Одинокий мужчина

— А, как-нибудь.

(Внутренний голос советует Джорджу пригласить его к себе домой, затем оставить на ночь, обязавшись утром доставить его обратно. Черт возьми, кто я такой по-твоему, злится на советчика Джордж. Это всего лишь предположение, отвечает голос.)

Принесли бокалы с выпивкой. Джордж предлагает:

— Слушайте, не хотите пересесть за тот столик в углу? Этот чертов телевизор маячит у меня перед глазами.

— Ладно.

Как было бы здорово, думает Джордж, если бы молодежь была поактивнее. Но глупо об этом мечтать. Приходится играть по чужим правилам, или забыть об этом. Когда они занимают места друг против друга, Джордж объявляет:

— А точилка все еще при мне, — достав ее из кармана, кидает на стол, словно вбрасывая кости. Кенни смеется:

— Я свою уже потерял!

ПРОШЕЛ час, может два. Теперь оба пьяны: Кенни не слишком, Джордж слишком. Впрочем, при всем при том ему так хорошо, как бывает редко. Он пытается классифицировать такую стадию опьянения. Решает, что, если грубо по Платону — пьяный диалог. Между двумя людьми. Но диалог без буквоедства, словесных игр, соперничества, без пакостного ложного уничижения. Это не занудные дебаты на заданную тему, но возможность говорить о чем угодно, меняя по желанию тему. Существенно важно не то, о чем говорить, важно обсуждать это совместно. Джордж не представляет подобного диалога с женщиной, женщины не могут рассуждать обезличенно. Мужчина его возраста подойдет, только если противоположен ему; например, если он негр. Пара в диалоге основана на полярности. Почему? Собеседники должны быть фигурами символическими, в данном случае, это Юность и Зрелость. Почему они символичны? Потому что диалог объективен, обезличен. Персонально участники в диалог не вовлечены. Поэтому может быть сказано все, что угодно. Даже самые личные сведения, самые ужасные тайны, изложенные как метафоры или иллюстрации, не могут быть использованы против тебя.

Джорджу хотелось бы разъяснить это Кенни. Что совсем непросто, и он не рискует обнаружить, что Кенни его не понимает. Он бы очень хотел, чтобы тот понимал, хочет верить, что Кенни способен познать сущность диалога. В этот миг ему кажется, что Кенни действительно знает. Джордж почти ощущает вокруг них наэлектризованное поле диалога. Он явственно чувствует просветление. Кенни сияет удивительной красотой. Свечение гармонии, как он это определил бы. Кенни излучает не сияние мудрости, не возбуждающее очарование, но когда они сидят, улыбаясь друг другу, он видит нечто большее — сияние глубокого взаимопонимания.

— Скажите что-нибудь, — приказывает он Кенни.

— Это необходимо?

— Да.

— И что сказать?

— Что угодно. Что кажется сейчас важным.

— В этом проблема. Я не знаю, что важно, что не важно. Мне кажется, моя голова набита ненужными вещами — не нужными мне.

— Как, например?

— Слушайте, не будем о личностях, но то, что мы изучаем в классе…

— Для вас ничего не значит?

— Иисусе, Сэр, говорю вам, я не вас имел в виду! Вы на порядок лучше других; это любой скажет. Вы стараетесь связать книги с днем сегодняшним, и не ваша вина в том, что мы все равно тонем в прошлом; как этим утром, с Титоном. Знаете, я не скажу, что прошлое фигня, может с возрастом оно станет невероятно важным для меня. Но оно мало значит для ребят моего возраста, вот в чем дело. И если мы о нем говорим, то лишь из вежливости. Думаю, причина в том, что у нас нет собственного прошлого — а то, что есть, мы мечтаем забыть, например, чему нас учат в школе, или что мы, дурачье, натворили…

— Что же, прекрасно. Это можно понять. Прошлое вам пока ни к чему, у вас есть Настоящее.

— Ох, Настоящее такая тоска! Я его просто презираю, нет — то, которое прямо сейчас, это исключение, разумеется… Чему вы смеетесь, Сэр?

— Сейчас — si! Сегодня — no!»

Джордж почти кричит, посетители оборачиваются.

— Выпьем за Сейчас!

И салютуя бокалом, выпивает.

— Сейчас — si! — Кенни смеясь, выпивает.

