Слушается дело о человеке

— Я знаю, о чем ты думаешь, — сказал незнакомец. — Тебе возвращают честь. Разумеется, дело здесь не в пустом тщеславии. Честь нужна тебе не для того, чтобы важничать и бахвалиться перед окружающими. Нет, порядочный человек не может существовать без чести, она необходима, без нее не достичь успеха. Утратив честь, человек становится в людском мнении ничем. Молчи! Я знаю, что ты хочешь сказать. Но не воображай, пожалуйста, что чем больше тебе будет чести, тем лучше ты станешь. Быть человеком и быть любезным окружающим — вовсе не одно и то же. Ты обязан выбрать. И выбрать сам. А теперь решай. Больше я ничем не могу тебе помочь.

Изумленный Брунер поднял глаза. Кругом была пустота.

Чья-то рука вынула письмо из его руки, и оно исчезло.

Он понял, что стоит уже перед самыми воротами, хотя по-прежнему не сдвинулся с места. Он поглядел во двор и вытаращил глаза от удивления. Он увидел множество людей, построенных в шеренги. Они то бросались на землю, то вскакивали. Перед ними стоял какой-то человек и, отбивая такт, выкрикивал команду. Брунер отчетливо слышал каждое слово. Он узнал старую безобразную песню: «Лечь — встать! Лечь — встать!»

В окнах виднелись элегантные господа и крикливо разодетые дамы. Они держали сигареты в зубах и с любопытством следили за учением, время от времени лениво указывая рукой вниз.

Там наступил перерыв, очевидно на отдых. Маршировавшие принялись счищать пыль со своих костюмов и разминаться. Некоторые приплясывали, смеясь во все горло. Один упал. Его тотчас же унесли. Остальные снова построились во фронт и замерли в ожидании команды.

Брунера особенно поразило одно лицо, оно показалось ему очень знакомым. Он начал пристально всматриваться в этого человека. Да, сомнения не было — это был он сам! Но что он там делает? Уж не спятил ли он? Брунер попытался припомнить, как же это все могло случиться. Но помнил только одно: он стоял у ворот и смотрел на пустой двор, окруженный высокой оградой.

Господа в окнах начали нервничать. Они требовали продолжения.

Шеренги тотчас построились вновь. Среди маршировавших был и директор ремесленной школы. Брунер сразу узнал его по измятому галстуку. А рядом — да ведь это кажется главный врач отдела здравоохранения? Да, конечно же, он! Только без своей обычной сигары. А еще дальше — Брут, руководитель юношеской спортивной организации. И зубной врач, и безногий инвалид, и молодой ассесор — учитель гимназии имени Канта, и, наконец, Макс, водитель автобуса. А вот и юный жених в свадебном фраке. Он стоит плечо к плечу с владельцем молочного кафе из южного предместья. И наконец, позади всех, в самом последнем ряду — господин в дорожном костюме. Господин, видимо, очень торопился. Он поднял свои чемоданы и поспешно направился к воротам.

— Стой! Назад! Бегом марш! — крикнул громовым голосом командир.

Господин в дорожном костюме тотчас вернулся, встал в шеренгу и опустил чемоданы на землю.

— Продолжать!

Все снова приступили к учению.

Однако у пассажира, видно, и вправду не было времени. Он снова схватил чемоданы и снова попытался незаметно улизнуть. И снова его окликнул тот же голос.

Опустив голову и сгорбившись, человек вернулся в шеренгу.

Еще несколько раз он пытался сбежать, но каждый раз безуспешно. Ему никак не удавалось улизнуть.

Вдруг Брунер почувствовал, как под ногами у него затряслась и заколебалась земля. Здание магистрата с грохотом развалилось. Оконные рамы покоробились и превратились в какие-то страшные рожи. Прутья решетки, извиваясь, свернулись, как змеи. Только небо, спокойное, неподвижное и благостное, продолжало сиять в вышине. И тут Брунера коснулась чья-то рука.

— Слава богу! — прошептала, склоняясь над ним, Люциана.

Все стояло на своих местах: будильник, шкаф, кровать.

— Будильник уже давно прозвонил, — сказала Люциана. Брунер увидел ее лицо словно сквозь туман. Он приподнялся в постели и соскочил на пол.

Только умывшись и выпив горячего кофе, Брунер окончательно пришел в себя.

Через некоторое время, ощущая какую-то робость, он вошел в ворота магистрата.

