Длинные дни в середине лета

которой они даже не притормаживали, напряженно вглядывался в те

пятьдесят метров, которые оставались до поворота, ожидая, что оттуда

выскочит зеленый огонек, и оборачивался на шум каждого мотора,

приближавшийся сзади (хотя вероятность того, что свободное такси пойдет

от метро, равнялась нулю), из-за того, что он понимал, что стоит здесь со-

вершенно напрасно, он почувствовал, что беспокойство, которое владело им

сегодня весь день, уходит. Он подумал, что в общем-то ожидал от разговора

с шефом большего, хотя сам факт того, что сиятельный Жук вспомнил о

жалком мэнээсе и удостоил его беседой, кое-что значит. Он понял, что весь

день — с того момента, как секретарша сказала, что Викентий Борисович

назначил ему аудиенцию, и до той минуты, когда Жук протянул ему руку,

весь день он томился предчувствием какой-то радости.

Ну, например: «Знаете что? — скажет Жук. — Надоели вам эти спектры,

я чувствую. Потому что все это — крохоборство и мартышкин труд, а

никакая не наука. Есть у меня для вас тема интересная и срочная. Её можно

(точнее — нужно) сделать за полгода. В случае успеха кандидатская

обеспечена. Заказ особый, поэтому оборудование будете иметь какое

пожелаете». Мэнээс млеет от восторга, но, стремясь сохранить остатки

достоинства, лепечет, что ему жалко расставаться с любимым

спектроскопом, но он, конечно, согласен, если так нужно.

Но это еще не предел мечтаний. «Знаете что? — может сказать все тот

же маг и благодетель. — Молодому специалисту нужно расширять

кругозор, а не забиваться с пеленок в узкую щель, именуемую научной

темой. Как вы смотрите на то, чтобы съездить на пару лет, скажем, в

Англию или в ФРГ? Ваши способности ученого не вызывают у нас

сомнений, язык (ах да, немецкий— значит, к немцам) вы знаете в

достаточной степени, с моральной стороны характеризуетесь поло-

жительно. К тому же на политзанятиях ведете себя активно. Не благодарите

меня. Вы же знаете мой принцип: учитель должен раствориться в ученике».

Ну, это уже явный перебор. Ни в ком Жук растворяться не будет. Да и

одного выступления на семинаре по «Материализму и эмпириокритицизму»

для такой блестящей характеристики недостаточно. А что касается научных

способностей, то скажите, пожалуйста, у кого их нет? Сейчас от научного

работника требуется такой мизер, что им может быть любой, кроме

откровенных дебилов. И почему государство должно тратить дефицитную

валюту именно на него — Ю. Васильева? Поумнее, что ли, никого не

найдут? Так что бог с ней, с заграницей, неплохо было бы, если бы Жук

предложил хоть какой-нибудь наш симпозиум по специальности.

Но ведь нужно будет куда-то ехать. Скорее всего симпозиум

организуют в каком-нибудь Занюханске, и Наташка, конечно, сразу

выдвинет возражения: «Я не хочу оставаться одна. Кто мне будет

помогать? Или ты хочешь, чтобы я с Обратно бегала по магазинам?»

Симпозиум накроется. А было бы совсем неплохо попасть на какую-нибудь

такую толковищу в Ленинград.

Прошлой осенью, еще до рождения Обратно, Юра был в командировке

в Ленинграде. Тогда он только получил спектроскоп и не знал, как к нему

подступиться, а в Ленинграде на таких уже работали вовсю. На одном

ленинградском заводе Юру прикрепили к тихому и добросовестному Васе,

и этот Вася десять дней без выходных вдалбливал в него методику. На

одиннадцатый Юра сказал: «Писец! Дальше сам разберусь. Надо выпить за

трудовые успехи».

Вася был не против, но сказал, что уже назначил свидание с женой, а

позвонить ей на работу нельзя — не зовут. Поэтому заведение выбрали

недалеко от того места, где они должны были встретиться.