— Ладно, — суммирует Джордж, — Прошлое безнадежно, в Настоящем ничего хорошего. Допустим. Но есть еще такая неоспоримая вещь, как Будущее; его не избежать и не стряхнуть, словно пыль.

— Верно, чего-то сколько-то точно будет. Но может совсем немного, благодаря ракетам…

— Будет смерть.

— Смерть?

— Именно.

— Поясните, Сэр, я не понимаю.

— Я сказал — Смерть. Вы часто о ней думаете?

— Вовсе нет. Почти никогда. Зачем?

— В будущем — Смерть.

— А, да. Да, возможно, в этом что-то есть. — Кенни ухмыляется. — Только знаете что? Может и правда прошлые поколения думали об этом гораздо больше. То есть в те времена парни боялись, что молодежь пошлют на очередную бойню, где их перебьют, а весь остальной люд целеньким останется дома — изображать патриотизм. Только больше этот фокус не пройдет. Теперь все будем жариться одном котле.

— Но всегда будет причина ненавидеть тех, кто старше. За то, что прожили на несколько лет больше, пока всех не взорвали.

— Верно, почему нет? Может, и возненавижу. И вас тоже, Сэр.

— Кеннет…

— Сэр?

— Из чисто социологического интереса, почему вы упорно обращаетесь ко мне «Сэр»?

Кенни поддразнивающее улыбается.

— Я больше не буду, если не хотите.

— Я не сказал, что не хочу, я спрашиваю — почему?

— А вам не нравится? Хотя, наверное никому не нравится.

— То есть, никому из нас, стариков? — Джордж улыбкой пытается показать, что не обижается. Однако он видит, что символические отношения вырываются из-под контроля. — Ну, типичное объяснение будет в том, что мы не любим, когда напоминают…

Кенни решительно помотал головой.

— Нет.

— Что значит — нет?

— Вы не такой.

— Это вероятно комплимент?

— Может быть… Но дело в том, что мне нравится звать вас «Сэр».

— В самом деле?

— Люди привыкли к притворной фамильярности. Будто нет никакой разницы между людьми — ну, примерно как вы объясняли это сегодня, о меньшинствах. Если мы с вами одинаковы — что мы можем дать друг другу? Зачем такая дружба?

Он действительно понимает, с удовлетворением думает Джордж.

— Но двое молодых могут дружить, разве нет?

— Тут другая проблема. Конечно, могут, по-своему. Но они всегда будут соперничать, оттеснять друг друга. Молодые всегда состязаются друг с другом, вы разве не знаете?

— Да, положим, если не влюблены.

— Может, даже тогда. Может, в этом порочность… — Кенни запнулся.

Джордж ждет, полагая услышать какие-то признания о Лоис. Но не слышит. Кенни несомненно обдумывает что-то совсем иное. Он сидит, молча улыбаясь несколько минут, и — чистая правда — он краснеет!

— Это может чертовски глупо, но…

— Ерунда, продолжай.

— Иногда, читая викторианские романы, думаешь, ни за что не хотел бы жить в то время, разве что… ой, черт… нет, не могу!

Он замолкает, и краснея, заливается смехом.

— Ну что за глупости!

— Знаю, то, что я хочу сказать, чушь полная! Но я бы хотел жить во времена, когда к отцу обращались «Сэр».

— Ваш отец жив?

— Ну конечно.

— Почему же вы не зовете его «Сэр»? Иногда так зовут и сейчас.

— Но не моего отца. Не тот человек. И потом, он не здесь. Сбежал от нас пару лет назад… Но черт!

— Что такое?

— Зачем я вам все выложил? Я что, настолько пьян?

— Не больше, чем я.

— Я наверное сбрендил.

— Послушайте, если хотите, забудьте о том, что рассказали мне.

— Я не забуду.

— Нет, забудете. Если я вам велю, значит, забудете.

— Серьезно?

— Клянусь, забудете.

— Ну, если так — ладно.

— Ладно, Сэр.

— Ладно, Сэр!

Кенни сияет от счастья. Он действительно настолько рад, что это смущает его.

— Знаете, когда я сюда пришел, я думал, вдруг мы с вами сейчас встретимся — я хотел кое о чем у вас спросить. Я не забыл… — он залпом выпивает остатки в бокале. — Это насчет опыта. Нам говорят, чем ты старше, тем опытней, будто это что-то потрясающее. Что вы скажете, Сэр? Думаете, опыт правда великое дело?