Они были не одни

Учитель зашел сюда, рассчитывая найти Гьику, но вместо него увидел Петри. Учитель тоже нашел для него слова утешения, и оба они вспомнили Али и его заветы.

Петри понимал, что ему далеко до Гьики; он не обладает ни мужеством, ни решительностью этого человека. Но страдания крестьян были настолько велики, что он считал своим долгом сделать все от него зависящее для их облегчения. Он вспоминал слова Гьики: «У меня сердце разрывается, когда слышу по всему селу плач голодающих детей: «Хлеба! Хлеба!» Пусть я даже замерзну по дороге, пусть меня заметет снегом — все равно повезу в Корчу дрова, продам их и достану хлеба». Вот как любил Гьика своих односельчан! Да, далеко до него Петри!

Поговорив со Стири и с Мало, он понял, почему принят новый закон. Правительству нет никакого дела до того, что где-то в деревне умирают с голоду крестьяне, что у них отбирают последнего вола, осла, отнимают все.

В этот день номера «Голоса Корчи» и «Вестника Корчи» продавались, как горячие булочки. Правительство, желая пойти навстречу преданным ему людям, решило списать недоимки по налогам с облагаемого дохода от тысячи пятисот наполеонов и выше. Образовавшуюся недостачу в бюджете министерство предполагало восполнить иностранным займом, который ему великодушно обещало предоставить фашистское правительство Муссолини!

Ведь такие значительные суммы задолженности могли быть только у богатейших беев, владельцев огромных имений, крупных негоциантов, хозяев больших торговых предприятий. Эта льгота не могла коснуться ни одного рабочего, ни одного крестьянина — им правительство не простит ни одного лека.

Эта новость возмутила и крестьянина из Дритаса, у которого за недоимки отобрали козу, и рабочего в Корче, который с трудом перебивался с хлеба на воду. Зато пришли в умиление торговцы, ростовщики, крупные домовладельцы, освобожденные от необходимости вносить недоимки.

Бедный люд с гневом перешептывался о новом законе, а богатеи радостно потирали руки и хвалили королевское правительство:

— Вот верный способ поднять национальную экономику! Какое у нас замечательное правительство! — и запивали эти хвалебные слова дорогими винами и лучшим раки в первый солнечный день, выдавшийся в ту суровую зиму.

VII

Утром двадцать первого февраля тысяча девятьсот тридцать шестого года город Корча проснулся в тревоге.

По главной улице, ведущей к рынку, двигалась огромная толпа. Впереди несли красное знамя, на котором были вышиты две руки, соединенные в братском пожатии. Следом, по десять человек в ряд, шагали рабочие, с нахмуренными лицами, суровые и решительные. В толпе было много девушек и женщин — сестер и жен рабочих. Раздавались крики:

— Хлеба! Хлеба!

— Мы требуем хлеба! Хлеба!

Эту демонстрацию организовали местные профессиональные союзы.

Корча и вся ее округа страдала от недостатка хлеба. Торговцы зерном в полном согласии с властями еще с осени скупили всю кукурузу и все зерно. Чтобы уплатить налоги, крестьяне продавали свой последний хлеб в надежде, что зимой смогут себе его купить. Однако большую часть закупленного зерна купцы продали в Грецию, а остальное спрятали в своих амбарах. Время от времени, когда голод, казалось, достигал высшей точки, они выбрасывали хлеб на рынок и продавали его по неслыханно высокой цене. Ни крестьянам, ни рабочим не было под силу так дорого платить — они были близки к отчаянию. Этот злосчастный хлеб был им недоступен. Это обстоятельство использовали профессиональные организации разных отраслей промышленности, чтобы провести массовую демонстрацию городского и сельского населения под лозунгом: «Хлеба!»

По плану организаторов демонстрации рабочие должны были собраться перед зданием профессионального союза «Труд». Властям стало об этом известно заранее. И как только рабочие начали подходить к намеченному пункту, их окружили жандармы.

Швейники собрались несколько позже около здания своего союза. Узнав о том, что произошло с их товарищами, они двинулись к ним на помощь, чтобы, освободив их из кольца жандармов, дать им возможность демонстрировать вместе со всеми. А жандармы, сгруппировавшиеся около здания «Труда», не знали, что творится в других частях города.

Рабочие-швейники выступили с пением революционных песен. Торговцы в страхе закрывали ставни на окнах и, как мыши, прятались в лавках, в то время как их приказчики спешили присоединиться к демонстрантам. Дело шло о насущном хлебе, и поэтому в ряды демонстрантов начали вливаться и крестьяне, приехавшие на рынок.

В это самое утро, вместе с Петри и еще несколькими крестьянами, Гьика, только недавно освобожденный из тюрьмы, пришел из Дритаса в город. Он решил принять участие в демонстрации, о которой его заранее предупредил Стири. Здесь Гьика встретился с Зенелом и вместе с ним пошел на демонстрацию. Радостно билось его сердце, согретое братской любовью крестьянина к рабочим, но в то же время в нем кипела ненависть против тех, кто подвергал и крестьян и рабочих стольким мучениям. За одно грубое слово, сказанное сборщику налогов, ему самому пришлось отсидеть в тюрьме.

Дела в деревне шли все хуже и хуже. Несмотря на это, Гьика теперь чувствовал себя увереннее: у него появилось дерзание, вера в победу, уверенность в завтрашнем дне. И вот они, эти первые признаки счастливого завтра, того завтра, которое уже близко… Так думал Гьика, глядя на демонстрацию.

Толпа двигалась по направлению к зданию муниципалитета. Путь ее лежал мимо большого постоялого двора, у ворот которого толпились крестьяне, пришедшие из ближних сел. Здесь же стоял Сефедин-бей с длинным хлыстом в руке. Волосы у него были растрепаны, вихры свисали на лоб, и весь он походил на взбесившегося пса; он что-то орал, но от гнева голос его то и дело прерывался. В общем шуме трудно было разобрать его слова. Но одну фразу бей повторял беспрестанно, и именно ее расслышали стоявшие рядом крестьяне:

— Христианские свиньи! Проклятые гяуры! Они хотят, чтобы к нам пришли греки!

Сефедин-бей был человеком, которого особенно остро ненавидели все честные горожане Корчи. А власти, как только узнали о готовящемся выступлении рабочих, сразу обратились к нему за помощью. На закрытом совещании в префектуре вынесли решение: натравить мусульманское население города на христиан. Для этой цели был выдвинут такой лозунг:

«Гяуры в Корче хотят продаться грекам. Правоверные мусульманы не позволят обмануть себя!»

Как только на улицах раздались крики: «Хлеба! Хлеба!», этот лозунг и был пущен в ход.

Сефедин-бей обошел всех богатых торговцев мусульман и теперь явился на постоялый двор, где собрались крестьяне. В качестве «правоверного мусульманина» он начал бросать в толпу провокационные лозунги.

Всех встречных он уговаривал не принимать участия в демонстрации. Ага и эфенди охотно слушали его увещевания, но крестьяне, как он ни старался, поворачивались к нему спиной и шли прочь. Когда голова колонны достигла здания муниципалитета, Сефедин-бей все еще продолжал вести свою безуспешную пропаганду у постоялого двора. Он угрожал крестьянам хлыстом и в бешенстве метался из стороны в сторону.

— Эй, вы, дурачье! Разве вы не знаете, что затеяли гяуры?.. — поддержал Сефедин-бея один ага с длинными усами.

Однако крестьяне, не обращая внимания на бея и его приспешника, примкнули к демонстрантам.

Сефедин-бей, пытаясь спасти положение, стал орать еще громче, но его заглушили крики толпы:

— Хлеба! Хлеба!

— Вперед, товарищи!

Тут Сефедин-бей совсем растерялся и в страхе бежал под защиту жандармов, отряд которых, предводительствуемый сержантом, в эту минуту подошел к постоялому двору. При виде жандармов крестьяне рассеялись.

Над толпой, подхваченный десятками рук, появился рабочий.

Он подал знак, чтобы прекратился шум, и заговорил:

— Товарищи!

Слово «товарищи» он произнес громко, восторженно, и толпа сразу замолкла. А оратор, чье лицо нельзя было разглядеть под козырьком низко сдвинутой на лоб фуражки, повторив это волнующее слово, продолжал: