Дни испытаний

— Что-о?

Нина смотрела насмешливо, презрительно.

— Тебя жалеем, вот что!

— А вы не жалейте, — резко сказала Нина. — И не сильно задавайтесь. Подумаешь, нужны вы мне!

— Знаю, что тебе никто не нужен. Гордячка!

Обе сердито замолчали. У самых дверей магазина Галя сказала:

— Обволакивают тебя, дуру, а ты не видишь. Спохватишься, да поздно будет.

— Ниночка! А халатик-то у тебя помятый. В таком к покупателям выходить неудобно. Погоди-ка, у меня для тебя запасной есть, — услышала Нина через минуту.

«Обволакивает, действительно обволакивает», — внутренне вздрогнула она. Покорно взяла у заведующей халат: «Спасибо, Алла Петровна».

— Ниночка, счеты вот эти возьми, они удобнее.

— Спасибо, Алла Петровна.

— Волосы поправь, чтобы не выбивались из-под шапочки. За тобой ведь не посмотри…

Нина бессильно трепетала в липкой паутине мелких услуг и одолжений. И по-прежнему, отпуская покупателей, она чувствовала на себе приклеенный взгляд Аллы Петровны, и по-прежнему заведующая, появляясь словно откуда-то из-под прилавка, заставляла Нину внутренне вздрагивать.

Зато работа теперь спорилась у нее без лишней суеты.

Алла Петровна приметила это.

— Пошло у тебя дело. Пошло. Только…

— Что, Алла Петровна?

— В обед потолкуем, Ниночка. Надо потолковать.

В обед Нина думала съездить домой, посмотреть, как Гриша. До дому было неблизко, она хотела нанять такси. Но так ничего и не сказала Алле Петровне. «Она, конечно, отпустит, сделает еще одно одолжение».

В обеденный перерыв Нина застала Аллу Петровну рассерженной. Она отчитывала уборщицу.

— Как же ты могла уйти на два часа раньше? И никому ни слова. Порядок-то какой-нибудь нужно соблюдать.

Когда уборщица вышла, Алла Петровна успокоилась:

— Зря я разволновалась. Такова жизнь. Каждый к себе тянет. А уборщице нечего взять, так она время ворует.

Алла Петровна разлила в стаканы дымящийся кофе.

— Ну вот, ты начинаешь торговать. Начинаешь. Теперь надо думать, Ниночка.

— О чем, Алла Петровна?

— Думать надо, как бы не проторговаться.

— Я слежу и за деньгами, и за весами. Точно…

— В том-то и дело, что точно, — перебила Алла Петровна, улыбаясь вялыми губами. — В том-то и дело! Да ты кушай, кушай. Что это ты все с маслом бутерброды то носишь? Не надоели они тебе? Вот колбасу бери. Угощайся.

Нине сильно не по себе. Хотя Алла Петровна не сказала еще ничего особенного, Нина, чувствует, что в этом разговоре будет что-то недостойное, постыдное, что-то такое, к чему она никогда в жизни не прикасалась. Нина резко отодвинула чашку.

— Я не понимаю…

— Сейчас объясню, все объясню, Ниночка, — намеренно не замечая ее жеста, продолжает Алла Петровна. — Неприятный разговор, а надо тебя предупредить, пока ты работать начинаешь. А то как бы потом поздно не было. Что такое естественная убыль продовольственных товаров, ты теперь знаешь. Недаром, экзамен на продавца сдала.

— Конечно знаю. Всякая там усушка, утруска и прочее.

— Усушка, утруска… А вот ты точнехонько вешаешь Как думаешь покрывать?

— Есть нормы естественной убыли.

— Нормы-то нормы. А вот если они не покроют убыли, нормы-то? К примеру, естественная убыль считается две десятых процента, а на деле целый процент потеряешь.

— Почему?

— Да хотя бы потому, что нормы-то у нас соблюсти не так просто. И температура нужна определенная и другие условия…

— Как же тогда? — растерянно спросила Нина.

— А уж тогда, милая, если не хватит — плати из своей зарплаты. Если ее, конечно, достанет, зарплаты-то…

— И… и часто это бывает? — спросила Нина, невольно подумав о том, что деньги у нее кончаются, и она должна Любови Ивановне, и надо получше кормить Гришу. И еще копить ему на зимнюю шубку.

— Бывает, — неопределенно ответила заведующая. — Только люди не допускают. Натягивают…

— Как натягивают?

— А по-разному. По-разному.

