Танские новеллы

И вот вечером пятнадцатого числа Чжан влез на дерево и перескочил через стену. Когда он подошел к западному флигелю, то оказалось, что дверь была приоткрыта. Хун-нян спала, и Чжан разбудил ее.

— Зачем вы пришли сюда? — спросила служанка в испуге.

Тут Чжан обманул ее:

— Твоя барышня в письме приглашала меня. Пойди скажи ей, что я здесь.

Охваченный радостным возбуждением, Чжан надеялся на успех. Ин-ин действительно вышла. Она была строго одета, держалась с достоинством и дала юноше суровую отповедь:

— Нет слов, — благодеяние, оказанное старшим братом, огромно! Ведь вы спасли нашу семью! Поэтому моя добрая матушка и доверила вам своих детей и заставила нас выразить свою признательность лично. Зачем же вы прибегли к услугам бессовестной служанки и прислали мне непристойные стихи? Вы начали с того, что проявили благородство, защищая нашу семью от надругательства, а кончаете тем, что сами наносите мне оскорбление. Выходит, взамен надругательства вы предлагаете нам позор? Какая же между ними разница? По правде сказать, я хотела было скрыть посланные вами стихи, но прикрывать безнравственность грешно. Показать их матери значило бы причинить неприятность человеку, сделавшему нам добро. Я собиралась послать вам ответ через служанку, но побоялась, что она не сможет передать моих истинных мыслей. Хотела прибегнуть к короткому письму, но опять-таки побоялась, что вы неверно его истолкуете; поэтому я рискнула и написала эти нескладные стихи, чтобы заставить вас непременно прийти. Я стыжусь того, что мне пришлось переступить приличия, но единственно, чего я желаю, это — чтобы вы сдерживали себя и не выходили из границ положенного.

Сказав это, Ин-ин повернулась и ушла. Чжан долго стоял в растерянности. Наконец, совершенно убитый, он перелез через забор и вернулся к себе.

Прошло несколько дней. Как-то вечером Чжан в одиночестве спал на веранде: внезапно кто-то разбудил его. Вскочил в испуге, оказалось — Хун-нян. Держа подушку одной рукой и перекинув сложенное одеяло через другую, она слегка коснулась плеча юноши и прошептала:

— Идет, идет! Чего же вы спите?!

Положила подушку рядом с подушкой Чжана, накинула одеяло поверх его одеяла и ушла. Чжан, протирая глаза, сел и принял приличную, строгую позу; долгое время ему казалось, что это сон, и все же он настороженно сидел и ждал.

Но вот пришла Ин-ин, поддерживаемая служанкой. Обаятельно застенчивая, обворожительно прекрасная, на вид такая истомленная, словно у нее не было сил двигаться, она ничем не походила на ту торжественно-строгую девицу, какой была в прошлый раз.

Это был вечер восемнадцатого числа. Косые лучи луны, сияющие, как хрусталь, освещали половину постели. Чжану, охваченному неописуемым восторгом, казалось, что его посетила небесная фея, а не простая смертная. Вскоре ударил колокол в монастыре, — близился рассвет. Хун-нян торопила Ин-ин, и та, беззвучно рыдая, медленно пошла к выходу, так и не сказав за всю ночь ни слова. Служанка поддерживала ее под руки. Чжан поднялся. Стало светло, и он в сомнении спросил себя: «Не сон ли это?» Наступило утро, он заметил пудру у себя на плече; одежда его хранила аромат духов, на постели еще были видны следы ее слез.

Дней десять от нее не было никаких вестей. И вот однажды Чжан принялся сочинять стихи из тридцати строк на тему «Встреча с небесной феей». Не успел закончить, как вдруг пришла Хун-нян, и он вручил ей листок со стихами, чтобы она передала их Ин-ин. С этих пор Ин-ин стала встречаться с ним в своей комнате. Утром он тайком уходил от нее, вечером крадучись возвращался; почти целый месяц длилось их счастье в западном флигеле. Когда Чжан спрашивал, как относится к этому ее мать, Ин-ин отвечала:

— Мне все равно! Я уже не могу ничего поделать! — и старалась прекратить разговор на эту тему.

В скором времени Чжан собрался ехать в Чанъань; перед отъездом он предупредил об этом Ин-ин. Она выслушала его без всяких возражений, но печальный вид ее тронул бы любого человека. Обе ночи, предшествующие отъезду, Чжану не удавалось повидаться с ней; так он и уехал на запад, не простившись.

Прошло несколько месяцев. Чжан снова приехал в Пу и некоторое время жил в семье Цуй.

