Записки мерзавца (сборник)

   Так усталый северянин, пресыщенный бродяга Гамсун, в начале нашего столетия, поехав за новой струей в Америку, ужаснулся и завопил от тамошнего духовного убожества. А ведь Америке уже было более ста лет, и там уже шло пятое или шестое поколение новых людей...

   Мы станем ковбоями, Москва обратится в Нью-Йорк, Ростов в Чикаго, но с высот Мусоргского, Толстого, Достоевского придется уйти. Они не только не по зубам, они не под силу третьей России. Или голод-холод-вши и... музыка сфер; или трест -- меблированный отель -- пульмановский вагон -- "все для народа -- все через народ" -- и... музыка мюзик-холла. Вороны летящие прежде всего заклюют элиту. Вот когда вспоминается вещий неоцененный смысл Гершензоновских слов об интеллигенции, которая должна денно и нощно благодарить власть, защищающую своими тюрьмами и штыками от русского народа; вот кошмар и прозрение европейца Уэллса: Россия во мгле, и вот наконец то, что так дико, странно, неприемлемо для нас -- остатки элиты, цепляющиеся за советскую власть. Безумцы считают, что и эта власть подобно прежней сумеет их оградить от ныне открывшегося лица Медузы -- мешочников, жоржиков, бухарских шапочек, они не замечают существа этой власти, опьяненные самым словом "власть". Кто угодно... Ленин, Дзержинский, Лацис. Лишь бы задержать их...

   Приезжают несчастные, искусанные, голодные, запуганные. Рассказывают обычные страхи -- девочки рожают, вагоны не ходят, клозеты засорены. И молчат о важнейшем. Недавно в издающейся в Петербурге "Жизни Искусства" прорвался вопль: "Искусство не может быть революционным, революция есть гибель искусства. Революция в искусстве не имеет ничего общего с революцией в жизни. Революция в искусстве дает Скрябинского "Прометея", революция в жизни марш Лурье"... В форме силлогизмов автор только намекнул, только коснулся кошмара, облекающегося во плоть, -- народ идет и народ страшнее даже советской власти. Девятый вал революции, смывающий все, что было, не только плохое, но и все хорошее -- искусство, философию, науку...

   За одну ночь христианства человечество потеряло все, к чему оно было приведено культурой эллинизма. Ты победил, Галилеянин! Победил и сокрушил все. Вместо Платона косноязычный Павел, вместо Петрония пошляк Константин, вместо синклита философов Эллады жалкие, коричневые, бездарные последователи Павла, невежи и юродивые... А ведь культура эллинизма и в корнях и в листве была и пышней и сильней молодого русского дерева, ныне расщепленного одним ударом грозы...

   У нас уж белая дома крестами метит

   И кличет воронов и вороны летят...

VI

   ...В третьей России икон и вообще не будет. В смысл этой фразы стоило бы вдуматься. Идет антихрист? Да, если нужна подобная терминология, то антихрист, условившись культуру называть "христом"...

   Но вся штука в том, что "третья Россия" не может нас от него спасти (как полагают мудрецы) по той простой причине, что она сама и есть антихрист. Она, конечно, не святая и не чистая. Не потому не святая, что деревенский парень причастие выплевывает и в причастие стреляет из берданки и "ничего за это не бывает". Не святая и не чистая потому, что ей непонятно, а значит и враждебно все, что составляло Христа целого столетия.

   Солдат, оправдывавший свое дезертирство тем, что ему "на Москву вопче плявать, так как ежели по хозяйству что надо, то мы мценские", был совершенно правдив, и уж во всяком случае последовательнее тех, кто его уговаривал драться до конца с "немецким антихристом" (до чего гибкая терминология!). В Москве ему ничто не импонировало.

