Повести и рассказы

Следователь задул свечку и лег в постель. Не прошло пяти минут, как кошки снова начали концерт; к этому присоединился неугомонный писк и беготня крыс по комнате, отчего в разных местах гремели бутылки, банки и тарелки. А между тем ветер по-прежнему выл в трубе; от бури изба даже скрипела, и следователю казалось, что он лежит в каюте парохода, обуреваемого морскими волнами… Очарование было так сильно, что даже лай собак под окном не в силах был разубедить его, что он не на море.

Рано утром следователь услыхал скрип двери в сенях, женские голоса и рев скотины. На дворе кричала пойманная курица. Слышно было, как толпа народа сопровождала ее на улице, где хлопнул топор, и крик птицы мгновенно прекратился. С двора в сени ломились свиньи, коровы и лошади. Борьба людей с животными сопровождалась хлопаньем палок и пр. …

Следователь, наконец, решился встать и, вдруг увидев на своем одеяле откуда-то налетевшую кучу снега, сказал: “Ох-хо-хо!” Вошедший хозяин объяснил гостю, предварительно поздравив его с добрым утром:

— Это нанесло из стены… Там есть маленькая щелка… мы, признаться, заложили ее пенькой! должно быть, как-нибудь ветром выдуло…— И хозяин начал искать пеньку.

— Скажите, пожалуста,— спросил следователь,— что это у вас за крик в сенях?

— Да изволите видеть: скотина лезет со двора, просит корму; а корму нет…

— Ее и угощают палками?

— Что ж делать? хозяйство того требует… И доложу вам: верьте совести! последние времена приходят!.. то есть такая бескормица везде — боже избавь! А что будет к весне? и подумать страшно.

— Ничего! — сказал следователь,— потерпите.

— Само собою так! Куда ж деваться-то? Да уж признаться, ваше высокоблагородие, иногда и сил не хватает, вот вам честной крест!.. И, полагаю я, все это оттого, что веры в нас мало… оскудела она в сердцах наших… д-да!.. Прежде люди были благочестивей.

Вошел старшина с цепью на груди, помолился богу и сказал:

— С добрым утром, ваше высокоблагородие! пожалуйте на следствие. Становой и доктор ждут вас.

— Понятые собрались?

— Они в волостном правлении.

— Так прикажите им идти на место преступления. Часов в девять утра гурьба начальства с понятыми двинулась к завалившейся мужицкой избе, вокруг которой вместо двора стояли одни сохи и лежали плетни. В раскрытых сенях стояла едва живая корова, мутными глазами осматривая начальство. В углу сеней висел труп, над которым мирно сидели голуби. В нетопленной избе на хорах лежали два больные мальчика. Гостей встретила оборванная хозяйка с удушливым кашлем. В полдень следствие было окончено.

— А как вы думаете,— говорил доктор следователю дорогой,— ведь вопрос об искусственной пище, поднятый нашими учеными, заслуживает полного внимания!..

— Я с вами согласен. Особенно если принять в соображение награды, которые двигают нашими учеными,— вопрос об искусственной пище должен иметь строго научный характер. Но я разумею награды не материальные, как, например, разного рода повышения, знаки отличия, а сознание своего успеха и победы над природой, то есть награду нравственную… Возьмите вы недавно рекомендованное открытие употреблять в пищу конину, даже дохлую… Разве это не завоевание науки? Правда, народ наш гнушается кониной… но вольно же ему церемониться? Известно, что русский мужик одержим грубыми предрассудками и притом находится в совершенном неведении относительно того, сколько питательных начал, сколько белковины, фибрина, фосфорных и других необходимых для организма солей пропадает напрасно в лошадином мясе!

— Но если меня будет тошнить и рвать от конины,— неужели она послужит в пользу моему организму?

— Надо приучить себя! Всякий новый артикул требует упражнения. Вы посмотрите, как наши газеты заботятся о введении этого нового кушанья в употребление… В них напечатаны по этому поводу огромные статьи, хотя, конечно, я не могу согласиться с предположением, чтобы сами редакции заменяли на своем столе filet de boeuf a la mode {Говяжью вырезку по моде (фр.).} маханиной или filet de cheval… {Конской вырезкой… (фр.).} Да оно так и должно быть: лошадина рекомендуется одним беднякам… Вообще я не вижу причины, почему бы нашему крестьянину не есть по крайней мере свежего лошадиного мяса? резать живых лошадей, как быков, и есть их.

