Они были не одни

— Слушай, староста! Я моим крестьянам всегда желал только добра. Они для меня — как дети родные. Но нужно, чтобы и крестьяне относились ко мне так же, как я к ним. Я не хочу обременять их своим присутствием во время уборки урожая. Поэтому я приеду только на воскресенье, и мы договоримся насчет оброка. Прежде всего вы мне заплатите сто пятьдесят или двести золотых наполеонов — я еще и сам не решил окончательно, — а там видно будет. Что такое в наше время двести наполеонов? Только и хватит на понюшку табаку!.. И, кроме того, не будем забывать, что в нынешнем году выдался на редкость хороший урожай. Не так ли?

У старосты не хватило духу противоречить. Да и что он мог ответить бею, не переговорив предварительно со своим дружком Рако Ферра? На свою беду староста явился к бею не один, а в сопровождении своего помощника, некоего Ташко, — человека, в голове у которого были точь-в-точь такие же мысли, как у этого сорванца Гьики! Нимало не смутившись, Ташко так ответил бею:

— Ты, конечно, прав, бей, но только сто пятьдесят золотых наполеонов — огромная сумма, и селу выплатить ее не под силу. Господин наш знает, как бедно мы живем. Поэтому просим тебя, бей, сжалься над нашими детьми! Меньшую сумму, гораздо меньшую мы, может быть, еще как-нибудь и соберем, но сто пятьдесят наполеонов никак не можем. Я и думать боюсь о таких деньгах.

Староста даже рот разинул, услышав наглые слова этого дурака. А бей нахмурил брови, и лицо у него залилось румянцем гнева. Вперив взгляд в старосту, будто это он, Тири, а не глупый Ташко держал дерзкую речь, и погрозив ему кулаком, бей ответил:

— Это мое дело. А ваше дело — заплатить мне не больше и не меньше как двести золотых наполеонов. Иначе — вон с моей земли, вон из моих владений! Разбойники! Я вам даю хлеб, а вы в знак благодарности предлагаете мне камень! Вы забыли, что я хозяин имения, земли, хлеба и вы должны беспрекословно выполнять мою волю! — Тут он вскочил и, вскипев от ярости, принялся орать: — Разбойники! Собираетесь посягнуть на мои права, на мою собственность! Довольно я с вами нянчился, оказывал вам милости; с сегодняшнего дня я научу вас, как относиться к своему властителю, не будь я Каплан-бей!

Старосте показалось, что под ним разверзлась земля и раскрывшаяся бездна поглотила его. Какой черт угораздил этого Ташко затевать бесполезный разговор? Бей еще долго кричал и грозил. Когда он, наконец, смолк, староста заговорил умоляющим голосом, словно лизал бею ноги.

— Проживи столько, сколько стоят наши горы, бей! Не принимай этих слов близко к сердцу! Мы как-нибудь все уладим. Ведь ты наш господин, наш отец! Не губи нас! Мы все уладим…

— Знаю я вас, мужиков, знаю, что вы за мошенники: вы вроде тех горичан, которые имели дерзость посягнуть на права и владения бедного Малик-бея! Но со мной это не пройдет. Я вам покажу! — процедил бей сквозь зубы и затем закончил решительным тоном: — Чтобы к воскресенью были готовы двести золотых наполеонов и вручены мне полностью. Двести, и не меньше! Слышите? А теперь, разбойники, убирайтесь и передайте сельчанам мои слова!

С поникшими головами вышли крестьяне из дворца.

Вернувшись в село, староста собрал сходку, на которой Ташко подробно обо всем рассказал, а Тири, со своей стороны, добавил, что поначалу бей принял его милостиво, но Ташко своей неуместной болтовней все испортил.

И вот наступил назначенный беем день. Крестьяне, собравшись на площади Шелковиц, переговаривались между собой:

— Двести золотых наполеонов! Двести! Да мы столько и слив не соберем с наших деревьев, а не то что золотых!

Дядя Постол — один из тех стариков, кто имеет обыкновение прежде чем сказать слово, хорошенько его обдумать, — вытряхнул из трубки пепел, снова набил ее табаком, прикурил от трута дяди Эфтима, сделал пару глубоких затяжек и, выпустив через ноздри дым, заговорил:

— Правда, двести наполеонов — это такие деньги, которые нам даже сосчитать трудно, а не то что заплатить! Плохи наши дела!.. Но когда разбойник хватает тебя за горло, надо придумать, как вырваться из его когтей. Он требует с нас две сотни наполеонов дани, хотя весь урожай нынешнего года, включая и кукурузу, не стоит таких денег. Но беда наша в том, что мы никак не можем это ему втолковать. Ему-то что! Выгонит тебя из Дому, заберет все твое имущество, весь скот, урожай, а ты подыхай с голоду посреди дороги. Где тут искать правосудия? Поэтому надо крепко подумать, все заранее решить между собой.

Крестьяне печально переглянулись. Дядя Постол сказал правду, но правда эта показалась всем очень горькой.