   Церкви? Если даже поверить в миф религиозности русского народа, то боялся этот солдат не попов, а домовых (любить он ничего не любил кроме собственности и здесь единственный шанс на спасение). Больших церквей он не любил определенно: большие церкви -- богатые попы; не было у него никогда более излюбленного объекта для проклятий, чем поповское богатство. Никакому турку не снилось такое осквернение и разграбление храмов, какое практиковалось казаками и мужиками в 1917--20 г. От Мамантова, ограбившего Воронежский храм для того, чтобы... украсить Новочеркасский, до простого казака, не преследовавшего и второй цели Мамантова, история гражданской войны -- доказательство почеловечней и поубедительней крестных походов в Москве и "популярности патриарха Тихона"...

   Музеи? На этот счет не приходится тратить много слов.

   Исторические здания? Университет? Консерватория?!..

   Единственное учреждение -- импонировавшее и солдату, и матросу, и мешочнику -- банк. "У банке" деньги: самый заманчивый лозунг большевиков, который раскрыл для них решительно все народные сердца, -- "Банки -- Ваш". Когда банки не оправдали надежд, тогда Москва потеряла последнюю притягательность. Центром внимания стала железная дорога: по ней передвигались люди, похожие на птиц небесных. Они не пугались засухи, пили-ели сколько хочешь, играли в карты, имели хороших баб и знай одно -- шпарили по чугунке. "Пискулянт" -- стал любимым героем русского народа; без его биографии пустовала история столетий, робким прообразом являлись былые лихие атаманы; переходом от атамана к пискулянту -- бухарской шапочке стал удалой матрос "Жоржик".

   Все русское студенчество, земские врачи и сельские учителя -- вместе взятые -- не принесли в деревню того, что ей за один месяц дал "Жоржик" -- избранный председателем Комбеда. Наука студента, учителя была неправильная, скучная наука. Учит, а запрещает воровать: "чужой"! Все знает, а у самого сапоги каши просят и на заднице дырка. Матрос пришел румяный, сытый, с бриллиантовыми перстнями, с золотым портсигаром, в лаковых сапогах; керенки мерил на аршины, вместо семечек лузгал "Гала-Петер", начал с того, что убил попа и разрешил свальный грех. Вот это действительно наука! Учитель стал идеалом, "пискуляция" отрадной религией, способной к реальным, ощутимым чудесам... В 1919--21 матрос "Жордик" повторил опыт, столь неудачно произведенный когда-то Владимиром Святым: привод неверующей, отчаявшейся Руси в радостное лоно определенной концепции жизни. И снова и в этом отношении матросу повезло больше, чем его предшественнику. Религия русской гражданской войны подошла. Христианство не подошло...

   Позволено все. Покупная способность хлеба и золота безгранична, не верьте бумажкам, "украл" отменяется, заменяется -- "заработал", "скомбинировал", хлеб надо не сеять, а перепродавать, неделя в теплушке -- урожай больший, чем полгода на поле и т. д. Из горчичного зерна -- дерево; из немногих канонов, всколыхнувших душу народную -- антихрист, "третья Россия"!

   Через пятьдесят лет и у нее появятся вершины: это будет уже не Мусоргские, Скрябины, Блоки, а русские Дизели, русские Форды, русские Люшеры. Прекрасно то, что дает деньги; убыточное -- безобразно. Такова горняя мораль каждой Америки.

   К утешению снобов -- осколков первой и второй России -- у нас будут идеальные спальные вагоны, в которых сладко мечтать о погибшем граде Китеже...

VII

   Вы хотели -- великую, единую, неделимую? Она идет, отчего же вы в ужасе отворачиваетесь от ее лица, лепечете что-то несуразное о крестных ходах, мозговом полушарии и патриархе Тихоне. Сбывается мечта Деникина, девиз, выгравированный на цветных пятитысячных: третья Россия будет великой, будет единой, будет неделимой -- великой потому, что сколько ни били, осталось еще больше, и у оставшихся выживаемость неслыханная, единой, потому что к единству ведет дух трестера, неделимой потому, что годы, проведенные с мешком на крыше вагона вытравили федералистические всходы и приучили пуще чумы и вохры опасаться таможенных рогаток.