Яна и Ян

На экране появился пляж, песчаные дюны и низкие приморские сосны. Они всегда напоминали мне стадо животных, спасающееся от взбесившейся стихии. Потом мы увидели шестерых загорелых людей, которые, смеясь, бежали к воде. Вот они исчезли во вспененных гребнях волн, но море, чуть помедлив, выбросило их обратно…

Жили мы в рыбацком домике. Гейди, жена обер-лейтенанта Курта, с которым Ян и Лацо подружились на совместных учениях армий стран социалистического содружества, получила его в наследство от родителей. Умывались мы во дворе у колодца. Наши мужья с утра уходили в море с рыбаками, а мы ждали их на берегу. Гейди научила нас быстро чистить и жарить рыбу. Жены рыбаков приглашали в гости, потчевали кофе из пузатых фарфоровых кофейников и пончиками. Гейди в этой деревне родилась, выросла и постоянно бывала даже теперь, когда стала доцентом кафедры марксизма-ленинизма в высшем учебном заведении. По внешнему облику она типичная морячка: у нее, как у всех женщин деревни, сильные стройные ноги, глаза цвета моря, а волосы цвета морского песка.

Курт в отличие от нее брюнет, но тоже стройный и обаятельный. Учится он в высшем военном училище. У них двое детей, оба школьники.

В начале отдыха я была самой важной персоной в нашем коллективе, так как лучше всех говорила по-немецки — пока Ян был на действительной службе, я времени зря не теряла. Но мы быстро научились понимать друг друга, а когда разгорались особенно страстные дебаты, мужчины переходили на русский. И вообще, если у людей одинаковые взгляды и цели в жизни, они всегда сумеют договориться.

Гейди рассказала, что в конце войны гитлеровцы заключили ее отца в концентрационный лагерь. Он был рабочий, коммунист. Гейди родилась спустя несколько месяцев после его гибели. И дедушка Яна был рабочим и коммунистом, и замучили его тоже фашисты. «Пока в мире существует фашизм, наша задача — бороться против него…» — не раз говорила Гейди.

Гейди почти на десять лет старше меня, образованная, рассудительная, но умеет радоваться, как ребенок. Как, например, она возликовала, когда убедилась, что мы с Лацо хорошо знаем немецкую музыку! Конечно, мы говорили не только о политике и музыке. Нам вообще было очень интересно общаться друг с другом.

Благодаря Гейди я кое над чем серьезно задумалась. Например, о том, какой вклад в дело защиты мира может внести такая обыкновенная молодая женщина, как я.

Однажды я поделилась своими раздумьями с Яном. Это было ночью. Мы лежали в мансарде, сквозь открытое окно доносился шум моря, воздух был чист и свеж. Но или я говорила слишком сумбурно, или Ян не захотел меня понять, а только он обнял меня и засмеялся:

— Маленькая моя, если ты хочешь сделать счастливыми всех людей на земле, начни с меня. А самым счастливым человеком на свете я стану тогда, когда у меня появится дочь…

После подобных разговоров всегда сомневаешься, способны ли вообще мужчины понять своих жен. Я, например, настолько осознала смысл профессии Яна, что добровольно согласилась на годы разлуки, но стоит мне завести речь о смысле жизни, как Ян начинает мечтать… о дочери.

— Я живу не только для того, чтобы рожать детей, — возразила я.

— Ну хорошо-хорошо, все это так, однако ты же не станешь отрицать, что люди созданы для любви…

— Я создана не только для любви, — оттолкнула я Яна. — Я, конечно, хотела бы иметь еще детей, но не теперь.

Если я успешно закончу училище, то смогу работать в новом детском саду в нашем микрорайоне, а если мы заведем сейчас второго ребенка… Нет, я не хочу отступать от намеченной цели и не отступлю!..

— А почему папа такой хмурый, — полюбопытствовал Гонзик.

Кинокамера запечатлела Яна как раз после той ночи, когда я произнесла это категорическое «нет». Он сидел на пляже в плетеном кресле, упершись подбородком в ладони. Услышав вопрос сына, я едва не рассмеялась, а Ян объяснил:

— Мама на меня рассердилась, понимаешь?

Вот обманщик! Сам потом целый день дулся.

— Тогда ты должен быть не хмурым, а грустным, — принялся поучать его Гонзик. — Мне всегда становится грустно, когда мама на меня сердится. — Он потянулся ко мне и с лукавой улыбкой спросил: — Ведь, правда, ты сразу перестаешь сердиться, когда я грустный?

