Они были не одни

…Целое село должно работать для бея, для кьяхи, для богатеев!.. Крестьяне стонут, но не смеют протестовать!..

«Гьика! ты понял, что хорошо и что плохо, поэтому именно ты должен везде и всегда подавать пример мужества», — так говорил ему когда-то в Корче его друг Али. То же самое твердили ему и Стири, и портновский подмастерье, и школьный учитель, и высокий худой студент.

«Наступит великий день, счастливый день для всего бедного люда… и этот день не за горами…» — доносились до него отзвуки этих исполненных веры слов.

Вначале этот великий день вырисовывался в сознании Гьики не очень ясно. Но постепенно, по мере того как он встречался в Корче с товарищами, это видение приобретало все более определенные, зримые очертания.

«Великий день — это праздник для всех, всеобщая пасха или всеобщий байрам!.. Вернее сказать — хлеб для всех, счастье для всех»…

Чтобы такой день наступил, нужны были жертвы. Большие жертвы. А вот завтра они везут весь хлеб в Корчу, чтобы Каплан-бей смог получить за него золотые наполеоны и промотать их в кабаках Тираны. Что сделал он, Гьика, чтобы помешать этому? Что он сделал для наступления великого дня? Какие принес жертвы?

— Ничего, ничего не сделал! — простонал он под буркой.

— И когда завтра товарищи в Корче узнают, что мы не только не нанесли бею ни малейшего ущерба, но еще и сами приволокли к его дверям зерно, — что они на это скажут?.. Что подумает Али?.. — и он стукнул себя ладонью по лбу.

Нет, с этим примириться нельзя! Нет, он должен что-то сделать, пусть хоть самое малое! Эх, будь у него здесь товарищи, с кем можно посоветоваться! Но с кем? С Петри? Петри — истинный друг, но весь поглощен любовью к невесте. С Бойко? Но Бойко умеет только повиноваться и лишь ждет приказаний… Как же быть? Что предпринять? Голова идет кругом…

Но тут ему снова пришли на память слова Али: «Огонь! Огонь!»

«Даже самый незначительный вред, который удается причинить врагу, — уже для нас какая-то польза. Всеми способами старайтесь вредить беям и представителям властей! Они — пиявки, высасывающие из вас кровь!»

Гьика словно вновь слышит этот любимый голос, спокойный и в то же время властный, вызывающий у него чувство преданности и веры… И этот голос подсказывает ему:

«Огнем, только огнем! Другого средства нет!»

Гьика беспокойно ворочается под буркой. До сих пор всякий пожар он представлял себе как нечто ужасное. Какое это страшное зрелище! Но тут он вспомнил сегодняшнюю сходку крестьян и слова Лешего: «Я облил бы этих разбойников керосином и сжег живьем!»

— Огонь! Керосин!

У Лешего хватило бы духу сжечь их всех живьем, а у него, у Гьики, недостает мужества поджечь амбар, где хранится хлеб!

— Огнем ответить палачу! Другого выхода нет! Огонь!.. Керосин!.. — прошептал Гьика, сбрасывая с себя бурку.

В темноте он нащупал лампу и спички. Очень осторожно, чтобы никого не разбудить, вышел из комнаты в хлев. Здесь он зажег лампу, прошел в кладовую. Нашел бутыль с керосином — она оказалась опорожненной лишь наполовину. Из сундука с одеждой вытащил кое-какое тряпье. Собрался уже облить его керосином, но передумал. Еще раз вернулся в комнату, где спали его домашние, набрал в печке полный совок потухших угольков и возвратился с ним в кладовую. Высыпал угольки на тряпье и полил керосином. Хорошенько обернул их тряпками. Полил керосином и тряпки. Взял полено и расщепил один конец. В образовавшееся отверстие всунул завернутые в тряпье угольки. Решил, что они еще недостаточно обильно смочены керосином. Потряс лампу, и ему показалось, что в ней еще довольно много керосина. Стал лить керосин на связку тряпья. Сколько налил? Он и сам не знал! Оставив лампу на сундуке, с поленом под мышкой он вышел наружу.

Стояла глубокая тишина. Село спало. В ночном небе сияла Большая Медведица. Луна уже закатилась.

«Сейчас самое подходящее время…» — подумал он и зашел в сарай за топором.

Слегка пригнувшись, быстрым шагом миновал дома Зарче и Шоро и подошел к хижине Бойко, расположенной у рощицы.

Швырнул один камень, швырнул второй, третий… Из-за деревьев показалась тень: это был Бойко.

— Сейчас мы подожжем башню. Я все приготовил. Пойдем со мной.

У Бойко от неожиданности перехватило дыхание.

— Я так и думал, что сегодня нам предстоит большое дело! — в радостном возбуждении воскликнул он. — Поручи мне, я подожгу!

Гьика протянул ему полено с воткнутыми в него тряпками.

