Яна и Ян

Хватит, доктор Навратил запретил мне много думать. Сейчас главное для меня — покой, лечение и желание выздороветь. Поэтому я стараюсь сосредоточиваться на этой задаче. Это не так легко, как может показаться с первого взгляда.

За открытым окном белеют в темноте черешни. Я решительно встаю и начинаю ходить, полагая, что Ленка крепко спит. И вдруг с ее кровати раздается ободряющий голос:

— Ле-вой, пра-вой, ле-вой…

Мы обе весело смеемся, так, как могли бы смеяться две счастливые молодые девушки…

Вместе с письмами Ирена присылает мне фотографии Гонзика. Выглядит он прекрасно. У меня сразу начинает болеть сердце, когда я представляю, как прижму его к своей груди.

— Тебе бы следовало отдать его мне, — укоряет меня во время посещений Магда. — Какая разница, два или три ребенка в семье. По крайней мере, я могла бы приводить его к тебе. А ты отправила его в Брно!

Но я сделала это после долгих колебаний. С одной стороны, чтобы избежать искушения видеть Гонзика — зачем отягощать душу ребенка своими страданиями? А с другой — это является составной частью моей жизненной программы. Раньше я ревновала Яна к Вере, к Ирене, ревновала глупо, напрасно, а теперь я хочу бороться против этого отравляющего мою жизнь чувства. Кроме того, Ян так мало занимался Гонзиком, что для него будет лучше, если сын поживет где-нибудь рядом. По вечерним телефонным звонкам Яна я убеждаюсь, что поступила правильно: «Я сделал Гонзику лук, Яна». — «Купил или сделал?» — «Зачем же покупать, если можно сделать? Из ясеневых сырых палок… Из них получаются самые хорошие луки. А знаешь, как ловко он научился бросать по поверхности воды плоский камень?» Как хорошо, что Ян находит время поиграть с Гонзиком!

Но иногда мною овладевают такая тоска и безысходность, что даже вокруг не могу смотреть без отвращения… «Нормальная послеоперационная депрессия, — успокаивает меня в таких случаях доктор Навратил. — Не надо ей поддаваться». И прописывает мне какие-то таблетки. Я их не пью. Я хочу одолеть депрессию и без таблеток!

Я стараюсь мечтать, а это самое эффективное лекарство. Чаще всего я воображаю, как выйду в сад навстречу Яну здоровой и умиротворенной, и никаких тебе слез, никаких забот. К тому времени я вновь стану красивой, по крайней мере красивее, чем сейчас. А пока я боюсь подолгу смотреть на себя в зеркало — похудевшая, постаревшая, кожа и волосы утратили свой прежний блеск. А сколько рубцов и шрамов на моем теле! И когда они теперь побледнеют?

Мой постоянный посетитель — доктор Йозеф Коларж. Почти каждый день, под вечер, когда время тянется особенно медленно, потому что ложиться спать еще рано, а читать уже темно, в дверях появляется его высокая худая фигура в белом халате. Он не приносит ни цветов, ни апельсинов, а вытаскивает из портфеля магнитофон с самыми новыми записями или куклы. Об этом увлечении я даже не догадывалась и никогда бы не поверила, что он сам их мастерит. Куклы у Йозефа самые разнообразные — и выдающиеся исторические деятели, и литературные герои. Мне он подарил фигурки Наполеона, Дон-Кихота, индейских вождей. Как они меня порадовали!

И еще одна мысль не давала мне покоя. «Яна, золотая моя, — писала мне Вера в своем первом письме еще неровным почерком, — держись, все будет хорошо. Ян не должен знать, зачем мы ездили в Будеёвице…» А я-то думала, что именно Вера, такая честная и правдивая, будет настаивать, чтобы я во всем призналась Яну.

— Что вы об этом скажете, доктор? — показала я письмо Йозефу.

— Она, видимо, знает Яна лучше, чем вы или я, и боится за ваше супружество. В тот ужасный день она взяла с меня клятву… У меня было так скверно на душе, что я хотел обо всем рассказать Яну. Ведь это моя вина… это моя вина, Яна!

Мне стало жаль доктора, я взяла его за руку:

— Но, Йозеф… Мне кажется, вы тоже страдаете достоевщиной. Помните, что вы когда-то говорили Яну после трагической гибели Жачека?..

— Это разные вещи, Яна. Моя вина заключается в том, что мне всегда не хватало чувства ответственности. И вот результат… За последнее время я о многом передумал…

На эту тему мы беседовали с доктором Коларжем не один раз, и я наконец поняла, как опрометчиво мы с Яном поступили, условившись никогда не вспоминать о нашей первой и самой серьезной размолвке. Без конца ворошить прошлое действительно ни к чему, но совсем другое дело — откровенный разговор. Он бы помог нам добиться настоящего взаимопонимания, разрешить наши проблемы. Никогда нельзя быть уверенным, что до конца изучил другого человека, если даже прожил бок о бок с ним не один год и тебе знакомы, казалось бы, каждое его движение, взгляд, улыбка… «Человеческая душа, — говорил Пушинка, — как горный массив, который состоит не только из высоких, освещенных солнцем вершин, но и из темных пропастей. Делом всей моей жизни будет изучение неизвестной планеты под названием Человек…»

Когда Ян звонит мне по вечерам, его голос полон любви и нежности. Разве я смогла бы жить без него?

С каждым днем силы мои прибывают. Теперь я рада даже таким посетителям, которые раньше меня утомляли. Например, пани Фиаловой, которая приносит мне кексы, яблоки и обильную информацию о последних событиях в нашем городке. Приезжали ко мне товарищи Яна по академии, несколько раз был командир полка, навещали дети из Дворца пионеров во главе с Ярдой Кутилеком.

Приезжал ко мне и Михал. Пообещал договориться относительно экзаменов, а госэкзамены можно будет сдать и зимой, в зависимости от того, как я буду себя чувствовать. Но почему-то очень перепугался, когда я попросила привезти учебники.

— Ты хочешь заниматься здесь?!

— Именно здесь, и немедленно. Где же я потом найду столько свободного времени?

Однако я, видимо, переоценила свои возможности. Чтение меня быстро утомляет, мне тяжело сосредоточиться на самом главном, да к тому же я стала ленивой — привыкла лежать и мечтать. Хорошо, что рядом Ленка — она быстро прерывает мои бесплодные грезы.

На улице светит ласковое весеннее солнце, в черешнях жужжат трудолюбивые пчелы, и через окно видно, как повсюду развеваются красные флаги. Ян сейчас в Праге, он — участник военного парада, и доктор Навратил по этому случаю разрешил мне смотреть телевизионную передачу. Это уже огромный шаг вперед, но… Если бы я могла отправиться вместе с Яном в Прагу, нарядную, веселую — такой я ее помню в дни Первомайских праздников. Я держала бы Гонзика за руку, и мы оба ждали бы с нетерпением, когда же по площади пройдет наш папа…

Мои мечтания прервал голос Ленки:

— О чем ты думаешь, Яна? Держу пари, не о том, что написано в учебнике.

— Ты права. Я думала, как было бы хорошо оказаться сейчас в Праге…

— А я размышляла о том, что вряд ли смогу работать прядильщицей. И никакое кресло тут не поможет. Да и смешно это… Но у меня же есть голова и руки. Как у Пушинки… И я могу учиться.

— А чему бы ты хотела учиться?

— В школе мне очень нравилась математика. — В ее больших голубых глазах светится надежда.

По ночам я все еще слышу, как она плачет. Но мужество человека не в том, что он никогда не поддается грусти, а в том, что он эту грусть превозмогает.

Около телевизора — ни одного свободного места. Показывали как раз слушателей академий. Как узнать среди них Яна? И вдруг оператор, словно прочитав мои мысли, перешел на крупные планы. Телекамера заскользила по лицам участников парада, и — о чудо! — я увидела лицо Яна, сосредоточенное, серьезное. У меня бешено заколотилось сердце.

— Ленка, Леночка… ты видела?

Конечно, она ничего не увидела, потому что это длилось всего лишь какую-то долю секунды, однако взяла меня за руку и, улыбаясь, сказала:

— Ты должна гордиться своим мужем, Яна!

А я всегда им гордилась. Правда, вслух я этого не говорила. О некоторых вещах не стоит рассказывать.

На экране телевизора, печатая шаг, проходят подразделения нашей славной социалистической армии, потом появляется могучая техника, и все зрители — пациенты, сестры, врачи начинают горячо аплодировать…