Дыхание Голгофы

-  Похоже, дело «швах». И вам это не под силу.

- Не торопитесь, встанет. Обязательно встанет, - вдруг неожиданно для самого себя заявил я.

Дни бежали. Вот уж и заканчивался ноябрь. За окном пусто, уныло, гуляют только промозглые ветры да срывается с серых небес то морось, то снежинки. Все мысли мои, да и, кажется, я весь там – в доме матушки Главы. Я уже начал привыкать к роскоши, к запахам этого семейного ларца, в котором лежала убитая несчастьем женщина. И даже  вне этого дома я вдруг нет-нет да и ловил себя на том, что хочу ее видеть. Я уже и забыл, когда последний раз был на даче и встречался с Анютой. Впрочем с Анютой мы постоянно на связи – она в курсе моих проблем с исцелением матушки главы и не торопит нашу встречу. А если учесть, что осенью у меня традиционно полно клиентов, и я зверски устаю, встречи само собой, откладываются. Не забывает «делать звонок» Пахомыч. Там, на даче у моей живности, кажется, процесс пошел и моя самочка-крольчиха «понесла».

Жигуленок стоит сиротой под окном общаги. Какие-то уроды сняли боковые зеркала. Тесть посоветовал не ставить новые, «не дразнить лиха». В салоне-то есть все равно зеркало заднего вида. Но я очень расстроился и начал искать по газетам объявление о сдаче гаража на зиму. Пока однажды тесть не предложил перегнать мою «копейку» на стоянку во двор военкомата. Там он ее когда-то ставил. Договорился.

И все же я верил в успех. Всякий раз, встречаясь с Галочкой Сергеевной, я поражался ее чувственным глазам, каким-то очень редким, эдакого одухотворенного радостью жизни ребенка. Они ни образом ни подобием не походили на волчьи глазки сынка – должно быть в этом месте природа обманулась и ДНК юркнул в далекую, фантомную пропасть предков. И всякий раз вместе с нахлынувшим на меня волнением, я чувствовал какое-то особое, человеческое расположение к этой женщине.  Тонувшая в богатстве и подобострастии окружения – она была одинока, а эта беспомощность только усиливала одиночество. Однажды я, сам не зная почему, спросил у нее:

- Галочка Сергеевна, вы верующая?

Она призадумалась. Поджала губки.

- Скорее нет, чем да. Это, мальчик мой, очень личное. Если честно, я не знаю. Мой папа был коммунист и такой истовый. Икона в доме – господи упаси. Это опасно. Работал в райкоме секретарем по идеологии еще в сталинском партийном аппарате. Там дисциплина была жесткая. Его расстреляли в 52 году. По лживому доносу. Я еще ребенком была. Потом реабилитировали посмертно. И муж попался - истовый партиец. Не любила я его. Но сыну он успел  вложить в душу камень, такую же истовую жажду власти. С мужем мы расстались. Он все боялся, что это как-то повлияет на его партийную карьеру. Но, ничего, ограничился строгачем. А через год уже отделом обкома командовал. «Несгибаемый ленинец», - чему-то своему ядовито усмехнулась Галина Сергеевна. – Жив-здоров, что сейчас после последних событий, делает, не знаю, да и не хочу знать. Это сын с ним постоянно на проводе. Два сапожка. Конечно, когда приспичит – все к Богу и я не исключение. Вот крестик надела, знахарка тут мне его подсуетила, когда хвороба меня в постель уложила. Вообще, говорят, неверующих нет. Как там «Да» «Нет» - остальное от лукавого. А крестики мне теперь золотые дарят. И не только. У всех проблемы, думают я какое словечко замолвлю сынку своему. Только все без толку. Людей жалею. Но мой сын  другой, с ним договориться сложно. Конечно, он многого добился. Сам. Школу закончил с отличием. Университет с красным дипломом. Но он другой. Ничего моего. Обидно. У него сейчас самая любимая мама – власть.

- Но разве вам не льстит его карьера? – подсластил я момент. – Успех детей – бальзам родителям.

- Бальзам? Вы женаты?

- Был. И ребенок был. Девочка. Погибла нелепо. Я в это время в Афгане службу проходил.

- Извините. И как вы все это пережили?

- Пережил, Галочка Сергеевна, давайте лучше о вас, - обрываю я разговор. – Пора бы уж нам начинать ходить.

- Я не против, пора. Извините, а как же вы в Афгане с крестиком-то? Вы же коммунист? По уставу не положено. Строго. Вы должны быть истовым атеистом.

- Не положено? Да. В свете решений партии, - усмехнулся. – У меня медальон был с фотографией дочери. Вот она и была моим ангелом-хранителем. А у солдатиков крестики были. Командиры к этому относились с пониманием. Война. И вообще после Афгана у меня другое представление о вере.

- И где же сейчас этот медальон?

- Затерялся после ранения… Но что-то мы, Галочка Сергеевна, заболталась. Пора уж и к делу. Ну что, согласны гулять со мной?

- Не только гулять, но и танцевать с вами хочется, - ласково улыбнулась мне Галина Сергеевна. – Только вы шутите. Если честно, я уже в это не верю. Бога во сне видела однажды. Я бросилась к нему, а он от меня отвернулся. Вроде ничем таким я его не прогневила, нехороший сон…

… Да, это был тот самый день поздней осени, когда, наконец, расставились все точки над «i». Кажется, я сказал тогда с улыбкой, просто так, ничего не имея в виду: «Сегодня будем гулять». И ничего не предвещало тогда успеха, но сердце мое подсказывало: именно сегодня, сейчас все и решится.

- Ну что, Галочка Сергеевна, будем вставать на ноги и начнем гулять.

- Сначала ходить, - поправила меня женщина. – Но ноги с массажного стола спустила легко. И улыбнулась еще дерзко, как бы принимая игру на веру. – А где будем гулять?

- А где хотите? – напрягаюсь я, и контролирую каждый миг.

- Я везде хочу, соскучилась, но только не в парке, - улыбается женщина и вдруг освобождает от меня руки. Стоит!

На лице одновременно и удивление, и страх, и улыбка.

– Я стою, сама? Я стою! Я стою!