Слушается дело о человеке

Он что-то пометил в записной книжке.

— Стоит только не записать, и непременно забудешь… — сказал он со вздохом. — Надо же было вам явиться в первый же день…

— Да уж как случится — вот именно, как случится. Но дело не в этом. Вот видите ли, коллега, могло бы возникнуть подозрение…

— Только, пожалуйста, без подозрений, — перебил Грабингер.

— Ну, разумеется, — поспешил его успокоить контролер, — я говорю — могло бы. Прощайте, до завтра. У меня куча всяких дел.

Он схватил свою папку со стола и поспешно вышел.

Прошел день, другой. Рогатый не приходил. Грабингером овладело странное чувство. С одной стороны, он был рад, что его избавили от ревизии. Очевидно, ему доверяют. Но он смутно чувствовал, что над ним нависла какая-то беда.

Он давно уже привез ящик с деньгами, водворил его на законное место и позвонил контролеру по финансовым делам. Но там никто не ответил. Мало-помалу Грабингер забыл об этом деле. Он был просто завален работой. Надо было готовить доклад для конференции по вопросам культуры. Уполномоченный, ведавший этими вопросами, к сожалению, заболел. Кроме того, Грабингеру часто приходилось работать в сверхурочное время. Многие читатели могли пользоваться библиотекой только после окончания рабочего дня, и Грабингер охотно оставался в библиотеке до вечера.

Неправильный образ жизни очень обострил его желудочное заболевание. Грабингер совсем расхворался. Ему пришлось взять на несколько дней отпуск. Правда, на завтра он все же притащился в библиотеку, чтобы закончить самые неотложные дела. Но ему стало еще хуже, и он слег окончательно. Его терзала такая адская боль, словно его резали ножами.

В этот самый день жена подала ему письмо из магистрата. Грабингер спокойно распечатал его, и вдруг кровь ударила ему в голову. Он покраснел, потом побледнел и упал на подушки.

Ветер слегка шевелил занавесками на окне, письмо лежало на полу.

Что им от него надо? Ведь он знает сотрудников магистрата всех наперечет. И они его знают. Не может быть, чтобы они, да еще единогласно, предъявили ему обвинение в растрате казенных денег! Ему, Клаусу Грабингеру, городскому библиотекарю! Но именно это и было написано в письме, которое только что подала ничего не подозревающая жена. Вот здесь, здесь написано, что его обвиняют в растрате трехсот восьми марок.

Грабингер сразу почувствовал себя здоровым. Ведь это положительно смешно. Ну, хорошо же! Он будет защищаться, и защищаться немедленно!

Он поднял письмо с пола и начал его перечитывать. Нет, подумать только, в официальном документе даже не указывается, на основании какой статьи предъявлено обвинение. Не указан и срок для подачи протеста в письменном виде.

Представление Грабингера о законах было самым туманным. Поэтому он аккуратно сложил письмо, передал его жене, и та бросилась к своему брату. Вскоре она вернулась, сияя от радости.

— Постановление не имеет силы. В нем отсутствует ссылка на статью, — воскликнула она. — Понимаешь, оно ровно ничего не означает.

— То есть как это не означает? — переспросил Грабингер. — Документ подписан самим начальником магистрата. Ну, хорошо! Уже я им отвечу!

И он с большим удовольствием принялся составлять свой ответ. Раз каша заварилась — что ж, по крайней мере он сможет излить наконец, что накипело у него на душе. Он скажет им и о служебных интригах и о волоките с квартирой. Теперь уж он выложит все!

Грабингер всегда действовал импульсивно. Поэтому, не теряя времени, он сел за машинку и отстучал протест, излив в нем все свои претензии. Этот протест написан человеком, стучал Грабингер, который, правда, никогда не знал роскоши, однако всегда умел прокормить себя и свою семью. Если речь идет об интеллектуальном богатстве, то он имеет полное право причислить себя к негласным богачам. Что же касается трехсот восьми марок, то о них Грабингер упомянул только так, вскользь, между прочим. Это обстоятельство он считал совершенным пустяком…

Грабингер писал и писал, и вдруг почувствовал ужасную слабость. Голова у него закружилась, губы побелели. Ему пришлось немедленно лечь и отложить все дела на завтра. Но и на другой день врач запретил ему заниматься чем бы то ни было и ушел, предписав постельный режим и диету. Да, по правде говоря, Грабингер и сам чувствовал себя совсем больным.

