Гулящая

овался Проценко.

- Кой черт! Уж очень замысловато,- ответил Довбня.- Начал немного свадьбу. Сыграю вам, скажите только раньше: нет ли у вас чаю? Я чаю не пил.

- Христя! - бросился Проценко в кухню.- Самовар уже убрали?

- Нет, еще в комнатах.

- Нельзя ли попросить у Пистины Ивановны чаю?

- Сейчас.

И Христя, ловко спрыгнув с постели, побежала в комнаты.

- Как посмотрю на вашу девушку, так и чаю бы не пил - глядел бы на нее не нагляделся! - бубнил Довбня, уставившись на Христю, когда она подала ему на небольшом подносе чай.

- Берите же, не то брошу! - покраснев как кумач, промолвила Христя.

Довбня, не сводя с нее глаз, нехотя протянул руку; не успел он взяться за блюдце, как Христя повернулась и опрометью выбежала вон.

- Вот это да! вот это прелесть! Это вам не городская потаскуха, не барышня, у которой в жилах вместо крови свекольный квас или сыровец течет. Эта - опалена солнцем; у нее не кровь - огонь! - бубнил Довбня, мешая ложкой чай.

И он стал рассказывать Проценко всякие случаи из своих пьяных похождений. Это были дикие россказни, беспутные речи беспутного пьяницы, плод грязных вожделений и страстей; у свежего человека от них с души воротит. Видно, омерзительными показались они и Проценко, потому что он тут же прервал Довбню:

- Бог знает что вы болтаете! Неужели умный человек может пуститься во все тяжкие?

- Умный, вы говорите? - спокойно спросил тот.- А причем тут ум? Природа, вот и все! Ведь вы едите? пьете... Ну?

Он не договорил. Да и договаривать было нечего: Проценко даже страшно стало от такой голой, неприкрытой правды. Он постарался замять разговор, перевести его на другую тему, пока не повернул опять на либретто, над которым после знакомства с попадьей просидел с неделю. Хотя писал он второпях и не очень заботился об отделке, все же своей работе придавал очень большое значение. Давно уже он мечтал увидеть когда-нибудь на сцене свою оперу, созданную по мотивам народных песен,- таких глубоких и проникновенных. До сих пор их давали только в хоровом исполнении, и всем они так нравились; иногда несколько песен объединяли, чередуя грустную с веселой, и такие постановки производили на слушателей огромное впечатление; но это не была опера,- это были только первые робкие шаги на подступах к великому делу, которое ждало своего мастера, способного взять на себя смелый почин. Кто знает, не он ли будет этим смелым зачинателем? Ведь ему первому пришла в голову эта мысль! Почему же не осуществить ее, если есть способности и желание? Надо только написать либретто, а музыку подобрать из песен, которые поет народ... Это уж пустячное дело! Попросить кого-нибудь, кто знает ноты, чтобы переложил музыку на голоса, вот и все! Жаль, что он этому не научился, а то и просить не надо было бы - сам бы все сделал. Эта мысль так овладела им, что он уже видел свою оперу поставленной на сцене. Всюду толки, разговоры: "Проценко написал оперу! Ставят оперу Проценко!.. Нет, вы только подумайте!" Надо поскорей садиться