Наследники

Однако и Хомякову не удалось ничего добиться.

— Товарищи, поймите, не могу я ничего сделать, ну не могу. Я же все объяснил.

Выйдя из кабинета, Хомяков и Костя расстались. Валерий заявил, что пойдет «потолкается» в отделе сбыта, а Костя направился в комитет комсомола.

Навстречу Косте поднялся молодой рослый парень.

— Вы ко мне?

— Если вы секретарь комитета, то к вам, — решительно сказал Костя и положил на стол командировку.

Секретарь внимательно прочел удостоверение Кости и стал расспрашивать о «Химстрое», обнаружив при этом довольно подробное знание стройки. Он называл имена Данилина, Зарубина, Снегова, Быстрова, Мишутина так, словно это были работники, знакомые ему по заводу. «Значит, здесь тоже следят за нами», — подумал Костя с гордостью. Это придало ему уверенности, и он, улыбнувшись, произнес:

— Бесспорно, приятно, что вы так хорошо знаете наши дела, следите, так сказать, за сверхударной комсомольской стройкой. Но как быть с цементом? Должники вы, подводите…

Секретарь комитета со вздохом согласился:

— Это верно, подводим. Но скоро дело пойдет. Печь вот-вот вступает в строй. Директор пришел новый, парторг тоже.

— Значит, новое руководство? Это и хорошо и плохо.

— Почему же плохо?

— Пока в курс дела войдет, то да се. А наша стройка ждать не может.

— Цемент скоро дадим.

— Нам нужно не скоро, а сегодня, сейчас.

Секретарь комитета развел руками:

— Так быстро не получится.

Костя настойчиво повторял:

— Без цемента я не могу вернуться, понимаете? Не могу.

Секретарь комитета все понимал, но что он мог сделать? Только вчера на совещании у директора довольно бурно обсуждались эти вопросы. Недели через две-три цемент пойдет. А сейчас… Где его взять сейчас?

Поразмыслив, он все же предложил Косте:

— Пойдемте в партком. Может, там что-нибудь придумаем?

Парторг, пожилой, медлительный украинец с белесым ежиком волос, терпеливо слушал то Зайкина, то своего комсомольского секретаря, достал сводку со множеством цифр, долго читал ее, водя по графам тупым концом карандаша. Наконец позвонил заместителю директора завода. Слушал его объяснения, изредка кивая головой. Положив трубку, долго барабанил пальцами по столу, потом вымолвил:

— Нет цемента. Понимаете? Нема. Перебои с сырьем. Выпускаем лишь низкие марки, но и эти крохи прямо с колес штурмом берут.

— Выходит, «Химстрой» у вас потребитель второго сорта? Кому-то есть, а нам нет? Что-то непонятно, — обиженно сказал Костя.

— Та не у том дило! — отмахнулся парторг. — Я же вам говорю, даем цемент не ваших марок. Вам потрибно шлако-портланду марки «500–600». А идет «250–300». Ясно?

— Ясно-то ясно…

— Помочь вам, конечно, надо. Но как? — И обратился к секретарю комитета: — Выход единственный — взяться вам. Организовать вечерние смены, воскресники…

— Мы готовы, Алексей Терентьевич. Только пойдет ли на это дирекция? Профсоюзники опять же восстанут против переработки. Да и сырье… Вы же знаете положение с известью и шлаком!

— Вы организуйте ребят, а с дирекцией и профсоюзом я попытаюсь уладить. С карьером тоже надо связаться, придется поехать к ним. Там тоже и коммунисты и комсомольцы есть…

На следующий день на стыке первой и второй смен в заводском сквере собралась молодежь — человек пятьсот. Зайкин, посмотрев на незнакомые лица юношей и девушек, подумал: «Задора не вижу в глазах, не то что у нас на „Химстрое“».

Между тем комсорг завода горячо рассказал присутствующим о стройке, сообщил, что ее представитель приехал на завод…

Зайкину до сих пор почти не приходилось выступать на больших собраниях и митингах, но в душе он считал, что сумел бы говорить здорово. Ему казалось, например, что Снегов говорит как-то вяловато, без огонька, а Зарубин очень уж сумрачно, сухо. Он, Зайкин, говорил бы, конечно, гораздо живее, ярче, убедительнее. И даже о Быстрове, перед которым он преклонялся, у Кости было невысокое мнение как об ораторе.

