Слушается дело о человеке

Как странно устроены люди! Вот по улице идет человек, у которого чуть-чуть трясутся голова и рука, и все смотрят на него с отвращением. А между тем он нисколько не повинен в своих движениях. Зато стоит раздаться музыке, как все скопом начинают вихляться и трясти в такт животами и прочими частями тела и при этом смеются, словно припадочные, осыпают друг друга комплиментами и целуются в гардеробной под вешалкой.

Послышался шум подъехавшей машины. Шофер распахнул дверцы. Глава города вышел и поспешно — насколько разрешали объемы его тела — направился в зал. Его сопровождали два каких-то ничем не примечательных господина. Не успели они войти в вестибюль, как из глубины зала выступила тень. Черная, без единого белого пятна, она скользнула навстречу вошедшим и низко склонилась перед ними. При этом она с быстротой молнии втянула уродливые, правда еле заметные, рога, которые торчали у нее на голове. Из непроницаемых очков тени так и сыпались искры. Начальство, казалось, ей чрезвычайно обрадовалось. Оно вошло в зал и увлекло тень за собой.

Войдя в зал, тень немедленно превратилась в почтенного финансового контролера, в ослепительном белом жилете. Но он был не один.

— Разрешите представить — господин Фердинанд Ноймонд, — прошептал контролер начальству, подводя к нему изящного господина с весьма умным выражением лица.

— Очень приятно!

— Совершенно взаимно!

Начальство на секунду задумалось. Ну, конечно, это имя он уже слышал… в связи… — но нет, не может быть! Он, вероятно, попросту спутал имена. Кража бриллиантов произошла так давно. Он уже не помнил всех обстоятельств, и, конечно, не стоит отталкивать господина Ноймонда, который, очевидно, играет большую общественную роль.

В прекраснейшем расположении духа начальство проследовало дальше, сопровождаемое своими спутниками и господами Шартенпфулем и Ноймондом. За почетным столом его уже ждали наиболее именитые гости и их дамы.

Георг Шварц, который сидел опустив голову, сразу вскочил и усадил Георга Вайса рядом с собой. Вице-начальство, доктор Шнап, необычайно торжественный, что особенно подчеркивала хризантема у него в петлице, тоже немедленно поднялся им навстречу. Расфранченная супруга доктора Шнапа любезно протянула всем ручку и, не вставая с места, представила им своего доброго знакомого — агента по распространению фарфоровых изделий. Наконец все перезнакомились, уселись за стол и попытались завязать непринужденную беседу.

Вдруг у входа в зал началась какая-то суматоха. К счастью, заиграл оркестр, раздались звуки зажигательной музыки, всех охватило одно лишь желание — танцевать, танцевать, танцевать! Общее веселье заразило даже начальство, и оно умчалось, увлекая в вихре танца фрау Агнетхен. Тем временем господин Пауль-Эмиль Бакштейн закурил ароматнейшую сигару и отошел в сторону вместе с господином Альфредом Зойфертом.

Тут пианист — он же и дирижер — запел какую-то незнакомую песенку в микрофон. Тембр его гнусавого голоса просто сводил с ума дам. Оркестр подхватил веселую мелодию, воспламенившую решительно всех. Ноги словно сами собой взлетали на воздух, касались паркета, скрещивались, подпрыгивали, подскакивали и удваивали темп.

Наконец танец кончился. Глава магистрата, задыхаясь, уселся на место и осушил бокал.

В дверях снова начали перешептываться: шепот шел от стола к столу, шепталась уже треть зала.

Вдруг кто-то решительным шагом подошел к столу почетных гостей и склонился над начальством, а затем над вице-начальством. Оба господина побледнели. Раздался громкий голос:

— Час назад в полном расцвете сил скончался от удара главный врач центральной больницы, советник медицины профессор доктор Вайтман.

Он должен был присутствовать на вечере, но все думали, что его задерживают дела.

На эстраде появилось чрезвычайно юное создание в платье, еле прикрывавшем его тельце, и встало в позу, чтобы пропеть свои песенки.

— Я слышал, что он был не очень популярен, — сказал владелец ювелирного магазина Ноймонд, обращаясь к главе магистрата. — У него, кажется, были разногласия… Впрочем, у кого их не бывает. Дельный был человек.

