Дни испытаний

Не успел следователь Дырин уйти, как в комнату вновь постучали. «Кто еще?» — с испугом подумала Нина. В дверях показалась массивная фигура Михаила Борисовича.

— Ты дома? Удачно, — как всегда неторопливо заговорил главврач. — Я, собственно, ехал мимо. Знаю, что продавцы в разное время отдыхают, дай, думаю, загляну. А что у тебя такой кавардак?

— У меня… Я убирать собираюсь, Михаил Борисович, — запинаясь, выговорила Нина.

— Ну что ж, смущаться нечего. Как живешь-то, тебе ничего не надо?

— Да нет, спасибо, Михаил Борисович.

— Квелая ты какая-то. Бледная. Головных болей не бывает? Аппетит есть? — строго спрашивал врач…

Когда дверь за Михаилом Борисовичем закрылась, Нина чуть не бросилась вслед за ним. «Что я делаю? Вот кому надо все рассказать. Обязательно. Нет, стыдно, стыдно, как стыдно!» Нина сидит на постели, опустив бессильные, как плети, руки, путаются мысли. Если бы был жив папа. Папа, папа! Как рано он их оставил!

Как чудесно было с ним! Нине вспомнилось, как они гуляли с отцом, как играла с ним в слова или в их любимую игру — в ассоциации. Память одну за другой воскрешала картины, от которых теплело в груди. Вот они с отцом в Горном Алтае. Нина мысленно разглядывает то могучие снеговые вершины, то текучую синеву бесчисленных горных речек. А вот она сидит с отцом на берегу небольшого тихого озерца. Такие бывают только в горах. Вот Нина входит в чистую-чистую прозрачную воду. Вода уже ласкает ее плечи. А на дне различим каждый камешек. Нина заплывает на глубину.

— Достаточно. Вернись! — машет ей отец.

— Сейчас, — озорно откликается Нина. А сама плывет на середину, там ложится на спину, покачиваясь на воде, осматривается. Наверху синее-синее небо, вокруг горы. На берегу наклонившиеся к воде березки. Они сбежались сюда с горных круч, чтобы посмотреться в зеркальную воду.

— О чем это я! — спохватывается Нина. И замечает, что по щекам у нее текут слезы.

Нет, так нельзя, так нельзя. Нужно что-то делать, обязательно что-то делать. Нужно встретиться с Александром Семеновичем. Он поймет, он поможет ей. Что это у нее в руках? Ах повестка. Ехать к следователю, потом обязательно к Александру Семеновичу.

Еще в юридическом институте Дырин усвоил: допрос — это поединок, и теперь с нетерпением ждал его. Он должен во что бы то ни стало выиграть этот поединок. И выиграет. Козыри-то у него. Хорошо, что ему помог этот Горный. Он дал в руки следствия главные факты — подарок несессера, ссора с возчиком. А ведь тоже пытался ее выгородить. Недалекий человек, лопух. Иван Ларионович самодовольно улыбается.

Перед приходом Нины он ерзает на стуле и в нетерпении раза три выглядывает в коридор. В третий раз приметил Нину. Сразу же плотно закрыл дверь кабинета, уселся за свой стол.

Дырин не раз наблюдал, как другие следователи начинали допрос с какого-нибудь не относящегося к делу разговора. Этим они стремились расположить к себе подследственных. Ивану Ларионовичу тоже хотелось поговорить о чем-нибудь с Ниной. Это не столь нужно для дела. Просто, не один начальник сомневается в следователе Дырине. Иван Ларионович и себе не прочь доказать, что он кое-что может…

Но о чем говорить с ней? В квартире у нее целый склад книг. Вчера Иван Ларионович помучился с этими книгами. Все искал, не заложены ли в них деньги. Если бы он читал их, можно бы с них начать. Дырин силился вспомнить, как называлась последняя книга, которую он прочел. Нет, забыл проклятую! Ивану Ларионовичу становится немного не по себе. Но он быстро обретает равновесие. Это же отца книги. Она-то их, наверное, и не раскрывала. Много продавщицы читают! Ладно, все это пустячки, приступим к делу.

Следователь начинает допрос. Он говорит какие-то странные, непривычные для Нины слова, то и дело возвращаясь к глаголу «пояснять».

— Поясняю вам, Казанцева, об ответственности за ложные показания…

— Поясните, Казанцева, откуда у вас получилась недостача…

— Поясняю вам, что чистосердечное признание смягчает вину…

«Признание, — с болью думает Нина. — Признание. В чем я должна признаться?»

