Яна и Ян

Но звонил не Ян. По приятному и одновременно властному голосу я узнала Монику.

— Яна? Доктор Коларж сообщил мне, что ты живешь совсем рядом…

Как и в годы молодости, перед моими глазами зажегся красный предостерегающий свет.

— Я здесь с телевидением. Мы уже закончили съемку и развлекаемся. Приходите сюда с Яном, мы хорошо отметим нашу встречу.

Я объяснила, что Ян в Брно, а я не могу оставить Гонзика одного. Ей почему-то очень хотелось увидеть нашего сына, и во мне взыграла материнская гордость.

— Так заходи, здесь недалеко. Йозеф тебя проводит…

Потом, когда я уже оделась, причесалась и накрасилась, — не могла же я предстать перед ней в облике Золушки! — у меня мелькнула мысль, что не стоило ее приглашать. Но было поздно. Приготовления к приему гостей немного меня взбодрили, а когда около дома послышались веселые голоса и смех, я и вовсе обрадовалась: хоть на какое-то время мое мучительное одиночество нарушится…

Автобус до Будеёвице отправлялся в половине пятого. Доктор Коларж обещал отвезти меня, но в субботу он поехал с Моникой в Прагу и до сих пор не вернулся. Очевидно, она и Йозефу закружила голову.

Еще вчера выпало много снега, и Гонзика я повезла к Кутилковым на санках. Он был так счастлив, что чуть не забыл попрощаться. «Если я умру, — подумала я, — он быстро меня забудет. Слишком мал… Боже, что за глупые мысли! Почему это я должна умереть? Речь идет о банальной операции, на которую решаются тысячи женщин…»

Автобус, к счастью, был почти пустым. Я устроилась на сиденье позади водителя. Он вел машину медленно, осторожно — колеса то и дело буксовали, а «дворники» не успевали счищать с лобового стекла мокрый снег.

Вероятно, на меня еще действовало снотворное, потому что я все время дремала. В голове творилось что-то невообразимое: слышались голоса, каркали вороны, похожие на тех, которых мы видели, проезжая мимо заснеженных полей. «Так ты знаешь Ирену? А я думала, что Ян будет скрывать от тебя это знакомство. Но Ирена серьезная девушка, и тебе нечего бояться. Завтра, собственно уже сегодня, у нее день рождения. Она и Яна с товарищами пригласила на это торжество. Она их очень любит…» И вдруг один из воронов заговорил голосом Яна: «Наверное, это нецелесообразно… Да… Стоит ли ехать в такую даль ради одного вечера?» И еще один голос, с моравским акцентом: «Он ушел куда-то с ребятами минуту назад». Проклятые черные вороны!

— Проклятый снег! — жалуется водитель на остановке и поворачивается ко мне: — Потому и тянемся, как похоронная процессия. Вам не холодно?

Мне не холодно, но я бы с удовольствием превратилась в кусок льда, чтобы ничего не чувствовать. Нет-нет, это не ревность. Это острая, неутихающая боль, вызванная тем, что Ян отдал предпочтение другой женщине, а меня… меня обманул.

Автобус стоит на остановке до тех пор, пока не проглотит все заснеженные фигуры.

— Вы чем-то огорчены? — уже не в первый раз спрашивает меня от нечего делать водитель. — Вы огорчены?..

Наконец двери с шипением закрываются, и автобус вновь пробивается сквозь снежную завесу. Чем я огорчена? Теперь ничем. Я уже решилась… Я хочу стать такой же независимой, как Вера, Ирена, Моника. Хочу работать. А ребенок у меня уже есть, мой милый непослушный Гонзик…

Вчера после обеда приехала Вера — она хотела взять Гонзика в кукольный театр. Он, как всегда, бросился к ней, обнимал, что-то рассказывал, а она, такая красивая и уверенная в себе, в новой шубке и шапочке, только снисходительно улыбалась. И я вдруг разозлилась:

— Не сердись, Вера, но я его не пущу. Он еще не совсем здоров…

Это была неправда, Гонзик, конечно, мог пойти в театр, однако я не хотела давать его Вере напрокат. У нее есть все, потому что нет ребенка, а у меня нет ничего, кроме Гонзика.

— Ты боишься мне доверить его? — почему-то шепотом спросила Вера, и на глазах у нее выступили слезы.

— Я просто не хочу, чтобы он выходил на улицу, пока не окрепнет.

Гонзик заревел. Я шлепнула его пару раз, втолкнула в детскую и заперла.