Глава магистрата кивнул в знак согласия.

— Великие люди всегда непокладисты. Врач он был замечательный, но человек не в моем вкусе.

— О, безусловно! — рассмеялся господин Ноймонд. — А тощ был — как привидение. Мне говорили, что ему приходилось вечно сражаться. Ему без конца ставили палки в колеса. И оперировал он, не зная устали. Он просто надорвался.

Глава магистрата снова кивнул.

— Да, врач был замечательный. Нам будет его очень недоставать. Но что с ним случилось? Разрыв сердца? Кровоизлияние в мозг? Во цвете лет! Просто непостижимо.

— Невероятно, — простонал господин Шартенпфуль. — Ведь он казался крепким, как, ну, просто как жевательная резинка.

Продолжая говорить, они не заметили, что в зале появился какой-то странный предмет. Никто не мог разглядеть, какой именно. Правда, некоторым показалось, что вошел Второй нос в сопровождении своего владельца. Контролеры у входа растерялись. Тем не менее они попытались не пропустить Генриха Драйдопельта. Однако он оттолкнул их и теперь стоял в зале в своем поношенном коричневом костюме, который выделялся среди всех этих праздничных нарядов.

— Мне нужно свести кое с кем счеты! — сказал он, гневно озираясь вокруг.

— Но, сударь, прошу вас, не здесь. Вы видите, тут торжество.

— Вот именно, — заорал Драйдопельт. — Я и обещаю вам свести счеты как можно торжественней! Минуту! — Он, очевидно, увидел кого-то.

С быстротой молнии Драйдопельт пролетел, балансируя, по скользкому паркету к столу почетных гостей. Здесь он ухватился за спинку свободного стула и прогремел грубым голосом, перекрывая шум в зале:

— Вы затравили его насмерть! Вы все. Ты, и ты, и вот ты! Ну-ка, выходи, дружок, я хочу свести счеты с тобой, именно с тобой…

И схватив кого-то за рога, он стащил его со стула.

Голая малютка на эстраде пела, сопровождаемая вдохновенным пианистом, залихватскую песенку и воспламенила сердца мужчин. Она кончила, сделала несколько грациозных па, сначала налево, потом направо, и снова грянул оркестр, опьяняя всех. Зал восторженно орал, аплодируя и бесконечно вызывая малютку. Она робко приседала.

Когда все несколько успокоились, Генриха Драйдопельта уже не было в зале. А Шартенпфуль — правда, на лице его виднелась маленькая царапина и под глазом багровел синяк — как ни в чем не бывало сидел на стуле и курил сигарету. Оркестр заиграл новый танец, и ни у кого не было времени понять, что именно произошло.

Дочь чиновника магистрата Отто Гроскопфа, рыжая Эведора с тициановскими волосами, так и мелькала в вихре танца.

— Ах, уважаемая фрейлейн, как бы мне хотелось знать, где вы живете! — промолвил ее галантный кавалер.

— Узнать это очень просто — на улице Александра Гумбольдта, — не задумываясь, ответила Эведора.

— Великолепно — совсем рядом со мной! — прошептал ее партнер. — Если бы этот… этот… этот великий музыкант был еще жив, он воспевал бы только вашу красоту.

— Он вовсе не был музыкантом, — перебила его заносчиво Эведора. — Он великий художник.

— О, знаю, знаю, — очаровательно улыбаясь, уверил ее кавалер. — Я просто пошутил. Но вы, прелестная барышня, вы не только прекрасны, вы, оказывается, и умны.

Они спустились в бар и натолкнулись на ее почтенного папашу, который, обняв пышную фрау Агнетхен, пытался приподнять ее со стула.

— Все натуральное, — шептал он. — Просто слюнки текут.

Увидев дочь, он немедленно исчез со своей спутницей.

В зале наверху все было по-прежнему.

— Какой прекрасный праздник! — промолвила Элизабет Химмельрайх, обращаясь к баронессе фон Эйк.

— Совершенно с вами согласна, — подтвердила баронесса, — особенно принимая во внимание, что вся выручка — конечно, она будет весьма невелика, подумайте, во что нам обошлись бесплатные билеты для почетных гостей, — да, вся выручка пойдет на дела благотворительности. Вы же знаете, как много людей сейчас нуждается!