Они были не одни

Это свойство характера проявлялось и в ее отношениях с подругами; если какая-нибудь из них делилась с ней своим горем, Анна переживала его, как свое собственное. Если ей случалось с кем-нибудь поссориться и даже с неделю не разговаривать, она первая шла на примирение. Всегда охотно предлагала подругам помощь в приготовлении трудных уроков, объясняла, чего они не понимали.

На Анну произвели большое впечатление «Оды» Парини^[28]; его «Дни» заставили ее возненавидеть итальянскую аристократию. Но больше всего девушку привлекали персонажи романов Льва Толстого. Она прониклась симпатией к Пьеру Безухову, который сначала показался ей немного глуповатым. Но впоследствии Безухов сделался ей близким именно за то, что его не удовлетворяла жизнь для самого себя, что он стремился сделать что-нибудь хорошее для других. Читая «Войну и мир», Анна часто отождествляла себя с Наташей Ростовой: вместе с ней страдала и радовалась. Она полюбила Наташу, словно та была ее закадычной подругой. Все нравилось в ней Анне: и живость, и веселость, и доброта, и отзывчивость к страданиям другого, готовность помочь ему, и душевное благородство, и ее пение — словом, все. Герои Толстого были ей близки и потому, что, будучи выходцами из мира богатых, обманщиков и лицемеров, они стремились порвать с этим миром, пытались обрести «мир души», не противясь злу злом, стараясь уподобиться простым крестьянам, стать такими же, как они.

Эти идеи добра и милосердия постепенно преобразили душу Анны. Ее не удовлетворяло общество, в котором она жила; большую часть времени она проводила в одиночестве, мечтая о счастливом мире, основанном на принципах равенства людей. Их учитель педагогики, упоминая о Руссо, вскользь коснулся идей Великой французской революции. Но счастливый мир будущего должен быть создан на основе сострадания друг к другу — так думала тогда Анна. И для этого, считала она, люди должны духовно очиститься и простотой образа жизни уподобиться бедному крестьянину.

Анну охватывала печаль, когда, преисполненная этой идеей сострадания, она задумывалась над сущностью общественного строя своей родины.

Покуда есть нищета, жизнь лишена радости, идеалов и любви. Вот почему Анна искала одиночества, в котором она могла мечтать и утешаться чтением книг в духе учения Толстого.

В таком настроении она прожила около двух лет, пока не прочла книги Горького «Мать». Горький сразу разрушил в ней это толстовское мировоззрение непротивления злу. От ее сентиментальности не осталось и следа, и теперь она ясно видела правду.

Ее подруги просматривали газеты только затем, чтобы полюбоваться фотографией очередной модной знаменитости во фраке, заснятой где-нибудь на торжественном обеде, или снимком, на котором были изображены студентки института в праздничной одежде, торжественно дефилирующие по улицам столицы. Мало кто из девушек понимал, насколько пусты и ничтожны все эти помпезные снимки, насколько пусты и ничтожны темы, на которые писали столичные журналисты.

Как-то случилось, что Меримея, ближайшая подруга Анны, вытащив из сумки газету, показала снимок, изображавший учеников лицея на параде перед дворцом. Анна выхватила у нее газету, разорвала на мелкие клочки и гневно воскликнула:

— Мало того, что этими глупостями интересуются другие, — и ты туда же!

Испуганная Меримея поспешно подобрала обрывки газеты и молча вошла в класс. Она решила промолчать, не желая ссориться с подругой.

Хотя Анна теперь явственно отличала правду от лжи, нередко ее охватывали сомнения: «Такие люди, как Павел Власов, возможны только за пределами наших границ; у нас в Албании их нет».

И вот сейчас она увидела перед собой именно такого человека: этот оборванный крестьянин, с ладонью, окровавленной ударом штыка, который говорит так решительно и уверенно, заставил Анну впервые поверить в народ родной страны.

«Вот он, наш Павел Власов! Да, это албанский Павел Власов!» — подумала она.

— Правительство, беи, эфенди обрекли нас на непосильный труд… Мы работаем, будто подъяремные волы, и как скоты, дохнем с голоду. Мы пришли просить хлеба, а взамен получили пули… — продолжал Гьика, проникнувшись доверием к девушке.

