Слушается дело о человеке

Знаменитость окончила первое отделение. Раздались продолжительные аплодисменты, прервавшие размышления Бакштейна. Он тоже зааплодировал с важным и рассеянным видом.

Наступил антракт. Дамы принялись вертеться во все стороны. Каждая старалась выставить напоказ свой прелестный профиль. Публика, успевшая соскучиться, столпилась в проходах и фойе и принялась болтать.

— Не понимаю, неужели есть люди, которые не любят искусства! — вздохнула супруга юрисконсульта и поправила кудряшки на лбу.

— Да, просто непостижимо, — поддержал ее Бакштейн.

Вдруг он заметил багровое лицо Гроскопфа. Пробормотав что-то нечленораздельное, Гроскопф бросился к советнику.

— И вы здесь! — воскликнул он, приветствуя Бакштейна.

— Приходится. Нельзя обижать устроителей, особенно когда они присылают бесплатные билеты.

Гроскопф вытащил носовой платок и вытер лоб и затылок.

— Моя гипертония сведет меня сегодня в могилу.

— Вам надо беречься, дорогой.

— Беречься? При моей работе! Разве это возможно?

— Да, вот что я хотел сказать, — промолвил советник, понизив голос. — Брунер обжаловал решение по делу о велосипеде. Но мы не дали хода его протесту. Мы ждем Белого Жоржа^[10] из отпуска. Уж он-то сумеет дать делу нужный оборот.

Гроскопф улыбнулся проходящей мимо даме и кивнул головой.

— Конечно, — продолжал советник, — жаль Брунера. Но он кругом виноват. Зачем нарушать мир и гармонию в нашем высоком учреждении? Все могло идти просто прекрасно. Но нужно уметь различать явления, нужно прежде всего твердо знать, где проходит граница между чернью и представителями власти. Этого требует наш авторитет. Недавно я застал Брунера в его кабинете — прошу заметить, в его служебном кабинете, — когда он разговаривал с каким-то весьма подозрительным типом, с каким-то художником, что ли. Брунер, по-видимому, в чем-то его убеждал. Ну, знаете, это уж слишком. Куда же это нас заведет? Разве мы можем знаться со всякими там художниками? Боже меня сохрани! Они существуют исключительно за наш счет, за счет наших налогов. Поработали бы кельмой да взялись за раствор, вот тогда бы и узнали, что значит трудиться. Мы бог знает сколько лет из кожи вон лезем, чтобы выбраться в люди, но кого они считают приличными людьми — это узнает только святой Михаил в день страшного суда.

— Совершенно согласен с вами, дорогой Бакштейн. Мы бьемся день и ночь, чтобы прокормить своих жен и дочерей, а эти людишки только и умеют, что уклоняться от уплаты налогов. Я постоянно твердил Брунеру, что нельзя возиться с простонародьем. Ведь мы представляем высокочтимую общественную организацию, а не какую-то там частную фирму. Например, я всегда напускаю на этих людишек страху. Пусть подождут, пусть чувствуют, кто здесь хозяин.

— Разумеется, мой дорогой, но, кажется, концерт уже начался.

И торжественно прошествовав в зал, господа уселись на свои места.

Второй нос Генриха Драйдопельта донес ему, что жена товарища, который пропал без вести на фронте — они вместе служили санитарами, — обожгла себе руку. Драйдопельт немедленно взял свою «походную аптечку» и отправился к ней. Определив степень ожога, он сразу принял необходимые меры и начал искусно лечить руку. Кроме того, он заметил, что сынишка больной разбил колено. Он занялся и им. И наконец, увидев на голове у девочки шишку, он «заговорил» ее, что, как известно в народе, помогает чрезвычайно.

Таким образом, всем трем больным была оказана медицинская помощь, и, к полному их удовольствию, дело обошлось без врачебного вмешательства. Драйдопельт собрался уже уходить, как вдруг женщина вспомнила еще об одном деле.

Она попросила своего благодетеля принять участие в судьбе Германа. Герман, как он, конечно, знает, человек семейный. Он живет рядом с Золотой Рыбкой, в соседней квартире. Но Золотая Рыбка решила избавиться от соседей. Она не хочет иметь свидетелей своей личной жизни и сумела выбросить Германов из их жилья; милая Золотая Рыбка, добавила женщина.