Алла Петровна понизила голос и перешла на свой излюбленный сообщнический тон.

— Мелочи-то просто на бумаге, скажем, натягивают. Замечала, купишь двести граммов колбасы, а бумаги на обертку столько истрачено, что можно килограмм завернуть. Ну, это, конечно, мелочи. А бывает — гирьки просверлят и потом клепочки поставят. — Алла Петровна подошла к столику, где стояли привезенные из ремонта весы с небольшим набором гирь. — Вот здесь просверлят, — постучала ярко раскрашенным ногтем по основанию стограммовой гирьки. — И заклепают, будет такая же, а весит уже граммов восемьдесят, скажем, восемьдесят пять. Ну, конечно, при этом держи ухо востро, если проверка, убирай гирьки подальше, а под рукой на такой случай другие имей…

Нину резануло это — «держи ухо востро» и «другие имей». Выходило, будто это относится к ней самой, к Нине.

— А некоторые весы подвинчивают, — продолжала Алла Петровна. — Повернешь винтик, глядишь, хватит на убыль-то естественную. Всего-то не перескажешь, что люди придумают. А вот на таких-то весах, на чашечных, тут совсем просто делали. — Алла Петровна взяла блестящую тридцатиграммовую гирьку. — Потом такую проволочку. — Нина не заметила, откуда в руках заведующей появился небольшой кусок тонкой, но твердой проволоки. — И вот так.

Алла Петровна обмотала проволокой гирьку, загнула другой конец и подвесила ее к коромыслу под чашечкой весов, на которую ставят гири.

— Вот тебе с каждого веса по тридцать граммов. А когда гири снимаешь, только так, мизинчиком.

Она ловко спихнула гирю длинным ногтем мизинца. Металл громко стукнул о прилавок.

— Стук-то слышно, — как-то само собой вырвалось у Нины.

— Правильно. Правильно соображаешь. — Алла Петровна улыбнулась — не то как сообщнице, не то как способной ученице. — Для этого такие бархотки существуют. Знаешь, какими обувь чистят? Подложишь ее сюда…

«Что это я? Как я все это слушаю? Как я могу все это слушать!» — Нина вскочила со стула.

— Вот что, Алла Петровна, ничего я, нечего… никогда! — Нина даже задохнулась от волнения.

— Да ты что, Ниночка, бог с тобой! — поднялась и Алла Петровна. — Что я тебя, заставляю? Я тебе говорю, как люди делают. Предупреждаю тебя. Чтобы недостачи не получилось. А ты молодая, неглупая, может, другой какой выход найдешь. Разве я против?..

— Юлька! Пойдем сегодня на танцы.

Юлька отрицательно помотала головой.

— Ну, пойдем, Юлечка. Очень тебя прошу.

Юлька отвернулась, побежала к себе в конторку. Тимофей с неуклюжим проворством в два шага догнал ее, взял за руку.

— Ну, просят тебя, как человека.

— Рука мне нужна всякие цифры записывать.

Тимофей отпустил руку. Юлька подула на нее. Нежданно смягчилась.

— На танцы с ним, хитрый какой! Попросишь еще после работы.

Тимофей ждал Юльку на площади возле клуба. Смотрел по сторонам, стараясь пробить взглядом несколько улиц. Последнее время, где бы ни находился, он всегда смотрел по сторонам. Привык к насмешливым взглядам, вопросам: «Молодой человек, что вы потеряли?»

А искать оказалось не так легко. Последними словами он ругал себя за то, что не остановил Нину тогда утром. Утрами пешком ходил на работу. Все свободное время пропадал на улице. Нины не было. Сколько раз устремлялся за девушкой с выбивающимися из-под шапочки светлыми кудряшками. Но уже в десяти-пятнадцати шагах убеждался — нет, не она. Порой возмущался: как мог принять эту, обыкновенную, за Нину?

Оказывается, нелегко, просто нет никаких способов искать человека в большом городе, если знаешь только его имя. Тимофею даже приходило в голову обойти все заводы, фабрики, институты, учреждения и осмотреть там всех Нин. И он не улыбался нелепости этой мысли. Только жалел о том, что ее нельзя осуществить: времени не хватит да еще примут за сумасшедшего.

Когда были танцы, Тимофей заходил в клуб текстильщиков. Он не танцевал. Пристально осматривал молодежь и уходил. Вчера на него покосились две девушки — длинноногая белесая и полненькая. Длинноногая толкнула подружку, та залилась смехом.