Они были не одни

Коровеш — закурил и бросил взгляд на видневшееся вдали село.

Селение Дритас насчитывало шестьдесят дворов, восемьсот душ. Оно было расположено треугольником в узкой лощине, окруженной с трех сторон горами, а с четвертой перед ним расстилалось озеро. Через село протекала небольшая мелководная речушка. Сельские домики издали напоминали жалкие землянки; лишь пять или шесть из них имели черепичные кровли. В центре села стояла маленькая церковка с колокольней, рядом с ней находилось старое кладбище. Перед церковью была расположена сельская площадь, окруженная шелковичными деревьями, ее называли «площадь Шелковиц».

Сейчас, когда Коровеш смотрел на родное село, далеко внизу, над полями, остался легкий, постепенно рассеивающийся утренний туман. Сожженные солнцем, пожелтевшие колосья покачивались, колеблемые ветром. Еще дальше зеленели виноградники, а за ними расстилалось озеро с такой блестящей поверхностью, что, даже если смотреть на него издали, становилось больно глазам. На противоположном берегу высились утесы, а посередине озера находился небольшой островок, напоминавший сказочный корабль, ставший на якорь среди моря. На погосте над чьей-то могилой склонились старухи. Из виноградников, расположенных у самой дороги, доносились смех и возгласы девочек. Забравшись на черешневое дерево, они рвали ягоды и сбрасывали их подругам.

Оглядев всю эту панораму, Коровеш печально проговорил:

— Вот что я тебе скажу, племянник! Нам никогда не поднять головы. Места наши прокляты, и мы прокляты вместе с ними. Мало того что земля плохо родит и мы всегда недоедаем, так еще бей сдирает с нас последнюю шкуру, отравляет нам жизнь. Разве не так? А ты еще рассказываешь, что наступит день, когда все изменится к лучшему! У нас и опорок-то нет, а ты сапоги захотел. Выкинь это из головы! Перестань болтать вздор, а то, смотри, накличешь беду!..

Улыбка удовлетворения скользнула по губам Гьики. Только что дорогой он говорил старику, что бей — это ядовитый змий, это паук, высасывающий из крестьян все жизненные соки, что его кьяхи — бешеные шакалы. Говорил, что надо объединиться для борьбы с произволом, иначе они — бей и его надсмотрщики — совсем сживут крестьян со свету, заставляя работать только на них. Разве справедливо, что испокон веков крестьяне вместе со своими семьями днем и ночью, летом и зимой трудятся, не разгибая спины, и не могут пользоваться плодами своих трудов? Только соберут урожай, как на них сваливаются кьяхи, сборщики налогов и податей и словно бьют тяжелым молотом по голове, отнимая урожай за весь год. А крестьянам не остается хлеба даже на четыре месяца. Так Говорил старику Гьика. — Вот наступает уборка урожая, и теперь самое время заявить бею:

— Мы, господин наш, больше тебе ничего не дадим. Довольно ты попил нашей крови, повыматывал наши силы. Довольно мы на тебя поработали. Теперь будем трудиться на самих себя.

Однако ни один крестьянин в селе не осмелился бы поддержать Гьику, если бы он и обратился к бею с такими словами. О стариках и говорить не приходится; правда, когда они думали о том, что весь урожай придется отдать бею, у них больно сжималось сердце, но что они могли поделать? Ведь земля — собственность бея, и так повелось еще с незапамятных времен. Гьика пытался объяснить старикам, что в давние времена беи получили свои земли не по справедливости, а овладели ими с помощью меча.

— Некогда беи были сильны, и им посчастливилось овладеть землей, — возражал племяннику старик, — а крестьянам, видать, на роду написано вечно оставаться рабами. Да ведь так обстоит дело не только в Дритасе… Сколько еще сел в Албании принадлежит беям! Много в Албании рабов, много!..

— Ну, хорошо, дядя Коровеш! Вот сегодня приедет бей и потребует с тебя столько, сколько вся твоя шкура не стоит. Значит, и теперь ты собираешься ему ответить, как отвечал все прошлые годы: «Слушаюсь, бей! Будет исполнено, бей!» И опять сдерет он огромный оброк, а нам не оставит даже семян для посева. Опять скажешь: «Так нам, крестьянам, на роду написано». А ему на роду написано забирать наш урожай и оставлять нас в дураках.