В его кабинете сегодня было темней, чем обычно. Прежде чем сесть к столу, он поглядел в зеркало, висевшее над умывальником. Какая-то тень упала ему на лицо. Он вынул гребешок из кармана и провел им по волосам.

Вдруг он очнулся от своих мыслей и замер на месте. Обернувшись к окну, он погладил несколько раз мизинцем зубья своего небьющегося гребешка. Д-зз, д-зз…

Он смотрел, не отрываясь, на окно и даже сделал несколько шагов к нему.

Да, действительно! Окно было забрано решеткой! Действительно забрано, во всю ширину и длину.

Только теперь Брунер почувствовал боль в мизинце. Он наколол палец о гребешок. Так, значит, это не сон? Он не поверил бы если бы не боль в мизинце. Так значит, это не сон?!

Брунер подошел к окну, распахнул обе половины рамы и ощупал прутья. Они существуют на самом деле. Железные, их только что вмазали. Брунер захрипел, ему недоставало воздуха. Он должен выбраться из этой клетки, чего бы это ни стоило. Он принялся трясти решетку изо всех сил. О господи, до чего же крепко вделаны прутья.

Неожиданно дверь стремительно растворилась и в комнату ворвался молоденький каменщик в застиранной спецовке и сапогах, заляпанных известкой. Лицо его так и пылало.

— Хозяин велел мне сказать вам, что я болван. Хозяин говорит, что я вставил решетку не в то окно.

Брунер выпустил из рук прутья и уставился на парня. Действительно, они решили накануне зарешетить на всякий случай окно в кладовой рядом с его комнатой.

— Вы что же, ошиблись дверью? — спросил он и попытался улыбнуться.

— Да нет — окном.

В эту минуту в комнату вошел Отто Гроскопф. У него глаза на лоб полезли от изумления.

Каменщик уже раздобыл долото и молоток и принялся за работу. Цемент еще не успел затвердеть, и решетка скоро поддалась.

Усевшись наконец за письменный стол, Брунер заметил какую-то повестку. Городская прокуратура привлекала к ответу его сослуживца Эдельхауэра по обвинению в получении взятки, что карается согласно статье 331 Уголовного кодекса.

До Брунера донеслись удары молотка по долоту.

— Придется как можно тщательней проверить дело. Он наш лучший сотрудник, — сказал Гроскопф и пожал в недоумении плечами.

Не успел Брунер закончить опрос свидетелей, как к нему, не дождавшись вызова, вошел Эдельхауэр.

— Я слышал, что против меня возбуждено дело…

Брунер испытующе посмотрел на него.

— Да, да, я знаю! На меня донесли.

— Раз вы все знаете, — сказал Брунер, — я вынужден сказать, что вы меня просто поразили. Я думал — вы гораздо ловчей.

— А в чем меня обвиняют? — спросил Эдельхауэр с напускным спокойствием.

Брунер смотрел на коллегу, стараясь разгадать его тайные мысли.

— В том, что вы взяли шоколад и сигареты у лавочника, к которому явились в качестве должностного лица. Так?

«Неужели он донес на меня? Там присутствовала только его сестра — змея этакая!» — пронеслось в мыслях у Эдельхауэра.

Он тотчас же все понял и, состроив скорбное лицо, беспомощно опустил руки.

— Да, я взял шоколад и сигареты — сам не знаю, зачем и как…

— А куда вы их дели?

— Сдал, как полагается, в магистрат и занес в инвентарную книгу. — И он протянул квитанцию.

Брунер посмотрел сначала на бумажку, потом на Эдельхауэра.

— Квитанция выдана задним числом. А кроме того, вы вообще ничего не сдавали, — сказал Брунер и снова поглядел на квитанцию. — Подумайте сами — ведь у вас жена и дети.

Обвиняемый молчал. Он вспомнил странного владельца лавки и его очаровательную сестру.

— Куда девались эти подарки? — продолжал допытываться Брунер.

Эдельхауэр молчал.

— Может быть, они у вас дома? Или здесь, в письменном столе?

Обвиняемый молчал.

— Отвечайте же наконец, куда вы их девали? Выкурили? Съели?

Эдельхауэр утвердительно кивнул головой.

Брунер замолчал.

В коридоре послышались голоса, дверь снова распахнулась. Какой-то здоровяк силой ворвался в комнату и бросился к Брунеру.