок щелчком подбрасывался над столом.

Если коробок падал этикеткой кверху — два очка. Если вставал на чиркалку

— десять. Если на попа — двадцать пять. Если сиреневой спинкой — то ни-

чего. Если падал со стола — все сгорело, ваших нет. Побеждал тот, кто

первым набирал условленную сумму очков, побежденный, к великому

удовольствию зрителей, возил коробок носом по краю стола.

Наташка играла хуже всех, и еще очень давно ей было присвоено имя

этой ни в чем не повинной страны, не блистающей на мировой арене

спортивными достижениями Виктор был то Бразилией, то Англией, то ФРГ

— в зависимости от того, кто выигрывал чемпионат мира по футболу. Юра

— только московским «Динамо».. Света в коробочку не играла.

— Ну и пусть! — сказала Наташка. — А где Вера?

— Носится где-то. У матери спроси.

— Ничего вы, голубчики, не знаете. Слушай, а зачем вам вообще дети?

— Кому — вам?

— Мужикам.

— На собственного мужа погляди. Чего тут непонятного?

— Все. Он мне этим ребеночком все уши прожужжал, а теперь

мучается, что не его.

— Можно я спрошу?

— Нет уж, хватит мне допросов. Почему вы все такие дураки?

— Полегче у тебя вопросов нет сегодня?

— Будем играть в коробочку?

— Будем, А тебе проблемы мироздания решать хочется?

— Где уж мне! Мне бы с Юркой разобраться.

— Чего с ним разбираться? Он что, ворует, фальшивые деньги делает, к

толстой бабе бегает?

— Я боюсь его, когда он с работы приходит. Он смотрит на меня,

словно узнать что-то хочет. Словно я последняя дрянь и он меня сейчас в

этом уличит.'Я же чувствую, как он смотрит на мою шею, руки — нет ли

пятен. В пепельницу заглядывает — нет ли чужого окурка. И я не знаю, как

себя вести. Я веселая — чему радуешься? У меня плохое настроение — о

чем грустишь? Есть продукты в доме — кто принес? Нет еды — чем занята

была? Он из всего сеть плетет, ему все годится, чтобы только поймать меня.

— Врешь ты все, — сказал Виктор, — кажется тебе это.

— Если бы я могла тебе все рассказать. Я думаю иногда, завел бы он

себе и правда толстую бабу — может, успокоился бы.

— Мы будем играть? И что это у вас за страсть ковыряться в себе, в

людях? Кому от этого легче?

— Ладно, — сказала Наташка, — давай играть. Только найди другой

коробок.

— Вы чай будете пить? — спросила Света, открыв дверь из кухни.

— Не мешай, — сказал Виктор, — решающий матч на первенство мира.

— Ты там не очень активничай, — крикнула ей Наташка, — мы еще с

Виктором ничего не решили. Нам пока некогда этим заниматься.

— Я думала, что они уже пьют, —сказала Светка, наливая чайник, — и

телевизор включили. Чем-то его Наташка увлекла.

— Это она может.

— А я, наверное, нет. Мне кажется, что он меня иногда даже не видит

— смотрит и не видит. Я для него, как предмет, картина какая-нибудь,

которая все время висит перед глазами.

—_ Ну, картина ты роскошная. Такую грех не заметить.

— Мерси за комплимент. Что ты хороший муж, я уже говорила. Или ты

хочешь комплимент другого сорта?

— А почему мы торчим на кухне? — спросил Юра.— Может, пойдем в

комнату? И Обратно нужно кормить.

— Подожди, я хочу, чтобы ты все увидел.

— А что я могу увидеть? Это уже интересно.

— Представь, что мы с тобой в засаде («Тверже шаг ребята!» — опять

включилась у него в голове эта пластинка). Ты почему-то его

идеализируешь («По земле красивой мы идем»), да и он тебя стесняется. Это

ему, конечно, мешает («В пехоте служим мы крылатой,— уже гремело у

него в голове, и он плохо слышал, что говорит ему Света. — В пехоте

служим мы крылатой... Рота! В пехоте служим мы крылатой...» — еще

громче, перепонки сейчас лопнут). А если нас не будет, они вдвоем быстро

поладят. Ты чего? Что с тобой?

— Ты говоришь, что у него с Наташкой? — сказал Юра, ему противно

было слышать свой голос, такой он был жалобный.

— Ты с ума сошел. Разве я это говорю!

— А что?

— Конец света! Но можете вы думать о чем-нибудь другом? Интересно,

сколько у вас ощущений — одно, два, три? Что-нибудь другое, кроме

элементарного скотства, вы представить можете — вы, повелители? И

говорят, что женщина создана из ребра такого дикаря!

— Чего она кричит? — спросила Наташка у Виктора.— Может, они там

выпивают втихаря?

— А мы тоже можем. У меня где-то портвейн есть. Будешь?

— Можно. Только Обратно надо покормить. Я все привезла.

— Светка покормит. Доставь ей такое удовольствие.

Виктор поставил на столик две рюмки, вазочку с конфетами, открыл

бутылку.

— А ты раньше вроде портвейн не пил, — сказала Наташка.

— Да, у нас в семье это почему-то считалось моветоном.

— Я тоже думаю, что большинство пьет сухое вино из пижонства.

— Есть контакт, — сказал Виктор, — давай выпьем за это.

— Нет, давай за меня. Мне Трандофилов вчера открытку прислал,

предлагает Таню сыграть. Давай выпьем, чтобы Юра меня на работу

отпустил.

— А как он не пустит? Ты свободный человек.

— Эмансипация наступит, когда рожать машины научатся. А пока все

это вранье. Куда я денусь?

Они выпили, потом Виктор спросил:

— А зачем тебе эта Таня?

— Тебе тоже пьеса не нравится?

— Пьеса хорошая. Я про другое. Как это только объяснить? Вот ты

сыграешь, допустим, Таню. Сыграешь гениально, потрясешь двести человек,

или сколько там у вас собирается?

— Где уж там! Мне бы хоть, чтобы прилично получилось. Это ведь

такая роль, что плакать хочется.

— Пусть так. Вот ты выложила все, что имеешь, вышло хорошо,

зрители волновались, некоторые плакали. Были бурные аплодисменты,

цветы...

— Цветы — это в Большом. Нам бы на поклон аплодисментов

наскрести, чтобы хоть раз выйти.

— Ну, был один букетик. Вы же в деревнях играете. Трудно там летом

цветов нарвать?

— Да ты не волнуйся, — сказала Наташка, — можно подумать, что ты в

пустом зале играл, а не я.

— Ладно, не будет тебе букетов. Похлопали и разошлись. А ты никогда

не думала, что они дальше делают?

— Как — что? Идут домой, ужинают, ложатся спать. А что еще?

— Не о том ты говоришь. Вот посмотрел он ваш спектакль, пришел

домой, включил радио —Пятый концерт Бетховена. Скучно — выключил.

Включил телевизор—кино. Можно посмотреть, но лампа барахлит (какая-

нибудь ЗП1С — он такие вещи знает)—выключил. Взял журнал, сосед

хвалил роман в «Иностранной литературе», жена говорит: «Гаси свет, завтра

тебя не разбудишь!» — погасил. Засыпая, подумал: «А им еще два часа на