Они были не одни

Свобода будет с нами

Средь наших гор и скал!

— Свобода! Свобода! Товарищи! Товарищи! — раздавалось со всех сторон, словно это грохотали вспененные валы бушующего моря…

А в это время префект, господин Люмемази, дрожал как осиновый лист. У него не хватило духу показаться на глаза этой гневной толпе. Он лишь отважился подойти к окну своего кабинета, приподнять край опущенной шторы и украдкой бросить взгляд на улицу. Но тут же быстро опустил штору и, смертельно побледнев, будто его ужалила змея, бросился в кресло. Вид толпы, все это пение, все эти грозные выкрики привели его в ужас. Он снова схватился за телефонную трубку и в двадцатый раз за каких-нибудь полчаса вызвал к себе начальника жандармерии, господина Юрку. Несмотря на его призывы, господин Юрка все еще не являлся. А префект даже не успел еще и пообедать. После разгона утренней демонстрации он заперся у себя в кабинете и принялся составлять план доклада министру внутренних дел относительно событий этого утра; в докладе надо было и себя и своих приближенных выставить в наиболее выгодном свете, а все население Корчи представить как опасных бунтовщиков.

За составлением этого доклада его и застала весть о новой демонстрации.

Начальник жандармерии господин Юрка — коренастый, остролицый, с кошачьими глазами — только что успел вернуться домой и собирался было отдохнуть от пережитых волнений, как зазвонил телефон. Ничего не поделаешь, пришлось сразу же направиться к префекту. Но, поскольку начальник жандармерии боялся идти мимо толпы, он отправился обходными путем, по пустынным уличкам, и поэтому задержался. Пробираясь вдоль стен, он через боковую калитку проник во двор префектуры и в подавленном настроении, красный от досады и возбуждения, вошел в кабинет префекта.

Господин Люмемази в эту минуту сидел на диване, скрестив по-турецки ноги и сложив на груди руки; он печально покачивал головой, и лицо его при этом напоминало лик египетской мумии.

— Что же я теперь сообщу в Тирану? — растерянно пролепетал он.

Начальник жандармерии молчал.

— Вы только выгляните в окно, посмотрите, что там делается! — пробормотал префект.

Господин Юрка подошел к окну и, словно это было чрезвычайно опасно, приподнял штору.

— Вот они! Хорошенько бы по ним из пулеметов! — угрожающе прошипел он, опуская штору.

— Из пулеметов! — как эхо, откликнулся господин Люмемази. Он и сам не мог отдать себе отчета, испугало ли его это слово или возбудило в нем надежду.

А начальник жандармерии между тем решительным тоном продолжал:

— Господин префект! Надо немедленно отдать приказ о разгоне демонстрации любыми средствами, не останавливаясь перед применением оружия. — Он немного подумал, и его вдруг осенила счастливая мысль: — А лучше всего применить пожарный брандспойт, тогда демонстрация рассеется сама собой.

Префект одобрительно кивнул головой, и начальник жандармерии, не дожидаясь дальнейших распоряжений, взялся за телефон и приказал своему заместителю двинуть против демонстрантов вооруженных жандармов, вызвать пожарную команду и, если понадобится, открыть стрельбу.

Со стороны бульвара к префектуре подходили все новые колонны демонстрантов. Положение представителей власти становилось все более затруднительным.

— Что же я теперь сообщу в Тирану?.. — еще раз вздохнул господин Люмемази, забившись в угол дивана.

А с улицы в тысячный раз звучали крики:

— Требуем освобождения арестованных!

— Хлеба! Хлеба!

— Долой! Долой!

И эти крики перекрывались пением революционной песни, которая звучала, как гимн людей, решивших порвать цепи рабства, жаждущих свободы.

В это время жандармы, окружавшие демонстрантов, получили подкрепление и перешли в наступление. Они врезались в толпу и принялись разгонять ее дубинками и прикладами. Но толпа сомкнулась еще плотней, крики не смолкали, пение продолжалось.

