Дни испытаний

— Ниночка, к тебе. Незнакомый кто-то, — Любовь Ивановна не говорит, а шепчет. Шепчет испуганно и сочувствующе.

И Нина тоже испугана. «Кто еще там, какая еще беда?»

— Здравствуй, Нина.

— Вы, Юрий Филиппович?!

— Собственной персоной, — пытается шутить Юрий Филиппович. — Ну как ты тут? Все так и сидишь?

— А что же мне теперь?

— Да-а, — неопределенно тянет Юрий Филиппович. И после доброй минуты молчания, снова повторяет: — Да-а…

«Что он? Может быть, все-таки появилась какая-нибудь возможность помочь ей? Уж говорил бы скорее».

А Юрий Филиппович все сидит, низко наклонив бритую голову. Не знает, как начать. Всю жизнь он отдал торговле, изучил не только ее технику, не только ее товары, цены, обороты, но и ее людей. И это не позволяет ему поверить в то, что продавщица Нина Казанцева виновата в хищении или растрате. И в то же время, пока он не может найти концов, не может вступить со следователем в спор, не может противопоставить ему веские аргументы.

— Я пришел к себе, Нина, не с хорошей вестью, — начинает директор. — Дело твое передали в суд. Беседовал я со следователем, но не поняли мы друг друга.

Юрий Филиппович недобро усмехнулся, очевидно, припомнив разговор с этим самым следователем.

«В суд, значит. Меня будут судить!» — горестно думает Нина.

— Но ты не отчаивайся. Суд на то и есть, чтобы рассудить правильно. А мы сделаем все, чтобы ему помочь. Кстати, тебе назначили адвоката. Я уже говорил с ней. Кажется, опытная, неглупая. Мне понравилась. Она поговорит с тобой еще до суда. — Юрий Филиппович еще долго пытается утешить и ободрить Нину.

Но когда он уходит, Нине становится еще тяжелее. Какую-то минуту ей показалось, что на ее тусклом, затянутом серой мутью горизонте, мелькает едва заметный просвет. Однако и он исчез, даже не появившись.

Сегодня у Тимофея хорошее настроение. Последний день в суде — завтра он возвращается к себе на стройку.

Скоро начнется заседание. Ирина Павловна уже вооружена своим строгим судейским взглядом. И секретарь суда, молоденькая хлопотливая девушка, то и дело куда-то выбегая, кого-то ища, проверяет, все ли готово к началу. И другой заседатель — немолодой артист, готовясь предстать перед публикой, хотя здесь она будет немногочисленной, по профессиональной привычке тщательно причесывается, поправляет галстук.

— Встать, суд идет! — слышит Тимофей бравый голос судебного коменданта. Привычно проходит Тимофей на свое место, слева от Ирины Павловны, недалеко от адвоката.

Он еще не успел взглянуть в зал и на скамью подсудимых, как почувствовал на себе чей-то взгляд. Невольно поднял глаза. Она!.. Нина… Здесь!

От возбуждения Тимофей даже вскочил со стула.

— Что с вами, товарищ Кузьмин? — В ровном судейском голосе удивление и упрек.

Тимофей садится на место и тут только до сознания доходит, что Нина на скамье подсудимых.

Да, это Нина, Нина!

Она уже отвела от него удивленные и настороженные глаза.

Она! Правда, немного не такая, как тогда. Тогда она была словно частицей сверкающего, привыкшего к молодости, веселью и улыбкам зала. А здесь другой зал, с несколькими рядами грубоватых деревянных скамеек, на которых разместились немолодые, буднично одетые люди. Зал строгий, порой даже мрачный, не раз видавший слезы, слышавший и изворотливую ложь и беспощадно-страшную правду. Зал, в котором нередко раздаются рыдания, а смех пресекается строгим колокольчиком судьи.

Теперь этот зал наложил на нее свой отпечаток, набросил тень на ее и без того темное платье, прибил, придавил мягкие кудряшки, заморозил улыбку.

Но это она!

Дело Нины Сергеевны Казанцевой о хищении, которое он вчера, торопясь на хоккей, не успел прочитать. Нины Сергеевны. Нины! Он еще представил себе щекастую девицу. Челка. Изрядная порция краски на бровях. Грубоватый или визгливый, но всегда громкий голос. А это… та Нина.

— У вас же все записано…

Тимофей узнал, вспомнил ее голос. Правда, теперь он был взрослее и глуше. И еще чувствовалось, что Нине было тяжело говорить. Слова, будто рождаясь где-то в груди, с трудом вырываются и больно ранят ее.