— Держи крепко! Я зажгу полено, а ты бросишь его в окно… И тотчас же отправишься на свой стан, а я — домой! Только смотри, не проболтайся! — предостерег его Гьика.

Не выходя на дорогу, они пробрались вдоль изгороди, за которой находились владения бея, и подкрались к башне.

Их сердца бились учащенно. Пот выступил на лицах. Гьика прислушался. Из второй комнаты доносился громкий храп обоих кьяхи, спавших тяжелым сном пьяных.

Не теряя времени, Гьика чиркнул под буркой спичкой и зажег лоскут, свисавший из тряпья. Не дав ему как следует разгореться, Бойко сквозь железные прутья в окне швырнул полено в комнату.

После этого они перемахнули через одну изгородь, через другую и, не произнеся ни слова, пожали друг другу руки и разошлись: Бойко направился к своему стаду, а Гьика — домой. Ни тот ни другой не смели обернуться назад. Где-то поблизости проревел осел, несколько раз пролаяла собака, и потом снова воцарилась полная тишина.

Придя домой, Гьика взял из кладовой лампу и поставил ее на прежнее место у изголовья жены. Затем лег у двери и накрылся буркой.

Только теперь, под крышей своего дома, рядом с родными, он почувствовал себя в безопасности, уверился, что никто их не видел. Теперь он дожидался результатов… Ждал, что вот-вот проснется всполошенное село. Переворачивался с боку на бок и никак не мог найти удобного положения. Ложился и на спину, и на живот — ничего не помогало. У него возникли мучительные опасения: а что если огонь перекинется и на дом Шоро, находящийся вблизи от башни?.. А от дома Шоро рукой подать до дома Зарче… Потом — дом Бойчо… Глядишь, и запылает все село!.. И кто, окажется, все это устроил крестьянам? Гьика, их друг Гьика, а не Леший, не бей!..

— Великий боже! Если случится такая беда, не оставь меня в живых! — пробормотал он. Холодный пот выступил на всем его теле. Как тяжелы, как мучительно долги эти минуты ожидания!..

Где-то в отдалении раздались ружейные выстрелы.

Гьика весь сжался под буркой: вот они, первые вестники того, что он совершил.

— Пожар! Пожар! — донеслись издалека голоса.

Ндреко проснулся, встревоженно подбежал к окошку, открыл его и выглянул на улицу. И что же он увидел! Пламя и клубы дыма над башней бея!

— Гьика, вставай! Башня горит! — крикнул старик. Он и сам не знал: ужасаться ему или радоваться.

Гьика тотчас же сбросил с себя бурку и подбежал к окну.

— Какое пламя, вот ужас! — проговорил он, подобно отцу, плохо отдавая себе отчет в овладевшем им чувстве. Но сердце его забилось еще сильнее, и, конечно, причиной тому — охватившая его радость. Гьика не мог больше оставаться в хижине и вышел во двор. Прислонившись к столбу, подпиравшему навес, он устремил взгляд на далекое пожарище: огненные языки вырывались из башни бея, над ней клубился черный дым.

Это зрелище напомнило Гьике старую сказку про дракона, которую ему в детстве рассказывала бабушка:

«В те времена, как и ныне, жили и кьяхи и беи!.. И жил в те времена посреди озера дракон — огромный змей, величиной с гору; пасть у него была шириной с пещеру в Косорнике; зубы — как колья в изгороди. Этот дракон каждое воскресенье съедал двух девушек и двух юношей из села — двух невест и двух женихов, — таких красивых, ну, просто загляденье! Полакомившись этими двумя парами, дракон позволял крестьянам — один только раз в неделю — набрать маленькое ведерко воды! Так и повелось: молодых и сильных дракон пожирал, а старики и дети, изможденные, похожие на скелеты, бродили по селу, изнывая от жажды. И это продолжалось до тех пор, пока в один прекрасный день в селе не появился герой, который сказал: «Я убью дракона!» И в самом деле, он совершил этот подвиг. Едва он убил дракона, как из земля забили родники, заструились ручьи, и в селе появилось столько свежей, чистой воды, что ей никогда не иссякнуть! И крестьяне — эти живые скелеты — забыли о прошлых невзгодах, примирились с утратой родных, которых сожрал у них дракон, и, обезумев от радости, с пением и плясками устремились к ручьям и ключам и пили, пили свежую, чистую воду, пока полностью не утолили жажду! С тех пор в селе началась новая жизнь. Избавившиеся от дракона крестьяне стали возделывать поля, строить дома, хорошо одеваться, полюбили труд, полюбили друг друга, наслаждались жизнью. А великий герой, освободивший их, остался в неизвестности. Это был такой же крестьянин, как и они, только более мужественный, с бесстрашным сердцем. Он жил среди своих односельчан, работал, ел, пил, развлекался, но никому не рассказывал, что он совершил. Однако в сердце своем он гордился содеянным подвигом, чувствовал себя великим, подобно горе, ибо это он освободил село от дракона и один совершил геройский подвиг…»