Яна и Ян

Десять, пятнадцать, двадцать, двадцать пять минут ожидания… Круглые часы в коридоре равнодушно отсчитывали мгновения. Казалось, прошла целая вечность, когда из какой-то двери вышла молоденькая сестра. Она поддерживала женщину с загипсованной ногой.

Я подбежал к ней, сестра посмотрела на меня с сочувствием, но сразу покачала головой:

— Ничего не знаю, все в операционной.

Она чем-то напоминала мне Яну, ту Яну, которую я когда-то встретил в «Манесе». Воспоминания наваливаются на меня, вызывая щемящую боль в сердце. Вот Яна стоит передо мной в красном пальто с мороженым, а вот в переполненном магазинчике пишет на чеке: «Любимый мой!» Вот она в белом платье невесты, и я беру ее на руки и переношу через лужи, а вот прямо в лыжных ботинках и спортивной куртке она падает на постель и мгновенно засыпает. Вот Яна в купальнике, и я сталкиваю ее с огромного валуна в ледяную воду, а она кричит от ужаса и восторга. Вот я держу ее в объятиях, а капли с мокрых волос стекают по ее мягкой бронзовой коже. А вот она после рождения Гонзика — неузнаваемо бледная после перенесенных страданий и непередаваемо прекрасная. И наконец, она на перроне машет вслед уходящему поезду, ее маленькая фигурка уменьшается у меня на глазах, становится уже еле различимой точкой. Боже, неужели я схожу с ума?..

Неожиданно дверь операционной бесшумно открылась, и оттуда выехала тележка на резиновых колесах. Под белой простыней четко вырисовывалась стройная фигура. Застывшее, бледное как мрамор лицо, закрытые глаза… Тележка двигалась очень медленно, и так же медленно, словно лунатик, шел за ней я. Потом санитар легко, будто ребенка, поднял Яну с тележки и ее прекрасные волосы свесились через его плечо.

— Сюда нельзя, товарищ, — преградила мне путь в палату сестра.

Я не проронил ни слова. Нигде человек не бывает таким покорным, как в больнице. Дверь закрылась. Доктор, который оперировал Яну, провел меня в свой кабинет. Он сообщил, что у Яны тяжелые внутренние повреждения. Ее привезли сюда в бессознательном состоянии, к счастью, вовремя.

Он говорил усталым, но очень официальным голосом. Из всего сказанного я запомнил только, что у Яны оторвалась почка. Однако она не настолько повреждена, чтобы ее удалять… Свет настольной лампы освещал его еще молодое, но сразу осунувшееся, посеревшее лицо — операция длилась несколько часов.

— Мы сделали все, что могли. Состояние вашей жены весьма серьезное. Ближайшие дни, видимо, будут тяжелыми. Будьте готовы ко всему… — Он предложил мне сигарету, но я не смог ее держать: у меня тряслись и пальцы и губы…

С того момента, когда меня пригласил к себе начальник факультета, я почувствовал что-то неладное. По выражению его лица и глаз я сразу понял: случилось непоправимое. «Неужели с Гонзиком?..» — подумал я. Но речь шла о Яне. Сообщение об автомобильной катастрофе передали по телефону. Командир полка сразу выслал машину на аэродром…

У меня пересохло вдруг во рту, будто я пересек Сахару.

— Принесите нам кофе, Блаженка, — услышал я голос доктора, — и бутылку газированной воды. — Очевидно, он заметил, что меня мучила жажда.

Я сделал глоток кофе, но проглотить не смог — словно кто-то невидимый сжал мне горло. Тогда доктор вынул из шкафа бутылку коньяка, налил в рюмку и подал ее мне:

— Выпейте, и вам сразу станет легче…

Мне действительно стало лучше.

— Что же теперь делать? — спросил я, сознавая всю бессмысленность своего вопроса.

— Ждать, — сказал он сухо и провел рукой по волосам — руки у него были большие и сильные, как у плотника. — Она потеряла очень много крови… Но, как ни странно, ребенок еще жил.

— Ребенок?

Рюмка выпала у меня из рук и разбилась.

— Ничего, ничего… Разве я вам не сказал, что она была беременна?