— Вы все знаете про меня.

— Таков порядок, — ровным, бесстрастным голосом говорит Ирина Павловна. — Отвечайте на вопросы.

— Фамилия?

— Казанцева.

— Имя?

— Нина.

— Отчество?

— Сергеевна.

— Год рождения?

— 1944.

— Образование?

— Среднее.

— Семейное положение? Вы не замужем?

— Нет.

Значит, она работала в магазине. Неужели она… из таких, которые воруют? Непохоже. Хотя, что он про нее знает. Она вон с каким-то пожилым мужчиной…

Ирина Павловна уже читает обвинительное заключение. Неприступные и уверенные слова ложатся будто кирпичи ладной, прочной кладки.

Низко опущены Нинины плечи, бледные лежат на коленях руки. Кажется, ее давит тяжесть этих слов. Тимофей старается сидеть спокойно, но то и дело по-медвежьи ворочается на стуле.

— Признаете вы себя виновной в предъявленном вам обвинении? — Голос Ирины Павловны бесстрастен, лишен оттенков.

Тихо-тихо становится в зале.

— Нет, не признаю, ничего я не брала.

Тимофей слышит сочувственные вздохи, перехватывает взгляд артиста, тоже сочувственный и очень серьезный.

— Переходим к судебному следствию, — раздается ровный, словно механический голос Ирины Павловны.

— Начнем с допроса подсудимой. Гражданка Казанцева, расскажите, что вам известно по данному делу.

— Я не знаю, что говорить, — отвечает Нина.

— Вы утверждаете, что ничего не присваивали. Откуда в таком случае у вас недостача?

— Я уже говорила следователю, что не знаю. В этом все дело…

«Может, она действительно не виновата, — размышлял Тимофей. — Недаром говорят: человек, довершивший преступление, обязательно придумает для себя версию, а она…»

Но Ирина Павловна, очевидно, думает иначе.

— Странно, Казанцева. Если вы действительно не присваивали продуктов, у вас должно быть хотя бы предположение, куда они могли исчезать.

Все тот же ровный судейский голос.

«Что это? — не может понять Тимофей. — Беспристрастие или равнодушие? Судья она или только придаток к закону?»

И неизвестно, из какого закутка памяти выплыло полное презрения лицо вора-рецидивиста. Весь процесс чуть не со слезами в голосе он повторял: «В этом деле я не был. Его мне не шейте». Но улики были против него. Он получил три года. Выслушав приговор, невесело сказал: «Правильная ты женщина, судья. Как только с тобой муж живет?» И тогда Тимофей поверил, что подсудимый не виноват, и Ирина Павловна показалась ему бездушным, казенным человеком. Тогда он решил, что и ровный ее судейский голос и вся ее невозмутимость идут не столько от умения владеть собой и выдержки, сколько от равнодушия. Но через два дня судили группу рецидивистов, и Тимофей многое узнал о том, которого, по его мнению, несправедливо осудили. Оказывается, трудно быть судьей, но еще труднее судить судью.

— Вы имеете право отвечать или не отвечать на любой вопрос, — говорит Ирина Павловна. — Но учтите: запирательство не в вашу пользу… Теперь о вашем личном бюджете.

Судья спрашивает о Гришиной шубке, злополучном несессере, новых туфлях.

Нина все так же, с трудом и болью, рассказывает о выигрыше на облигацию, о сэкономленных рублях, проданной старой обуви. И чувствуется, что говорит она откровенно и правдиво.

До Тимофея доносится чей-то приглушенный шепот: «Нелегко девчонке-то, дитё еще». И вслед за ним другой: «Дитё, дитё, а вокруг пальца обведет».

Впервые Тимофей внимательно оглядывает зал. Здесь разные люди. Большинство ждет следующих дел, в которых они будут истцами, ответчиками, свидетелями. Есть и просто завсегдатаи, любители послушать и посудачить после судебного разбирательства. Тимофей уже знает почти каждого из них в лицо.

А вот, наверное, сидят подруги Нины Казанцевой. Да, конечно, ее подруги: та, что перекинула на грудь косу и теребит ее, видимо, волнуется, и вторая, с длинным некрасивым лицом. И вот те двое — плечистый, массивный, в дорогом пальто, уже осеннего возраста мужчина и невысокий, худощавый подвижный старик. Они, конечно, тоже не просто любопытные, слишком уж напряженны их лица. А вот еще бритоголовый пожилой в стороне. И этот явно заинтересованный в деле.