Они были не одни

Вспомнил эту сказку Гьика, и само собой напросилось сравнение: дракон — это бей, село, где свирепствовал дракон, — его родное село Дритас, а герои, убившие дракона, — это он с Бойко. Языки пламени, густой дым — это черная душа бея.

От объятой пламенем башни бея осветилось все село.

— Так светло у нас в селе будет всегда, когда из него исчезнут беи! — прошептал Гьика и полной грудью вдохнул воздух наступающего утра.

Великую радость ощутил он в сердце, радость, подобную той, какую некогда чувствовал герой старой сказки, умертвивший дракона.

«Прав был Али, когда утверждал, что нет большего счастья, как служить народу и приносить себя в жертву ради блага народного!» — с любовью и благоговением вспомнил он своего учителя в это раннее утро, утро его победы.

Обуреваемый радостью, он смотрел на горящую башню, вокруг которой толпились крестьяне. Они напомнили ему тех самых крестьян из сказки, которые с пением и плясками устремились к забившим из земли источникам и пили из них, пока не утолили своей давнишней жажды… А эти крестьяне — разве они не радуются бедствию, которое постигло их дракона — бея?

Все жители села поднялись на ноги и с ведрами в руках бросились тушить пожар. Гьика и Ндреко тоже пошли туда.

Было безветренно, и поэтому ни одна искра не попала на крыши хижин Шоро и Зарче.

Когда окончательно рассвело, стало ясно видно, какие разрушения причинил пожар: комнаты, где находились мешки с зерном, антресоли над ними и часть крыши — все это сгорело дотла. Уцелела лишь задняя часть башни, потому что подоспевшие крестьяне, понукаемые рассвирепевшими надсмотрщиками, сумели здесь справиться с огнем.

Леший, с взъерошенными волосами, с пеной на губах, с лицом, испачканным сажей, носился взад и вперед совсем обезумевший и ревел, как раненый бык.

— Что я теперь скажу бею?.. — и колотил себя по лбу.

Яшар проявил больше хладнокровия: не забыл дать распоряжения относительно обеда; сегодня угощение должно быть приготовлено на славу, так как к ним в Дритас для следствия о пожаре не замедлят пожаловать начальник общинного управления и окружной полицейский инспектор.

У Гьики сияли глаза: ведь ни одной искры не упало на крыши домов Шоро и Зарче, а поручение Али, которое было и его собственным долгом, выполнено полностью!

Мужчины собирались в небольшие группы, женщины оставались на порогах домов, детишки сновали вокруг пожарища. И все приглушенными голосами без конца шептались об этом удивительном событии.

— Вырвал бей у нас изо рта хлеб, но и самому не пришлось попользоваться!

— Отозвались волку овечьи слезы!

— «Завтра и ни днем позже все лошади и ослы, все телеги, какие только есть в селе, должны быть нагружены зерном и отправлены в Корчу!» — передразнил Лешего один из крестьян.

А другие, посматривая то на вытянувшуюся физиономию Лешего, то на сгоревшую башню, говорили между собой:

— Что ж! Нагрузим, пожалуй, ослов пеплом да сажей и свезем в Корчу. «Получи, бей! Вот тебе твой урожай!» Ха-ха-ха! — посмеивались они себе в бороду.

Гьика все слышал, все видел и испытывал чувство радости и гордости. Ах, как бы ему хотелось забраться на обгоревшую крышу башни и оттуда крикнуть всем:

— Эй, послушайте! Это сделали я и Бойко для вашего блага. Но мы с ним были одни. А если бы вы все, все село примкнули к нам, подумайте, что бы мы могли сделать, каких чудес натворить!

Но нет! Надо действовать молча! Он сделал это для пользы крестьян, сделал потому, что так советовал Али. Он учил Гьику ненавидеть врагов и бороться с ними! А бей — один из главных врагов!

Гьика возвратился домой, взял на руки сына и вышел с ним во двор. Здесь, повернувшись в сторону сожженной башни, он сказал ребенку, словно тот был способен его понять:

— Посмотри, что сделал твой отец!

Впервые Гьика с такой радостью и наслаждением забавлялся с малюткой, играл с ним. Как сладко было прижимать его к груди, дышать свежим утренним воздухом и любоваться пепелищем!..