Какой хитрец! Хорошо знает, как разжалобить меня. Вот такие они, мои мужчины…

— Неужели мы одни? И возможно ли такое чудо? — прошептал Ян, едва открыв глаза.

…Ночью, как только мы легли, раздался топот босых ног, и через мгновение Гонзик втиснулся между нами.

— Это я за вами в море прыгнул, — объяснил он. — Теперь я буду охранять вас. Ничего не бойтесь!

— Прямо наказание какое-то! — прошептал Ян.

— Ну что ты, в самом деле? Пусть полежит с нами, если ему это так нравится, — улыбнулась я.

— Ты, вероятно, самая холодная женщина в мире…

Наконец оба моих Яна уснули. Причем Ян-старший спал так крепко, что даже не слышал, как рано утром мы поднялись. Дело в том, что Вера и Лацо пообещали Гонзику взять его с собой ловить рыбу на пруду. Гонзик чувствовал себя таким счастливым, что даже забыл меня поцеловать. Не забыл он только об одном — приказать мне наполнить ванну водой для пойманной рыбы. Боже мой, он становится во всем похожим на своего отца…

— Мы наконец-то одни, а ты спокойно читаешь, — продолжал Ян.

— Читаю, потому что ты спокойно спишь. Послушай, что рекомендуется носить нынешней осенью. «Самыми модными будут цвета опала и серы, а также вишневый, радужный, коричневый, пармская лазурь, шалфейно-зеленый…»

— Что такое пармская лазурь?

— Ну это… пармская лазурь. Разве не ясно?

— А шалфейно-зеленый — это шалфейно-зеленый, тоже ясно. Где об этом пишут?

— В газете «Руде право».

— В «Руде право»?!

— В субботнем приложении. Чему ты удивляешься? Ведь это же очень хорошо, что наша главная газета заботится о том, чтобы женщины были модно одеты. Или ты считаешь, что это неважно для развитого социалистического общества?

— Конечно, важно, моя любимая. И я как раз сейчас думаю о том, что у тебя действительно нет модного платья.

— Мне нечего было надеть даже на вечер, посвященный Дню армии. Остальные же офицерские жены пришли в клуб разодетые…

— В платьях цвета опала? — Он наклонился ко мне, и глаза его излучали мягкий свет. — Можешь выбрать себе, дорогая, туалет любого цвета…

— Спасибо… — растроганно прошептала я.

Через три дня я получила из Брно посылку. В ней лежал великолепный шелк голубого цвета. К посылке была приложена записка от Яна: «Как ты думаешь, любимая, это та самая пармская лазурь?»

Невысокая черноволосая девушка с большими серыми глазами, которая вместе с Яном сошла с поезда, определенно показалась бы мне симпатичной, если бы я вдруг не вспомнила, что именно ее видела в той телевизионной передаче. Ян, помнится, говорил, что с актрисой вообще незнаком, что всю эту кашу заварила Моника, и я в конце концов выбросила из головы и Монику, и актрису. И вот эта девушка и Ян вместе выходят из вагона, улыбающиеся, веселые, и называют друг друга по имени. Ян подчеркнуто внимателен к девушке, а меня едва замечает, и это после того, как я мерзла на вокзале целый час: скорый поезд снова опоздал, и я переживала, как бы Гонза с Ярдой не напроказили… Но моему мужу до этого и дела нет.

— Представь себе, Яна, Ирена спасла торжественное открытие Месячника дружбы. Я звонил вчера командиру, а у него как раз присутствовал отчаявшийся начальник клуба, Одну из его знаменитых агитбригад свалил грипп, другую — ангажировали киношники для съемок, а артистов из будеёвицкого театра увела из-под носа какая-то воинская часть…

— Да, я слышала… У Веры в связи с этим было много хлопот, — прервала я его, и мой собственный голос показался мне каким-то чужим. Потом я повернулась к девушке: — Какая вы молодец, что согласились поехать в нашу глушь. Видимо, мой муж действительно хороший агитатор.

— Завтра прибудут остальные члены агитбригады, а Ирена приехала пораньше, чтобы осмотреть клуб и поговорить с начальником, — попытался рассеять мои подозрения Ян и сразу, будто спохватившись, обратился к актрисе: — У нас, Ирена, вы можете располагаться как дома.