На улице появилась городская пожарная машина и вплотную подъехала к демонстрантам. Пожарные принялись поливать из брандспойта толпу. Демонстранты расступились, машина, охраняемая пятью жандармами, въехала в самую гущу толпы и остановилась перед зданием префектуры. Но едва шофер затормозил, как несколько студентов и молодых рабочих набросились на жандармов. Одного схватили за мундир, другого — за ногу, и в одно мгновение пятеро жандармов очутились на земле, а на их месте на подножках машины оказались демонстранты, и оттуда зазвучал боевой призыв:

Эй, крепите, крепите ряды,

Вместе с нами — вперед!

И толпа откликнулась на него словами революционной песни:

Взвейся выше, красное знамя!

День борьбы настал!

Свобода будет с нами

Средь наших гор и скал!

Несколько рабочих взобрались на пожарную машину и овладели брандспойтом. Тогда начальник отряда жандармов отдал приказ:

— Огонь!

И снова, как утром, закипел ожесточенный бой. На удары дубинок демонстранты отвечали дубинками, на удары кулаков — кулаками. Женщины и дети в страхе скрывались в боковых уличках. Жандармы преследовали их, колотили прикладами. Над головами демонстрантов засвистели пули…

И снова Корча приняла вид города, захваченного свирепым врагом. На каждом углу — жандармы, по всем улицам — патрули. К четырем часам пополудни улицы словно вымерли, все двери — на запоре.

— Эдакие скоты! — выругался начальник жандармерии, входя в кабинет префекта, чтобы сообщить ему о принятых против демонстрантов мерах. Его кошачьи глаза сверкали гордостью победителя; короткая, коренастая фигура словно стала выше. Не дожидаясь предложения префекта, он взял из лежавшей на столе коробки сигару и закурил. Затем с раздражением сказал:

— Никому нельзя верить. Эти прохвосты мусульмане присоединились к грязным гяурам! Что за поганый народ!..

Но префект не слушал его. За все время он так и не сдвинулся с места: все в том же положении, со скрещенными руками и ногами, сидел на диване и в сотый раз задавал себе вопрос:

— Но что же я сообщу в Тирану?..

* * *

Как только Гьика переступил порог дома, куда его позвала незнакомая девушка, за ним сразу же захлопнулась дверь. Он взглянул на девушку. Она была высокого роста, большеглазая, с широким лбом и чуть припухлыми губами; длинные волосы достигали ей до плеч. Одета она была в черное платье с белым воротничком — обычная одежда студентки.

— Сюда, сюда, скорее! — с тревогой в голосе сказала она, и лицо ее залилось румянцем. Взглянув на ладонь крестьянина и увидев, что с нее стекает кровь, девушка испуганно вскрикнула: — Ты ранен!

На минуту она растерялась, не зная, чем ему помочь.

— На нас напали жандармы… — начал было рассказывать Гьика, но тут его перебил голос старухи, донесшийся из кухни:

— Что там такое, дочка? Кто к нам пришел?

— Сейчас увидишь.

И девушка провела Гьику на кухню. Старуха, увидев окровавленную руку крестьянина, проговорила:

— Где это тебя так отделали, сынок? Тебе надо идти к врачу, здесь у нас докторов нет.

Девушка нахмурила брови. Гьика закусил губу.

«Старуха-то не из гостеприимных… Но как же я теперь пойду?» — с отчаянием подумал Гьика.

— Пока что он должен остаться здесь, а к доктору пойдет потом, — возразила девушка.

— Видите, в чем дело, матушка… На рынке жандармы разгоняют народ: они бьют нас, мы бьем их, но у них ружья, на ружьях штыки, и… вот сами видите, ранили меня…

Не дав ему договорить, старуха завопила.

— А-а-ай! Там и мой сын! Горе мне, ведь они убьют его!.. Я пойду, а ты перевяжи рану, — обратилась она к девушке и выбежала на улицу.