А Иван Ларионович все говорит и говорит. Вдруг в голосе его появляются новые нотки. Где-то Нина уже их слышала. Ах, да, Алла Петровна, когда смотрела на нее, как кошка на мышь.

— Поясните, Казанцева, из чего состоят ваши доходы.

«Доходы, какие доходы?»

— Вы получаете заработную плату и пенсию за отца на брата Григория…

«Григория?.. Григорий?.. Ах, это Гриша…»

— Каковые вместе составляют восемьдесят пять рублей. Поясните, у вас не было других доходов?

— Нет.

— После отца, как нам известно, у вас не оставалось никаких денег.

— Не оставалось.

— Тогда поясните, следствию известно, что вы подарили заведующему магазином Горному в день его рождения… несес… — это мудреное слово Иван Ларионович произносит не без заминки, — несессер… стоимостью в двадцать три рубля. В том же месяце уплатили за квартиру. Приобрели брату Григорию цигейковую шубу стоимостью тридцать пять рублей, приобрели туфли дамские для себя стоимостью тридцать семь рублей. Угощали подруг конфетами сорта «Мишка». Поясните, откуда вы брали средства для всех этих целей?

— Тогда я выиграла по облигации 50 рублей.

— По облигации, — Иван Ларионович презрительно смотрит на Нину. Выдумала бы уж что похитрее. Дешевый ход! — Выиграли пятьдесят, а истратили сто?

— У меня было двадцать семь рублей.

— Пятьдесят да двадцать семь — только семьдесят семь. Только семьдесят семь. Не сходится!

— Я еще продала две пары старых туфель.

— Продали две пары старых туфель. Кому продали?

— Не знаю. Их продавала соседка.

— Какая соседка? Как ее имя и фамилия — поясните.

— Семеновна. Клавдия Семеновна. Только она уехала.

— Куда она уехала?

— Не знаю. Куда-то на Украину к сыну.

— Так, хорошо. А вот вы выиграли по облигации…

Иван Ларионович приподнимается и смотрит куда-то поверх Нины.

— Подождите, вас вызовут.

— Хорошо, подождем.

Нина оборачивается, очень знакомый голос. Но заглянувший в дверь уже успел захлопнуть ее.

— Поясните, кому это известно… Кто знает, что вы выиграли?

— Как, кто знает?

— Что значит как? Довольно странно. Я бы сейчас выиграл пятьдесят рублей. Встречаю соседа, товарища по работе, неужели я от них буду скрывать, что выиграл…

— Мне не хотелось говорить, потому что… потому что… — Нина понимает, что этому человеку трудно объяснить, почему она не сказала о выигрыше Любови Ивановне или кому-нибудь из подруг. — В общем, я никому не говорила, — заключает она.

У Нины странное состояние, словно она заблудилась в негустом лесу. Почти рядом светлеет просека и, кажется, нетрудно выйти к ней, но против воли с каждым шагом она углубляется в неприветливую темную и болотистую чащобу.

— Так, — продолжает Иван Ларионович, — следовательно, никому не известно о том, что вы выиграли по облигации государственного займа. Ни один свидетель не может это подтвердить. Теперь прошу пояснить, какой был тираж, какого займа?

— Не помню. Ну, какая была таблица в то время…

— Так, так. А может быть, все-таки у вас, Казанцева, были другие источники дохода? Может быть, сбывали продукты налево?.. Нет? И даже не пытались? Поясните, Казанцева, никогда не пытались?

Энергично сопя, Дырин встает, направляется к двери.

— Войдите, Кокорин.

— Сейчас, — с готовностью отвечает тот же знакомый голос. — Сейчас.

«Сазоныч!.. Зачем здесь Сазоныч?»

— Садитесь сюда, свидетель. А вы, Казанцева, чуть сюда.

Дырин рассаживает их в пол-оборота друг к другу. Ивана Ларионовича не учить, как вести следствие. Он знает, что подследственный не должен смотреть в лицо свидетеля, чтобы мимикой или жестами не повлиять на ход его показаний.

— Гражданин Кокорин, — спрашивает Иван Ларионович, — вы знакомы с Казанцевой Ниной Сергеевной?

— Знаем ее, — поспешно подтверждает Сазоныч и даже привстает со стула, — Продавщица семнадцатого продуктового.