— Шутник вы! — заметил доктор.— Ну что, если в самом деле крестьянин зарежет свою единственную трехногую клячу… что тогда с ним будет?

— А то, что он введет в свой организм питательную пищу, а не мякину и лебеду…

— Ну, батюшка! Вы хотите уж всех мужиков нищими сделать… как же они будут тогда обрабатывать землю, как поедят последних своих кляч?

— Это не мое дело. Я строго держусь науки!.. За меня целая фаланга наших ученых мужей!..

Путники въехали в город.

1867

КАТЕРИНА

В крестьянской избе под образами лежал молодой парень с закрытыми глазами. Подле него стояла толпа народу. Слышался тихий шепот и сдержанные рыдания.

— Митревна, не засветить ли свечку у образа-то: может, полегче будет его душеньке…

Кто-то стал раздувать уголь; к образу поднесла восковую свечку с заплаканным лицом мать больного. Все перекрестились.

— Незымь горит…

— Ишь, касатка, ручки-то сложил, словно отходит!

— Кончается ровно…

Вскоре в избу вошел священник. Толпа расступилась; все поочередно стали подходить под благословенье.

— Давно болен-то? — спрашивал священник.

— Две недели, кормилец,— сказала хозяйка,– отнял у меня господь мужа, теперь отнимает сына…

— Не ропщи, Катерина: не сетуй на бога… что выше нас, о том мы не смеем размышлять…

— Уж известно…

— Смертный час не в нашей воле! может быть, из среды, здесь предстоящей, кого-нибудь завтра не будет…

— Знамо, завтра не будет,— согласилась толпа женщин, поддерживая руками свои подбородки.

— Выдьте в сени!

Бабы поплелись вон из избы; осталась одна мать больного.

Через день больной скончался. В избе, в сенях и на улице толпился народ. Причетники пели панихиды. Мать покойного, Катерина, усердно молилась богу, делая земные поклоны.

Когда запели вечная память, Катерина упала на пол. По приказанию священника ее вынесли на улицу.

Катерина лежала на улице, окруженная любопытными.

— Смотри, смотри… встает…

— Катеринушка! поди, милая, в избу…

— Зачем? — испуганно спросила Катерина.

— Там твой сынок… ведь его скоро понесут…

— Где ж твой Ванюшка-то?

— Какой Ванюшка?!

— Сынок-то… сынок-то твой.

— Ишь! ведь она помешалась.

— Ведь заправду, милая моя…

Катерина слушала этот приговор с изумлением. У ней не хватило сил отвечать толпе, но она думала: “Неужели заправду я помешалась? про какого Ваню они говорят?..”

Она сделала усилие встать, ей пособили и повели под руки в сени. В избе уже кончилось все; покойника вынесли на двор, и за ним вышел весь народ. Катерину подвели к гробу.

— Видишь, Катеринушка? вон он лежит…

— Какой же это такой? — говорила Катерина, разглядывая покойника,— это словно монах какой… весь в белом.

Катерина сдернула покрывало и, увидав лицо своего сына, принялась целовать его. Потом обратилась к народу:

— Ну, что же вы стоите?

Она подняла на голову крышку и пошла со двора, за ней понесли гроб.

Катерина торопливо шла по деревне, часто оглядываясь назад, несут ли ее сына? Мужикам и бабам, стоявшим у своих ворот, она говорила:

— Прощайте, добрые люди; поминайте моего Ванюшку.

— Ах, братец ты мой! — твердили мужики, покачивая головами.

— Рехнулась, слышь…

Катерина слышала все это и думала: “За что же они называют меня сумасшедшею? Чем же я рехнулась? Я все помню… идем мы в церковь… вон Ванюшку несут… вон сосед Петр… Савельевна… и не грех вам называть меня так? Я помню, как Савельевна приносила больному Ванюшке яблочка…”

Процессия приблизилась к церкви; крышку и носилки поставили на паперти.