Ин-ин была превосходным каллиграфом и отлично владела литературным стилем. Однако всякий раз, когда Чжан пытался просить у нее образцы ее почерка и стиля, она наотрез отказывала. Он неоднократно пробовал своими стихами вызвать ее на ответ, но Ин-ин обращала очень мало внимания на его творчество. Она тем и отличалась от других, что, обладая выдающимися талантами, делала вид, что ничего не знает; будучи красноречива, редко вступала в разговор; питая глубокие чувства к Чжану, не давала им выражения в словах. Когда сильная тоска охватывала ее, она умела казаться безразличной, и выражение радости или гнева редко появлялось на ее лице.

Однажды ночью Ин-ин в одиночестве играла на лютне; мелодия была так печальна, что вызывала сердечную боль. Чжан подслушал и попросил продолжать, но она наотрез отказалась. Это еще больше усилило его страсть.

Вскоре Чжан снова должен был ехать на запад, так как близились государственные экзамены. Вечером, накануне отъезда, он не говорил больше о своем чувстве, лишь грустно вздыхал, сидя рядом с Ин-ин. Она же, зная, что близится разлука, кротко взглянула на него и мягко сказала:

— Обольстил, а потом покинул. Так оно и должно было случиться. Я не смею роптать! Но если вы, обольстивший меня, решите дело по совести, это будет поистине милостью с вашей стороны. Тогда мы сдержим нашу клятву о верности до гроба. Зачем же печалиться об этой поездке? Однако вы так расстроены, а мне нечем вас успокоить. Вы, бывало, говорили, что я хорошо играю на лютне, а я до сих пор стыдилась и не могла играть при вас. Но теперь вы уезжаете, и я исполню ваше желание.

Приказала вытереть лютню и тронула струны; вскоре в мелодию «Платье из радуги, одежда из перьев» проникли скорбные ноты, так что нельзя было узнать первоначального мотива. Все, до кого доносилась музыка, грустно вздыхали. Ин-ин прервала игру, порывисто бросила лютню, — слезы лились по ее щекам; убежала в комнату матери и больше уже не выходила. На рассвете Чжан уехал.

В следующем году, потерпев неудачу на экзаменах, Чжан остался в столице; поэтому он послал Ин-ин письмо, где изложил все, что чувствовал. Ответ в моем неискусном изложении был примерно такой:

«Я прочла Ваше письмо, полное глубокой любви ко мне. Мои чувства к Вам — это грусть, к которой примешивается радость. Вы были так внимательны, что вместе с письмом прислали мне в подарок коробку с искусственными цветами и губную помаду. Конечно, я благодарна Вам за большую любовь, но кто же есть еще, кроме Вас, для кого бы я стала украшать себя? Я гляжу на Ваши подарки, и меня охватывают воспоминания, и тоска моя растет. Теперь, когда нужно готовиться к экзаменам в столице, Вам необходимо оставаться там, чтобы добиться успеха. Конечно, я не стою Вас, но как тяжело вечно жить в одиночестве, вдали от любимого. Такова судьба, что же я еще могу сказать!

С прошлой осени я живу как в тумане, будто утратила что-то. Среди веселья и шума заставляю себя говорить и улыбаться, но ночью, когда остаюсь одна, непрестанно лью слезы. Даже ночные грезы мои полны слез. Иногда во сне мы становимся близки, как прежде, и печальные мысли о разлуке снова пугают душу, но видение прерывается, прежде чем кончается тайное свидание. Половина постели еще кажется теплой, но тот, о ком я думаю, по-прежнему далеко.

Как будто вчера мы расстались, а новый год уже пришел на смену старому. Чанъань — город удовольствий, где все влечет молодого человека. Какое счастье, что Вы не забыли меня, недостойную, и постоянно вспоминаете! За это я, ничтожная, никогда не сумею отблагодарить Вас. Клятву же нашу о вечной верности я никогда не нарушу! Прежде, благодаря родству, нам с Вами довелось повстречаться у моей матери. Служанка уговорила меня повидать Вас, и это привело к тайным свиданиям. Я не сумела сдержать своих чувств. Вы вели себя как тот, кто увлек девушку игрой на лютне [194]; у меня же, презренной, не хватило сил бросить в Вас челнок [195]. Став служанкой у Вашей циновки и подушки, я была полна глубокой преданности. По своей наивности и простоте думала, что так будет всегда. В счастливый день, когда узнала Вас, я не смогла совладать с собою; дошла до такого позора, что отдала себя Вам и не смогу уже держать полотенце и гребень [196]. До смерти я не перестану упрекать себя. Слова напрасны, остается лишь сдерживать рыдания!