Прошло несколько дней, пока он снова собрался с силами и смог приняться за свой протест.

Наконец все было написано, черным по белому, именно так, как ему хотелось. Захватив с собой несколько книг, он направился в магистрат.

Здесь он, во-первых, отнес заявление, а во-вторых, позвонил контролеру по финансовым делам, но контролера не оказалось на месте. Только секретарша, юная Нелли, пропищала что-то в трубку.

Прошло очень немного времени, и Грабингера вызвали к юрисконсульту. Торжественно и идолоподобно восседал юрисконсульт за своим стильным столом. Да, ему пришлось прервать заграничное путешествие. По каким-то не вполне понятным причинам.

Серебряным голосом он приветствовал Грабингера.

Справа от него сидел Рогатый. Он облизывал сухие толстые губы и беспрерывно приглаживал торчавшие, словно рога, вихры. Но вихры немедленно опять становились дыбом. В руках он держал какие-то бумаги. Очки Рогатого метали искры.

Высокое судилище предложило вошедшему занять место в кресле, и юрисконсульт приступил к изложению мотивов обвинения.

— Глава магистрата предложил мне ознакомиться с вашим делом, господин библиотекарь. Сперва я не счел его слишком серьезным. Но теперь, теперь, к величайшему моему сожалению, оно предстало передо мной совсем в другом свете. Должен признаться, я жестоко разочаровался в вас.

Справа от оратора послышалось довольное ворчание. Рогатый порылся в своем черном портфеле, вытащил из него какую-то бумагу и протянул ее юрисконсульту.

— Да, — сказал юрисконсульт, пробежав ее глазами. — Да, вижу. Вот протокол заседания. Члены магистрата пришли к выводу, что вы пытались присвоить казенные деньги. Удалась вам попытка или нет — это совершенно не меняет существа дела. Остается доказанным, что при ревизии денег на месте не оказалось. Я хочу при этом сослаться на мнение некой весьма высокопоставленной особы, которая пользуется отличной репутацией. Она настаивает на строжайшем наказании за подобный проступок.

Тут юрисконсульт повернулся к своему соседу и передал ему протокол.

— Чрезвычайно обязан! — сказал Грабингер. — Вполне достаточно. Я полагаю, что под особой подразумевается ваш высокочтимый дядюшка, господин советник Пауль-Эмиль Бакштейн? Не так ли?

Рогатый склонил голову в знак согласия.

— Но, — совершенно некстати взорвался вдруг Грабингер, — но все же знают, что я взял деньги домой только для верности, только потому, что мне пришлось неожиданно уйти в отпуск. Ведь отвечаю за них я. Правда, я так завертелся, что забыл захватить деньги, когда вышел на работу. Это верно. Но советникам магистрата достаточно известна моя репутация.

Рогатый постучал карандашом по столу.

— А кто докажет, что вы не хотели воспользоваться деньгами и вернули их на следующий день только потому, что почувствовали опасность? Всякое, даже временное присвоение казенных денег, карается по закону. — Он присвистнул сквозь зубы. — Семейные затруднения, больница и прочее… Что вы можете привести в подтверждение своих слов?

Под перекрестным огнем устремленных на него четырех стеклянных глаз Грабингер спокойно заложил правую ногу за левую, потом левую за правую и вдруг вскочил.

— Если вам нужны доказательства, я, к сожалению, ничем помочь не могу. Однако вам, господин коллега Шартенпфуль, я посоветовал бы запастись аргументами в оправдание собственного образа действий.

— Но, ради бога, прошу вас, господин Грабингер, не забывайтесь, пожалуйста, — вскричал юрисконсульт. — Господин контролер не совершил никакого проступка, решительно никакого. Он только с исключительной ответственностью выполняет свой служебный долг.

Но Шартенпфуль вдруг заторопился, распрощался с юрисконсультом и под предлогом неотложных дел исчез с быстротой молнии.