Было это у черта на куличках; заведение весьма посредственное. Но до

прихода Аллы они приняли под холодную закуску граммов по двести, и

стало ничего. Потом Вася появился с рыженькой вертлявой девкой,

которая для начала состроила Юре глазки. А он то ли сразу купился, то ли

потому, что соскучился по женскому вниманию — Наташка была на

восьмом месяце, но скорее всего просто потому, что двести граммов без

должной закуски сделали свое черное дело, расшиковался, заказал

шампанское, коньяк, фирменное филе.

Вышли они уже в двенадцатом часу совсем тепленькие. Темень в этих

захолустных переулках была жуткая. Вася ушел вперед, за такси, а он

остался с Аллой и у какого-то столба обнял ее. Что столб был, он хорошо

запомнил, потому, что она шагнула назад, и он прижал ее к ребристому

столбу и обхватил сзади руками, чтобы ей не было больно, а она, закинув

голову, ответила влажными губами.

Потом все продолжалось в машине. Они сели на заднее сиденье, а Вася

впереди. Юра сразу же нащупал ее колени, они раздвинулись, пропуская

его руку, и сомкнулись. Подол Алла придерживала, чтобы не задирался.

Но Вася все-таки увидел и сказал: «Портфелем бы хоть закрылись, черти!»

— и передал им свой тяжеленный сундук, Он все рассказывал про свою

работу.

Когда они наконец доехали, Алла сказала: «Пойдем к нам. Я сварю

кофе», и Вася, который к концу дороги то ли задремал, то ли обиделся,

подхватил: «Пойдем, старик. Это она здорово умеет!» Но Юра отказался

— кто его, этого Васю, знает, может, он нарочно терпел в машине, чтобы

дома устроить бенц. Да и ее поведение было подозрительным.

— Мы выйдем, Вася. А ты подержи машину, — сказала Алла, Юра

полез вслед за ней. — Я попробую его уговорить.

Было сыро и холодно. Девятиэтажная башня стояла, уже совсем

темная, под ногами еле угадывалась мокрая асфальтная дорожка.

— Ты боишься? — спросила Алла, когда они зашли в подъезд. — Он

сейчас заснет и утром ничего не вспомнит.

— Давай утром, — сказал он, не в силах совладеть с собой, — скажи

адрес.

— Позвони. У нас дома есть телефон, Я возьму отгул.

Она записала номер ему в книжку, и он, не прощаясь, выскочил на

улицу. Такси Вася все еще держал.

Утром ему было противно и стыдно. Особенно стыдно за то, что деньги,

которые он вчера истратил, предназначались на шмотки для ребеночка.

Жили они тогда не лучше, Наташка эти самые тридцать рублей скопила

черт знает какими хитростями. И он просадил их на малохольного Васю и

его рыжую прости господи. Бедный Вася, она, наверное, на каждого

встречного так вешается и специально придумала, что на работе ее к

телефону не зовут, чтобы муж не мог контролировать, где она крутится.

В то утро ему до слез захотелось скорее очутиться дома, прижаться к

располневшей Наташке, положить руку на ее твердый живот и всем, чем он

сможет — бешеной халтурой для реферативного журнала, мытьем полов,

походами в кино не реже чем раз в неделю с обязательными последующими

обсуждениями увиденного, —ну, всем-всем искупить свой ленинградский

грех.

Но до Наташки было далеко, самолет улетал только вечером, а чувства

требовали немедленной реализации, и он яростно зачеркнул в записной

книжке пляшущие цифры — номер телефона. Потом, в самолете, он еще

раз достал книжку и увидел, что паста в ручках у Аллы и у него была

разная. При спектральном анализе цифры вылезут как миленькие.

— Стоишь? — спросила Наташка, подходя с Обратно на руках. — И

где же твое такси?

— А где твой вертолет?

— Вот он, — сказала Наташка, подавая ему Обратно,— а сейчас будет

и такси.

Она встала на бровку тротуара — тоненькая, в красном полосатом

пальтишке с блестящими желтыми пуговицами, и подняла руку, отчего

край пальто приподнялся вместе с платьем и стала видна не только колен-

ка, но и плавная трапеция бедра с дорожкой от натянувшей чулок резинки.