— Надо все решить между собой. Правильно. А если бей не согласится с нашим решением, что тогда делать? — задал вопрос один высокий худой крестьянин.

— Эй, дядя Коровеш! Почему молчишь? Скажи, как выпутаться из такой беды? — обратились к старику несколько крестьян.

— И я согласен с тем, что говорил Постол. Надо все хорошенько обдумать. Но сколько бы мы ни думали, положение наше нелегкое. Ведь бей требует ни много ни мало — двести наполеонов! Если бы мы даже продали наших жен в рабство турецкому султану, и то столько за них не выручить! По справедливости бей должен был потребовать с нас от силы наполеонов шестьдесят-семьдесят. Но даже и такие деньги нам трудно собрать. Говорю это, потому что знаю, как у всех обстоят дела. Давайте-ка приблизительно подсчитаем, кто сколько может дать. Ничо — самое большее — два наполеона, Бойчо — один, Постол — полтора, Барули — полнаполеона, Калеш — два без четвертушки… Даст еще один-другой — и наберется у нас пятьдесят золотых монет. Добавим сюда десять наполеонов, которые можно выручить от продажи скота, и станет у нас шестьдесят. Стало быть, до двухсот недостает ста сорока. Где же их взять? Двести наполеонов — деньги нешуточные! Поэтому я думаю, что самое лучшее нам все чистосердечно рассказать бею, все ему высчитать, а потом, приложив руку к сердцу, слезно его просить: «Возьми с нас шестьдесят-семьдесят наполеонов; больше мы дать не в силах. Мы не отказываемся тебе заплатить, но требуй с нас только то, что мы в состоянии собрать». Вот как должны мы ему сказать.

И опять крестьяне переглянулись. Прав дядя Коровеш. Больше чем шестьдесят, в крайнем случае семьдесят, наполеонов они заплатить не могут, — взять неоткуда.

— Ну, а если он не согласится, — что нам тогда делать? — со страхом в голосе спросил Гьерг.

— Что нам тогда делать? — как эхо, повторил один из стариков.

Воцарилось молчание. Все напряженно думали, но никто не находил пути к спасению. Один сосредоточенно курил, другой вытряхивал из опингов песок, но все молчали.

А между тем на вертелах поджаривалось мясо, распространяя вокруг приятный, возбуждающий аппетит запах. Тихо шелестела густая листва шелковиц. Вокруг огня, облизывая пальцы, увивался косноязычный Ламе Плешивый. Рако Ферра в сотый раз осматривал разостланные на траве веленджэ и следил за тем, как Стати и Шойле жарят баранов. Время от времени он бросал нетерпеливые взгляды на дорогу.

У Гьики было тяжко на душе: все эти люди боялись высказать правду. И тогда он поднялся с места и заговорил, сначала сдержанно, а потом дал волю своему гневу:

— Меня удивляет, что мы напрасно тратим время на бесполезные разговоры. Дядя Коровеш подсчитал и убедительно нам всем доказал, что дань бею не должна превышать шестидесяти наполеонов. Это всем ясно как дважды два четыре. И неправду говорит бей, будто в нынешнем году хороший урожай. Пусть он пройдется по полям и посмотрит на сгоревшую пшеницу. Но допустим даже, что урожай прекрасный. Много ли из него придется на нашу долю? Ведь бей требует с нас не только деньги! Из нашего урожая возьмут арманджилек^[13], десятину, а то, что останется, поделят пополам: половину получит бей, половину — мы. Вот об этом и надо говорить. И мы должны заявить бею в лицо: «Нет у нас денег! Мы должны тебе об этом сказать открыто!» Должны кричать! Должны вопить! Кто, как не мы сами, может помочь нашему горю? Довольно рабской работы на бея! Ведь мы уподобились не только рабам, но и бессловесным скотам! Нас, как волов, запрягают в ярмо тяжкого труда, у нас вырывают изо рта последний кусок, бесчестят нас, не переставая, высасывают из нас кровь, а мы на это только говорим: «Слушаюсь, бей! Твоя воля будет исполнена, бей!» Он обирает нас, попирает ногами, а мы пресмыкаемся перед ним; и некому на все это жаловаться!.. В правительстве такие же разбойники, как и наш бей. Мы видели, как они поступили с несчастными горичанами: именем закона несколько сотен людей выбросили из домов, прогнали с земли, которую они испокон веку обрабатывали, орошая своим потом и кровью, и все это — чтобы угодить какому-то бею! Разве это правительство? Разве это закон? И правительство и закон поставлены на службу беям! Разбойники защищают разбойников, а не таких честных бедняков, как мы! И поэтому нечего нам ждать спасения ни от правительства, ни от самого бога. Свои права мы должны защищать своими руками, своим потом, своей кровью. Довольно мы пресмыкались перед беем! Пора сказать ему прямо: «Бей, денег у нас нет, золота у нас не водится… Поступай с нами, как хочешь. Хуже того, как нам живется, быть не может».