Драйдопельт слушал, набивая трубку, и даже не взглянул на рассказчицу.

— Вы всюду бываете, — продолжала женщина. — Не можете ли вы чем-нибудь помочь? Например, через магистрат? Просто жалко людей.

Драйдопельт слушал, задумчиво почесывая подбородок.

— Так, так, — сказал он. — Я знаю эту пышечку. И не думаю, что Германам можно помочь. У нее влиятельные покровители. Понятно?

— Совершенно понятно. Покровители у нее влиятельные. Как ни печально, но факт. Ее навещает Зойферт раза четыре в неделю. Впрочем, и в остальные дни она времени не теряет. Перед Зойфертом в магистрате все стоят навытяжку. Никто не посмеет пойти ему наперекор. Еще бы. Не бойся бога, бойся судьи. Подлипалы несчастные!

Женщина опасалась, что ее не поймут, и поэтому говорила возможно пространней. Но Драйдопельт прекрасно все понял.

— Ничего, моя милая, все это не так страшно, как вам кажется. Уж очень у Зойферта хлопотливая должность, вот ему и приходится время от времени искать утешения. А наш брат давно привык стоять навытяжку. Это у нас в крови. Война, правда, кончилась, но у нас все осталось без перемен. Только прежде мы носили форму, а теперь ходим в штатском.

Он сунул трубку в рот, уложил бинты в чемоданчик и простился со своей пациенткой, обещая скоро зайти. Дойдя до дверей, где он в прошлый раз повстречал советника магистрата, который собирался сесть в служебную машину, — дойдя именно до этих дверей, Драйдопельт смачно сплюнул.

— Дерьмо этакое, — крикнул он и перешел на другую сторону улицы.

Свой второй нос Драйдопельт успел заранее отправить в кабачок «У фонарика», и здесь нос принялся жадно поглощать водку особой крепости и закусывать ее разными новостями.

— Знаете, у людей не хватает винтика в голове, — сказал Драйдопельт хозяину кабачка и велел подать себе еще рюмку водки.

Вдруг он вспомнил, что собирался зайти к фрау Брунер, дабы растолковать ей, как необходимо твердо стоять на ногах, даже если барометр показывает «бурю». Но тут в кабачок ввалилась ватага веселых гуляк. Многие из них знали Генриха Драйдопельта. Они окружили его и ни за что не хотели отпустить. Волей-неволей Драйдопельту пришлось отказаться от своего намерения.

Брунер по обыкновению спешил на работу, но, подойдя к зданию магистрата, увидел нечто ужасное. Сначала он не поверил своим глазам и прямо остолбенел. Какой-то прохожий толкнул его изо всех сил и крикнул:

— Эй, парень, чего глазеешь? Чего ты здесь не видел?

Но Брунер по-прежнему стоял словно пригвожденный и решительно ничего не понимал.

— Что тебе здесь не нравится? — продолжал зловещий голос.

Брунер вздрогнул и обернулся. Никого! Он сделал еще несколько шагов по направлению к своему учреждению и снова остановился.

«Это еще что такое?» — хотел вскрикнуть он, но не смог.

Брунер стоял и, не отрываясь, смотрел на решетку, которая за ночь появилась на окне его кабинета. Он беспомощно покачивал головой. Еще вчера все было в полном порядке. О решетке и речи не было. Нет, очевидно, над ним просто подшутили. В полной растерянности он побрел дальше, но ему никак не удавалось дойти до ворот.

— Это сделано для твоей безопасности: как бы ты не выпал в окно, — услышал он знакомый голос.

Он быстро обернулся и успел увидеть, как кто-то поднялся в воздух.

Растерянный и ошеломленный Брунер, спотыкаясь, побрел к воротам, но ему так и не удалось до них дойти.

К Брунеру подошел незнакомец и вручил ему какую-то бумагу.

«…согласно решению Всемирного суда, ты немедленно восстанавливаешься в должности начальника отдела. Выговор, это темное пятно на твоей душе, снят. Его сожгли при ликовании толпы и звуках райских свирелей…»

И какая-то неразборчивая подпись.

— Я вижу, твоя честь восстановлена публично, — сказал податель письма; лицо его казалось расплывчатым.

Брунер молчал, не в силах собраться с мыслями и ответить. Он все еще не мог отвести глаз от письма.