Теперь, некоторое время спустя, все случившееся кажется мне таким неправдоподобным, будто это пережил не я, а кто-то другой. По ночам я нередко просыпаюсь от того, что слышу во сне, как Яна зовет Веру. Когда она приходила в себя после наркоза, я стоял за дверью и ждал, что она позовет меня, но она без конца повторяла: «Вера, Верочка…»

С доктором Петром Навратилом мы впоследствии подружились. Оказалось, что он учился вместе с Коларжем. Петр рассказал, что Йозеф, можно считать, спас и Яну, и Веру. Беспокоясь о том, как бы Вера не застряла в сугробах, он выехал ей навстречу по направлению к Будеёвице и оказался свидетелем дорожного происшествия: водитель грузовика не справился с управлением, но благодаря самообладанию Веры он только зацепил «трабант» и отбросил его с шоссе в сторону. К счастью, в машине у Йозефа есть радиостанция, поэтому он смог сразу же вызвать из части санитарную машину, а важна была буквально каждая секунда. Потом он вместе с Верой вылетел в военный госпиталь в Прагу. В районную больницу он позвонил утром. Сообщил, что Вере сделали операцию, что все идет хорошо и Лацо уже в Праге.

Вообще, Вера пришла в сознание по пути в больницу. Поначалу казалось, что она отделалась сравнительно легко, и только Йозеф, пока весь персонал занимался Яной, благодаря богатому опыту в области травматологии обнаружил у нее трещину в черепной коробке. Иначе… Но об этом страшно было даже подумать.

А вчера Лацо сообщил мне, что, возможно, в конце недели отвезет Веру к своим родителям в Попрад.

Яна все еще в больнице. Когда на четвертый день после операции я смог войти к ней, она спала. Теперь она уже не была бледной как мрамор — сказывалась высокая температура. Я стоял не шевелясь. Вдруг она открыла глаза и пристально посмотрела на меня, словно не узнавая, потом положила руку на живот, и из глаз ее брызнули слезы: «Что с ней сделали? Поди спроси, я должна знать!..»

Доктор Навратил посоветовал мне уехать. Критическое состояние миновало, боль Яна переносила с удивительным мужеством (впрочем, такова моя Яна), только не могла примириться с мыслью, что потеряла ребенка. А встречи со мной доставляли ей лишнее беспокойство. Да и мне пора было возвращаться в академию. Гонзика взяла к себе бабушка, мать Яны, и я был ей чрезвычайно благодарен.

В Брно я сразу засел за учебники. Преподаватели проявили по отношению ко мне большую чуткость, а товарищи по курсу на практике доказали, что такое настоящая дружба. Ньютон следил, чтобы никто не занимал телефон в то время, когда я обычно звонил в больницу, жены Зденека и Лудека написали, что готовы взять к себе Гонзика, пока Яна не поправится… И вообще, ребята вели себя здорово.

Экзамены за зимний семестр, несмотря на выпавшие на мою долю испытания, я сдал словно играючи. Даже поволноваться как следует не пришлось. И ребята сдали почти все экзамены на «отлично».

Зато как я волновался, поднимаясь по лестнице к Яне! На этот раз она уже улыбнулась мне. Она была неузнаваемо худой. Глаза на бледном лице казались просто громадными.

— Ты выглядишь так, как тогда, когда приходил с букетом просить моей руки, — прошептала она, становясь снова моей Яной.

О погибшем ребенке не было сказано ни слова. Говорили главным образом о Гонзике. В ящике ночного столика Яны лежал пакетик с рисунками, на которых были изображены оранжевое солнышко, домики с кривыми трубами и лыжники. Нам предстояло решить, как быть с их автором. Сейчас за ним присматривал дедушка, однако в понедельник он должен был приступить к работе. У меня, правда, были недельные каникулы после сессии, но что потом?

Яна сама завела разговор о сыне. Она показала мне письмо, в котором Ирена предлагала взять мальчика к себе: мол, они с матерью-пенсионеркой будут этому очень рады.

— Как мило с ее стороны, не правда ли? — спросила Яна. — Что ты на это скажешь?

Я пожал плечами. Ирена говорила об этом и раньше, сразу же после моего возвращения. И хотя мысль казалась очень заманчивой — Гонзик в таком случае был бы рядом со мной, — я вежливо отклонил ее предложение. Вечер по случаю дня ее рождения навсегда оставил во мне горький привкус. Из-за него я отговорил Яну от поездки в Брно, и меня до сих пор мучают угрызения совести. Ведь если бы она приехала в Брно, вероятно, несчастья не произошло бы. Но потом…