Но сейчас, когда Косте было предоставлено слово, да еще перед совершенно незнакомыми людьми, он вдруг почувствовал неприятное ощущение под ложечкой. «Неплохо бы сейчас стоять в стороне и оценивать, как выступает тот или иной товарищ», — с иронией подумал о себе Костя.

Но его речи ждали. И, набрав в легкие побольше воздуха, он начал. Получалось пока не очень складно, Костя сбивался, с трудом находил слова. Ну не было их, и все, хоть ты плачь. А те, что приходили в голову, были какими-то тягучими, пустыми. Кому, в самом деле, не известно, что цемент является основным строительным материалом? И что «Химмаш» очень нужен стране? Костя чувствовал, что проваливается: молодежь слушает его нехотя, многие вежливо позевывают в кулак и удивленно переглядываются: «Чего хочет от нас этот машущий руками парень?»

Эх, как бы хотел Костя сказать сейчас такое и так, чтобы огнем загорелись эти сотни глаз, смотрящих на него, чтобы нетерпеливое, возбужденное настроение охватило всех! Но хоть он и видел, что не зажигает ребят, сдаваться не собирался.

— Стройку свою мы должны закончить меньше чем за три года, а дела идут так, что и за пять не успеем. Графики сорваны, скоро зима, а мы сидим почти на нулевых циклах… Почему? Да очень просто — подводят, прямо под откос пускают стройку поставщики. Не в обиду будь сказано, вы тоже внесли в это дело посильный вклад. Цемента не даете, а он нужен как воздух. Все работы по фундаментам основных корпусов встали. Ждали-ждали мы, да и решили поехать к вам, попросить помочь… Без вас завод нам не построить.

Хотя Костя и не ожидал этого, ему аплодировали горячо и долго.

Костя напряженно вслушивался в то, что говорил вновь секретарь комсомольского комитета завода. Загибая один за другим пальцы, тот подсчитывал вслух, что сможет сделать завод, если молодежь отработает дополнительно по два часа в день в течение недели. Выходило эшелонов пять. А если прихватить еще два выходных дня, то можно выработать и все семь.

Высокий медлительный парень, сменивший на трибуне комсомольского секретаря, заговорил приподнято:

— Я, да и все мы за то, чтобы помочь такой стройке, стыдно не помочь. Но надо, чтобы начальство пошевелилось, — парень посмотрел на парторга, на директора завода. — Наша первая печь уже месяц на ремонте. А почему? Нет огнеупоров. Ведь если ее, первую-то печь, пустить ну хотя бы на неделю раньше — ого, тут бы не только пять-шесть, все десять составов можно «Химстрою» дать. Что касается нас, то мы, конечно, готовы. Раз надо — поработаем, не слабенькие, не надорвемся.

Скоро Костя убедился, что зря он обвинил про себя здешних ребят в отсутствии комсомольского огонька и задора. Куда девалось их спокойствие и, как прежде ему казалось, равнодушие!

Говорили обжигальщики, сортировщики, мотористы, электрики. Кто предлагал объявить ударную неделю, кто считал, что надо ввести третью, ночную смену. Некоторые сердито требовали навести порядок с подачей электроэнергии, расшевелить карьер. Да и с отправкой готовой продукции надо разобраться, а то цемент, выработанный для «Химстроя», может уплыть в другие адреса. Кое-что перепало и Косте. Его упрекали за то, что поздновато, мол, хватились, напомнили о статье в «Комсомолке» по поводу плохой организации труда на площадке; ссылаясь на письма земляков, спрашивали, почему на стройке так плохо относятся к житью-бытью ребят.

Поздно вечером Костя, измученный до крайности, но довольный прошедшим днем, вернулся в гостиницу. Хлопнув Валерия по плечу, миролюбиво заявил:

— Будет цемент «Химстрою», будет, товарищ Хомяков.

Тот, слегка улыбнувшись, согласился:

— Я тоже так думаю.

На следующий день Зайкин, как было условлено, пришел в комитет комсомола завода, чтобы пойти по цехам. Но там сказали, что его просил зайти секретарь парткома. Костя удивился. Кажется, все было договорено вчера? Может, возникло что-то дополнительное? А вдруг и впрямь не пять, а шесть или даже семь эшелонов сумеют подбросить «Химстрою»? Это было бы здорово! Но по виду секретаря парткома Костя понял сразу, что причины его приглашения вовсе не так радужны. Неужели они передумали? Костя похолодел от этой мысли. Секретарь парткома долго, пристально смотрел на него, а потом сухо, неприязненно сказал: