Слушается дело о человеке

Он бросился к газовой плите и проворно завернул краны, один за другим.

Перестало шуметь, но запах остался. Так сильно пахло газом, что мальчик немедленно распахнул окна и двери. Сквозняк шевелил его волосы.

— Мне просто дурно делается, — сказал он, видя, что она молчит.

Ветер трепал ее платье.

— Должно быть… вероятно… когда я чистила плиту… ее нужно было наконец вымыть…

Она пыталась ухватиться за стену.

— Я, верно, нечаянно отвернула краны…

— Ну-ка уходи отсюда! — сказал мальчик решительно и повел ее в комнату. — Какое счастье, что хоть я сразу все заметил.

— Конечно счастье, сынок!

Для детей эти годы тоже не прошли бесследно. На старшего уже легли тяжелые впечатления удивительной действительности, но он не сумел еще их переварить. Мальчик все больше замыкался в себе и все реже смеялся.

Прошел еще год. Мартин нашел в ящике извещение. Его вызывали на почтамт для получения заказного пакета. Когда он вскрывал этот пакет, руки его дрожали. Впрочем, это ничего не означало. У него теперь всегда дрожали руки, когда ему приходилось брать пакет или письмо. Но он почти не волновался.

— Люциана! — вскрикнул он, пробежав глазами письмо. — Ответ из высшей инстанции! Мое дело назначено к слушанию через две недели.

Люциана подошла и вместе с ним молча стала читать повестку.

— Через две недели! — повторила она. — Я даже не убеждена, радуюсь ли я. Все это тянется так долго! Все так утомительно!

Мартин провел рукой по ее волосам.

— Как высшая инстанция решит, так и будет. Каким бы ни был приговор, мы с тобой не изменимся.

Нет, в их глазах уже не вспыхнул живой огонек. Но не было в них и выражения тупого, замкнутого равнодушия. Вероятно, они даже не слишком, не до бесчувствия устали, вероятно, они нуждались только в том, чтобы поразмыслить немного, вот как путник, который, остановившись на короткий отдых, рассматривает стакан на столе или смотрит на кошку, крадущуюся в траве. Теперь им казалось, что путь, который они прошли, не так уж долог и не очень тяжел. И если они еще не видели конца, они все-таки знали, что расстояние, которое им осталось пройти, короче и легче оставшегося позади.

Люциана подошла к окну и выглянула на улицу.

— Самое важное — справиться с мелочами, из которых складывается жизнь. Явления значительные всегда развиваются сами по себе. Нам помогают жить множество маленьких рук, которые время от времени протягиваются к нам. Иная помощь вызвала бы в нас только удивление.

Люциана протерла запотевшее стекло и обернулась к мужу.

— А ты как думаешь? Мне кажется, что самые тяжелые бои идут не на арене общественной жизни, а в сокровеннейших глубинах собственного Я.

Он все еще стоял не шевелясь.

— Теперь нам легко рассуждать, теперь, когда мы распахнули последнюю дверь и знаем, что как бы там ни было, за этой дверью решится все.

Он подошел к окну и подал ей руку.

— По крайней мере у нас снова есть цель, и, кажется, мы достигнем ее.

В магистрате царило великое беспокойство. Где только не искал и куда только не звонил Георг Шварц: дело исчезло, и все тут!

— Вы не знаете, где может быть ваше дело? — спросил он у Мартина Брунера.

— Откуда же мне знать? — спросил в свою очередь Брунер.

— Н-да. Ничего не понимаю!

Георг Вайс из Управления надзора тоже ничего не знал. Он вообще как-то совершенно выпустил это дело из поля зрения.

Не находится ли оно в Главном управлении надзора?

Нет, и там его не было.

— Я давным-давно возвратил вам весь этот хлам, — заявил старший инспектор Мориц. — Право, не понимаю, где он может быть, если не у вас.

Таким образом, розыски пропавшего дела снова привели в магистрат, вызвали всеобщее волнение и наконец мало-помалу забылись.

Но однажды у начальника отдела кадров всплыло смутное воспоминание. Кажется, уже довольно давно из какой-то инстанции, да, из весьма высокой инстанции, по какой-то совершенно непонятной причине, было затребовано дело Брунера. Но что это была за инстанция? Он начал снова обзванивать всех подряд. Никто ничего не знал. Его очень тревожило то, что так старательно собранные им бумаги попали бог весть куда. И ни пометки, ни следа! Куда они могли деться? Оставалось только ждать. Разумеется, дело затребовали не без причины. Вероятно, какое-нибудь ответственное лицо решило самым суровым образом покарать Брунера и положить конец его непокорству. Давно пора! В конце концов есть много других дел, а не только эта бесконечная возня с делом Брунера. Вот уж истинно верующий человек никогда бы не превратился в такого сутягу, как Брунер. Уж он-то, Шварц, может сказать это с полной ответственностью. Недаром он заместитель председателя церковного совета.

— Войдите!

Шварц поднял глаза от работы и посмотрел на дверь. Никто не вошел.

— Войдите! — крикнул он снова.

В коридоре царила мертвая тишина.

Шварц встал и вышел из комнаты посмотреть, в чем дело.

Но за дверью никого не было. Только вдали, там, где коридор делал крутой поворот, он увидел крошечный силуэт долговязого уполномоченного по вопросам культуры, исчезающего за каменным выступом.

Шварц покачал головой. Вот к чему ведут эти вечные волнения! Ему чудится, что стучат, хотя никто и не думает стучаться. Только бы нашлось это дело! Только бы начальству не вздумалось сейчас его затребовать!

Шварц снова сел к столу и склонился над бумагами.

Прошло две недели. Наступил день, назначенный для слушания дела в высшей инстанции. Люциана поднялась рано. Она сварила особенно крепкий кофе, нарезала особенно тонко хлеб и несколько ломтиков завернула для Брунера.

— Как знать, сколько это продлится!

Но Мартину не хотелось брать с собой завтрак.

— Самое трудное позади. Я иду в последнюю инстанцию. Как там решат, так и будет.

— Но это еще не последняя…

Он кивнул.

— А как тебе удалось улизнуть из магистрата? — спросила она.

— Сказал, что еду разыскивать свое дело, — пояснил он и засмеялся. — Ну, будь здорова. — Они обнялись. — И думай обо мне.

Он быстро вышел из дома.

Она, странно спокойная, закрыла за ним дверь. Почему-то ей совершенно не было страшно. Люциане нельзя было присутствовать на суде. Дело слушалось при закрытых дверях. Но она была уверена, что, сидя здесь, у себя дома, все равно будет знать обо всем, что там происходит.

Глубоко задумавшись, она принялась за работу. Посуда все еще стояла не перемытая. Она увидела председателя высокого судилища. Он сидит, выпрямившись, в своем судейском кресле. Глаза его смотрят ясно, спокойно и невозмутимо. От него исходит какой-то особый свет, разгоняющий тьму. Люциана отодвинула кастрюлю и помешала в плите уголь. Она видела и Мартина, спутника своей жизни. Он стоял перед судьей, спокойный и сдержанный, — человек, который распахнул последние двери.

Вода в кастрюле закипела и с шипением полилась на плиту. Люциана вздрогнула.

Что если суд примет другое решение? Вдруг он признает, что взыскание наложено справедливо? И присудит к еще большому денежному штрафу? А вдруг он постановит немедленно уволить Мартина? Или, может быть, удовлетворится тем, чтобы ежемесячно удерживать часть его жалованья? И они никогда не избавятся от гнетущих долгов.

Работа валилась у Люцианы из рук. Она опустила глаза. Кот Мориц, мурлыча, начал ластиться к ней. Она погладила кота по черной шкурке, по белой жилетке.

И тут она ясно услышала, как Мориц, советник Главного управления надзора, читает обвинительный акт: медленно, не пропуская ни одной буквы и поднимая глаза после каждой фразы, чтобы проверить впечатление от своих слов.

Что будет, если председатель суда поддержит обвинение? Но он сидел все так же прямо, и от него исходил странный свет, свет человечности.

Раздался звонок. Люциана невольно стиснула руки, но тут же разжала их и бросилась к дверям.

— Извините, пожалуйста, сударыня. Я пришел сегодня немного раньше.