Старый Ндреко окликнул сына: пора отправляться к Сухому ручью укладывать ветки; ведь уже не придется ради бея ехать в Корчу!

* * *

После полудня в село явились начальник общинного управления с секретарем и окружной полицейский инспектор в сопровождении целого взвода жандармов, все возмущенные и разъяренные.

— Как могло случиться, что Каплан-бею нанесен такой ущерб? Надо найти виновника, арестовать и повесить! Слыханное ли дело — сжечь башню бея со всем урожаем! — негодовали представители местной власти.

Они провели в селе день, остались на второй, на третий, на четвертый; ели, пили за счет крестьян и вели следствие. Начальство разместилось в лучшем доме, у Рако Ферра. С ними же ел и пил Леший, чувствовавший себя теперь гораздо менее уверенно. Что же касается Яшара, то он на другой день после пожара отправился в Корчу — доложить бею о постигшем его несчастье.

Представители власти изо дня в день, применяя угрозы, добивались от допрашиваемых крестьян объяснения: как могла сгореть башня с толстыми каменными стенами?

И только один человек из их числа, секретарь Гоца, в душе одобрял поджог и втихомолку посмеивался. Правда, он вынужден был молчать, но зато допрашиваемые крестьяне не услышали от него ни одного дурного слова. И будь это в его власти, он давно бы прекратил канитель со следствием и не стал попусту тратить время, как это делало его начальство. И все же несколько раз он перед своим шефом вступался за крестьян. Он и сам был родом из деревни и знал, что такие же обиды, какие Каплан-бей чинит крестьянам Дритаса, его односельчанам в Мюзеке чинит их собственный бей. Ко всем беям он питал закоренелую ненависть крестьянина и не мог удержаться, чтобы не сказать с усмешкой:

— Хотел бы я посмотреть на бея в ту минуту, когда он узнает, что весь урожай сгорел!

Однако его начальник и полицейский инспектор не разделяли этого желания и рьяно продолжали следствие. А секретаря отправили обратно в Шён-Паль, чтобы он не мешал им.

В конце концов следствие установило виновников пожара. Ими оказались пятеро крестьян: Шоро, Селим, Стефо, Дудуми и Барули. Обвинение было предъявлено им, так как в ночь пожара именно они насыпали зерно в мешки. Наверно, забыли — где и как, это уж их дело! — горящие цигарки, может быть, даже заронили искру в мешки, от этого и возник пожар!

Напрасно обвиненные крестьяне клялись и Христом, и богородицей, и аллахом, что в тот вечер они не только не курили, но у них даже не было при себе ни спичек, ни зажигалок! Кто действительно курил, так это староста вместе с Кара Мустафой, Рако Ферра и Яшаром эфенди, когда взвешивали мешки. Но такое утверждение — хотели ли этого крестьяне или нет — было прямым обвинением против кьяхи и Рако Ферра, и это только повредило несчастным: стремясь отвести от себя обвинение, Леший и его приятели стали всячески доказывать представителям власти, что виновники пожара именно эти пятеро и их надо судить.

Наконец прибыл и сам бей; он приехал в автомобиле вместе с прокурором, судебным следователем и окружным жандармским начальником. И опять началась кутерьма. Удрученный бей осмотрел башню и особенно внимательно место, где находился склад зерна. Да, все погибло без остатка! Из пепла муки не смолоть!..

— Сколько наполеонов я потерял! — пробормотал бей и повернулся к Кара Мустафе, стоявшему в нескольких шагах позади своего господина:

— Лучше бы вы сами здесь сгорели, а урожай спасли!

Леший ничего не ответил, только проглотил слюну.

Прокурор, следователь и начальник жандармов провели в селе целый день. Произведя дополнительное следствие, они решили предать суду пятерых крестьян за совершенное ими тяжкое преступление.

Выходя из дома Рако Ферра, жандармский начальник осмотрелся вокруг и обратился к бею:

— Поганые люди — здешние крестьяне! Какая дивная здесь природа, а они живут по-свински! Поместье у вас такое, что равного ему не сыщешь! Какая красота! Удивляюсь, что вы до сих пор не построили здесь виллу, не вроде этой башни при дороге, а настоящий дворец, ну, хотя бы вон там! — и он показал на холм Бели, где с давних времен стоял дом Ндреко.