— Мне грустно… Ты меня не любишь… Ты злая, злая!.. — стучал он в дверь.

Вера молчала. Я тоже.

— Что с тобой, Яна? — повернула она ко мне свое открытое доброе лицо.

Мне стало страшно стыдно, но отступить я уже не могла.

— Я немного нервничаю, плохо сплю, не сердись. Хочешь кофе?

— Лучше я уйду, чтобы он быстрее успокоился. Поцелуй его…

Вечером я звонила ей, но Веры не оказалось дома. Боже мой, что со мной творится? Я перестала понимать самое себя…

Когда я вышла из автобуса, у меня от слабости подкашивались ноги. Я отыскала в кармане кусочек сахара, положила его в рот и начала сосать. Вроде бы немного полегчало. До роддома я доехала без особых происшествий.

Доктор уже ждал меня и немного нервничал:

— Потерпите, пожалуйста, мне надо заглянуть в операционную.

Он ушел. Я сидела в кресле и слушала, как капает из крана вода: «Не-це-ле-со-об-раз-но… Не-це-ле-со-об-раз-но…» Я вскочила, чтобы завернуть кран. Вспотевшая рука скользила, и я открыла сумочку, чтобы достать носовой платок. Сумочку я взяла с собой старую и положила в нее пять носовых платков. Почему — не знаю. Когда я вытянула один из них, на пол что-то упало. Я наклонилась — это была картинка с изображением слона по прозвищу Отважное Сердце. Ее мне подарил Ян в день свадьбы. Смешная, трогательная картинка. Смешная до слез…

В это время вернулся доктор.

— Я… я… не сердитесь, но я… — Носовые платки выпали из моих рук.

Он поднял их.

— Я знал, что вы передумаете, — спокойно начал он и недоговорил, потому что кто-то постучал в дверь, она открылась и в кабинет вошла Вера, запыхавшаяся, испуганная:

— Яна, ты что, с ума сошла? Нет, ты не сделаешь этого. Я бы все отдала за то, чтобы иметь ребенка. А ты?!

Все поплыло у меня перед глазами…

Когда мы вышли из роддома, снег уже прекратился. Но на крыше Вериного «трабанта» высилась замысловатая снежная шапка. Вера заботливо застегнула мне страховочный ремень, набросила на плечи плед, и мы тронулись в путь. Перед тем как отпустить нас, доктор сварил кофе и дал мне какой-то порошок, и теперь я чувствовала себя так, будто непосильная ноша упала с моих плеч…

Вера узнала обо всем от доктора Коларжа. Он мчался из Праги, надеясь застать меня в городе и отговорить. Он думал, что мы с Яном уже не любим друг друга, однако слова Моники убедили его в обратном. Она рассказала Коларжу, как из-за Яна я пыталась покончить жизнь самоубийством и как на это реагировал Ян. Но меня Коларж уже не застал. И тогда он пошел к Вере…

— Он же тебя любит, ты хоть знаешь об этом?

— Ну и что? Это пройдет. Он ведь получает время от времени два билета в театр. И придет день, когда пустующее рядом с ним место займет какая-нибудь очаровательная девушка…

Мы смеялись. Нам опять было весело.

— Ты — лучший человек в мире, Вера! Если у нас родится дочь, мы назовем ее твоим именем. Вера — какое красивое имя!..

Вера переключила скорость и запела. Мы поднимались на крутой холм перед въездом в наш городишко. Я закрыла глаза, предчувствуя нечто очень приятное, и вдруг песня оборвалась. Через мгновение я услышала ужасающий Верин крик:

— Яна, береги голову!

Навстречу нам мчался зеленый грузовик. Я только помню, как прикрыла руками живот. А потом последовал резкий удар, меня куда-то отбросило, и наступила тьма…

Вахтер районной больницы узнал меня сразу — во время учений его призывали на некоторое время на переподготовку.

— Такое несчастье, товарищ надпоручик, такое несчастье!

— Где моя жена?

Ожидание было невероятно мучительным. Из больницы вышел мужчина с двумя детьми, дети плакали, мужчина был смертельно бледен.

Вахтер опять затараторил:

— Возможно… возможно… она еще в операционной. Не знаю. Вторую женщину отвезли в Прагу, в военный госпиталь. На вертолете.

Я взбежал по лестнице. Длинный пустынный коридор, в конце которого на стеклянных дверях операционной горела яркая надпись: «Вход строго воспрещен!» Кто же может запретить мне войти? Но я все-таки удержался, не вошел.