— Удивляешь ты меня, племянник. Что с тобой? Тебя будто подменили. Слушаю тебя… и мне кажется, словно ты все это в бреду говоришь. Как же мы, крестьяне, можем спорить с Каплан-беем? Вот в Горице попробовали заспорить со своим Малик-беем, и что с ними стало? Послушай меня, племянник, образумься! Ведь у тебя семья. С беем опасно ссориться: земля-то его… Лучше договориться по-хорошему. А нам суждено терпеть до тех пор, пока не сложим своих костей. Такая уж наша доля. И так оно было с нашими отцами и с нашими дедами, мир их праху и успокоение их душе!

Гьика закусил губу и раздраженно стегнул прутиком по ветке можжевельника, будто хотел сорвать на ней досаду.

— Нельзя всю жизнь только и делать, что говорить бею: «Слушаюсь, бей! Будет исполнено, бей!» Что же получается? Я в поте лица, не щадя сил, обрабатываю землю, а весь свой урожай должен отдать бею, тогда как мои дети остаются без куска хлеба! Но этого мало. Мы еще должны выражать бею свою покорность не только когда он обирает нас, но и когда бьет нас, бесчестит! Скажи на милость, дядя Коровеш, разве это жизнь, достойная человека? — воскликнул Гьика и с еще большей силой хлестнул прутом по можжевельнику.

Старик закурил, ласково посмотрел на Гьику и сказал:

— Правильно говоришь, племянник, очень правильно, но кто же осмелится тягаться с беем?

— Мы все! Кто же другой? Пусть даже нам придется погибнуть, но уж если умирать, так хоть сразу, это по крайней мере лучше, чем жить, умирая каждый день…

Тут разговор их прервался, потому что Коровеш заметил приближавшихся к ним четверых всадников.

— Видишь там верховых? — и он вгляделся пристально. — Это, должно быть, он со своими кьяхи.

— Да, он, — процедил сквозь зубы Гьика.

— Что ж, пойдем, — вздохнул старик, и оба крестьянина двинулись в сторону Каменицы, чтобы, миновав виноградники, выйти у Скалистого ущелья на дорогу и по ней добраться до села.

* * *

Между тем четверо всадников, свернув с шоссе, направились в сторону села. Один из них ехал впереди. Он был в охотничьем костюме, с двустволкой за плечами, биноклем и патронташем. Из-за пояса сверкала серебряная рукоятка револьвера. Одной рукой он сжимал поводья, в другой держал красиво заплетенный кожаный хлыст. Хозяйским оком всадник поглядывал на поля и виноградники и время от времени что-то бормотал себе под нос.

Это и был Каплан-бей, владелец поместья Дритас. У него вошло в обыкновение дорогой никогда не разговаривать со своими спутниками, а только внимательно поглядывать по сторонам да покуривать. А если перед отъездом из дому ему случалось побраниться с женой, тогда он всю дорогу был зол и мрачен.

Позади бея ехали трое — его кьяхи, вооруженные до зубов, с закрученными усами, чванливые, как петухи. Они гнали коней рысью, и цокот копыт разносился далеко кругом. Девочки, забравшиеся на черешню, продолжая щебетать и смеяться, не слышали конского топота. Зато до слуха бея еще издали донесся детский смех. Бей все ближе и ближе, а они продолжают веселиться.

— Что это за разбойницы воруют у нас черешни? А ну-ка, Яшар, погляди! — приказал бей одному из кьяхи.

— Слушаю, бей! — ответил Яшар и во весь дух погнал лошадь к черешне.

— Эй, вы, разбойницы! Маленькие суки! Или вы думаете, что это — добро вашего отца, а? Да еще хохочете, да еще поете?.. Мимо едет сам бей, а вы у него на глазах воруете хозяйское добро! А ну-ка, слезайте! Сейчас же! — угрожающе крикнул кьяхи.

Девочки, едва услышав его голос, перепуганные, спустились с дерева и, стоя перед Яшаром, трепетали, как тростник на ветру. Их было семь, все в возрасте восьми-девяти лет, все оборванные и босые. Одна, спускаясь, разорвала рукав рубашки; другая оставила на дереве половину головного платка — он зацепился за сук; третья, спрыгнув на землю, напоролась босой ногой на колючку и крепко стиснула зубы, чтобы не закричать от боли; четвертая в кровь расцарапала руку.