Длинные дни в середине лета

ты ко мне.

— Я тебя вдохновляю. Давай дальше.

— Приехали они в церковь, поп их окрутил в один момент, только

спросил: «Ты всерьез за такого жмурика выходишь?» Она видит, что

Владимира нет, шепнула белыми губами, что все равно деваться некуда, и в

обморок хлопнулась.

— У тебя ноги холодные, — сказал парень. .

— Иди ты со своими ногами. Неинтересно, что ли?

— Давай-давай, Я слушаю.

— Ее в обмороке в машину положили и поехали. Гости за ними —

папаша автобус где-то нанял. Но, пока выходили из церкви, пока садились,

такси уже далеко уехало. А в такси только она, старичок и шофер. Вдруг

стрельба, крики. Она глаза открывает, а Вовка уже старика из машины

тащит, тот помертвел даже — так боится. Она тогда старика за шею и к себе,

а Вовке говорит: «Я тебя, миленький, ждала, но ты долго собирался. На

такси, наверное, экономил? Мне такой жадюга не нужен». Он похлопал

глазами и отвалил.

— И все? — спросил парень.

— А тебе мало? Конец первой серии.

— Я это уже читал. Это же «Дубровский» Пушкина.

— Сам ты Пушкин. Мне это одна женщина в электричке рассказывала

про актера Высоцкого. А дуреха за стариком еще лет десять маялась, он

никак не умирал.

— Чего нам о стариках говорить? — спросил парень, и доски на

крыльце заскрипели — наверное, он приступил к делу.

Это было уже неинтересно, мы встали и пошли в полный рост. Грачик

зачем-то потянул меня туда, где свет горел. Открываем дверь—ах ты наш

дорогой начальничек! Мандарин спит, положив голову на стол. Грачик ему

воротник расстегнул — жалко все-таки, если командир задохнется.

— А кто на посту? — спросил Мандарин, открыв свои дурные глаза.

— Нинка с лейтенантом. Тебя записать?

— В другой раз, — сказал Мандарин,— а сейчас дверь закрой, дует.

Порядок в комнате был тот еще... Мы погасили свет и ушли.

Минут через десять, когда мы, почему-то невеселые, укладывались, дверь

открылась, и, держась за стенку, вошел Мандарин.

— Ребята, — сказал он, —мне стыдно. Вызовите патруль. Пусть меня

арестуют.

— Ну да! —сказал Грач.— Дежурного будить! Он заодно и нам впаяет.

— Ладно, — сказал я, — отдашь мне завтра в обед второе, а Грачу —

ужин. И будем в расчете.

— Отдам, — согласился Мандарин. — А вы про меня никому не

скажете?

— Не скажем, — заверил Грач. — Только ты нам еще полай для полного

удовольствия.

Мандарин с готовностью гавкнул пару раз. Он, может, еще полчаса бы

гавкал, но я сказал, что больше не надо. Грач это плохо придумал. Никогда

не надо унижать человеческое достоинство — это какой-то большой

мыслитель сказал.

Блестящая победа

московского «Динамо»

Л. Бозриковой

1

Юру задержал на работе научный руководитель. Сиятельному Жуку

приспичило выяснить, в чем колупается его несчастный мэнээс. В течение

семнадцати минут Юра удовлетворял его высокое любопытство.

— Значит, к осени завершите, — сделал оптимистический вывод Жук,

давая тем самым понять, что верит в своего мэнээса.

А что ему, если разобраться, оставалось? Машина, на которой Юра

обрабатывал свои спектрограммы, была чужой, другого института, и Жук ею

не распоряжался. Конечно, у него и в этом Другом были знакомые и он мог

бы устроить, чтобы машину давали почаще и сеансы были подольше. И

чтобы начинались они — ехать так ехать —не в 23.05, а в 14 или 15 часов.

Ведь из-за того, что сеанс начинается так поздно, перспективный мэнээс Ю.

Васильев по крайней мере раз в неделю опаздывает на метро, а раскатывать

на такси, получая 120 рэ и имея двух иждивенцев и невыплаченный пай в

кооперативе, — это, согласитесь, предел нахальства.

Извольте обратить внимание и на другую сторону проблемы, профессор.

Пока ваш мэнээс доблестно кемарит около этой гудящей стервы, его верная

молодая жена сидит дома с маленьким ребеночком не жрамши, потому что

не может отойти. А он потом еще толчется с авоськой, проклиная

пропавший автобус, и гордо игнорирует шмыгающие туда-сюда такси. Они

как стервятники кружатся, потому что знают, что сдастся он в конце концов

и отвалит два драгоценных рубля — черт бы их побрал, эти Химки и

одноименное водохранилище, если до них так дорого добираться.

Но ведь и третья сторона есть у проблемы. Если жена из дома никуда, то

это не значит, что к ней никто не может прийти. Скорее даже наоборот —

потребность в контактах сохраняется, она растет от этого круглосуточного

заточения в четырех стенах при орущем ребеночке. Жена мэнээса — вот так,

с большой буквы — Жена мэнээса, конечно, выше подозрений, и пятимесяч-

ный Обратно — не лучший фон для нежных сцен, но ведь младенец пока

еще спит большую часть дня, и днем он особенно крепко спит.

«Только спокойно, — сказал себе в этом месте Юра, — тверже шаг,

ребята, по земле московской мы идем, в пехоте служим мы крылатой и

громко песенки поем-ем-ем!»

И вот ведь в чем острота положения — Наташка абсолютно уверена, что

он раньше чем в без двадцати час домой не вернется, когда у него сеанс,

свидание с железной троглодиткой никак не пропустит и что она, то есть

Наташка, может принимать в этот день с утра до полуночи кого угодно.

Малолетний Обратно не проболтается.

«В пехоте служим мы крылатой... Рота! В науке служим мы крылатой...

Рота-а-а! В аптеке служим мы крылатой... Молодцы! И где прикажут упадем-

ем-ем!»

Товарищ Жук прав. Нельзя превращать академический институт в

детский сад. Вам в науку захотелось? Вы не чураетесь знаний и не

стесняетесь приличной зарплаты? К тому же вам очень хочется понять, что в

этой молекуле накручено? Тогда извольте не ныть, а работать, и ничего не

ждите на блюдечке с голубой каемочкой. Жук вступит в игру, когда

диссертация будет готова. Тут уж он будет действовать без подсказок и

решительно — репутация фирмы, в которой не бывает неудачных работ,

обязывает. И нечего у него сейчас отнимать драгоценное время, тем более

что его и у Юры нет совсем.

Наташка была уже в последней стадии каления, когда Юра забежал,

чтобы бросить портфель. Легкомысленный Обратно не чувствовал остроты

ситуации, сосредоточенно теребил приготовленные для выхода штаны. Все у

них нормально, все хорошо. Но делиться этими наблюдениями Юра не стал,

потому что тотчас последовала бы фраза: «Тебе хорошо...»

Ему очень хорошо, ему жутко замечательно. Он бросил портфель,

чмокнул Наташку («Извини, пожалуйста, Жук привязался. Одевайтесь и

выходите, я сейчас поймаю такси»), схватил сумку с запасными вещами и

побежал.

Ехать к Савельевым было недалеко, до «Аэропорта» — четыре остановки

на метро, без пересадок, а что от Васильевых до метро, что от метро до

Савельевых — одинаково, минут по десять ходу. Вся дорога — чуть больше

чем полчаса. Но, поскольку в путешествии участвовал Обратно, метро

отпадало.

Был холодный апрельский вечер. Разбрызгивая грязь, набитые автобусы

вылетали из-за поворота, кренясь так, что, казалось, сейчас чиркнут

тяжелым правым бортом по мостовой. Такие же набитые мчались им

навстречу от метро. В маленькой церкви че рез дорогу кончалась всенощная,

;

и женщины в белых платочках переходили по кирпичам лужу у ворот.

Далеко впереди, у выезда на Ленинградское шоссе, сигналила желтая

мигалка. Ничего зеленого не светило.

И хотя Юра стоя у автобусной остановки, последней перед метро, у