Анне казалось, что крестьянин говорит настолько хорошо, словно окончил лицей. Она понимала: это оттого, что он говорит от имени всех рабочих, всех крестьян, от имени народа.

— А ведь можно спокойно жить в кругу своей семьи, среди хороших людей, честно зарабатывая себе на хлеб! Но разве нам это позволят? В деревне говорят: «Злосчастная наша жизнь!» — Гьика проговорил эти слова с особенным ударением и потом добавил: — И тем не менее я, каким ты меня видишь, в рваной одежде и дырявых опингах, хочу жить и буду жить несмотря ни на что. Потому что я люблю жизнь!..

Последние его слова прозвучали для Анны, как песня, как самая прекрасная песня на свете. Ее пленила эта несокрушимая воля к жизни. Он любил жизнь и боролся за нее, а она, как и все ее близкие — студентки института, культурные девушки, — никогда не задумывались над тем, чтобы сделать жизнь лучше. Оборванный крестьянин собирался преобразовывать жизнь, а она, обладая гораздо большим, ни разу не задумалась над тем, как бы облегчить страдания своих ближних.

Прочитав «Мать» и другие книги, она поняла, что личное счастье состоит в том, чтобы делать счастливыми других. Но когда она вспоминала, что живет в угнетенной Албании, это желание в ней погасало, как пламя свечи под сильным порывом ветра. Однако сейчас оно вспыхнуло с новой, невиданной силой — пламя горело ярко и уверенно. Утренняя демонстрация во многом походила на демонстрацию, описанную Горьким; незнакомый крестьянин, раненный в руку, говоривший так вдохновенно и убедительно, походил на персонажей Горького, боровшихся за создание нового мира. И Анна почувствовала небывалый прилив оптимизма, любви к жизни. Она была горда, что ей выпало на долю и самой принять участие в сегодняшнем выступлении масс во имя новой жизни. Как много она теперь, возвратившись в Тирану, расскажет подругам! Этот крестьянин вырастал в ее глазах и овладевал всеми ее помыслами.

Анна не знала, как угодить гостю. Что бы она для него ни сделала, все ей казалось мало. Угостила чем могла; потом села рядом и участливо принялась расспрашивать его о жене, о детях, о жизни села. Поговорили они и о сегодняшней демонстрации, вспомнили разные ее эпизоды. Гьика, умолчав о том, при каких обстоятельствах его ранили, поведал о схватке его товарищей с жандармами. Анна в свою очередь рассказала ему, как торговцы, еще в самом начале демонстрации, поспешно закрывали ставни на окнах своих лавок и прятались, как испуганные мыши. Рассказала и о том, что на рынке видела огромное количество дров, привезенных крестьянами для продажи. Но стоило начаться схватке с жандармами, как на площади не осталось ни одного полена: все расхватали демонстранты, и все поленья полетели в головы жандармов!

Так, сидя рядом и беседуя, Анна и Гьика почувствовали, что мыслят почти одинаково.

Вскоре вернулась домой сестра Анны с мужем.

— Ах, милая Аннушка! Если бы ты видела, что творилось на рыночной площади! Что творилось! Этого и рассказать нельзя! — заговорил зять, едва войдя в комнату. — А-а-а!.. У нас гость!

— Да, это мой друг! — откликнулась девушка и, отведя зятя в сторону, что-то шепнула ему на ухо.

Хозяин дома повернулся к Гьике и сердечно его приветствовал. Затем заговорил о демонстрации:

— Сколько сегодня жертв! Но ничего не поделаешь: сила на стороне правительства. У них ружья, штыки…

Он сел рядом с Гьикой и вступил с ним в разговор. Между тем боль в руке Гьики не проходила, кровь не переставала сочиться. Тогда позвали Ракьи, соседского мальчика, который служил в аптеке, и он сделал новую перевязку. Скоро возвратилась и тетушка Вана. Это была та самая старушка, которая, едва увидев окровавленного Гьику, сразу же бросилась разыскивать своего сына. Возбужденная тетушка Вана вошла в комнату.

— Пропади они пропадом! Народ умирает без хлеба, а у них полные амбары! Ах, негодяи! — и, повернувшись к Гьике, спросила: — Ну, а как ты, несчастный? Рука еще болит?