...И никто по мне не заплачет

Но носы у взрослых, решил Лео, существуют только для того, чтобы не сваливались очки да еще чтоб было что совать в носовой платок.

В школе, где учился Лео, пахло, как во всех школах средних широт. Олифой, таблицей умножения, списанным у соседа домашним заданием и грифельной пылью. И еще страхом. Всегда немножко тянуло страхом. В девчоночьих классах стоял запах сладкий, затхлый и неопределенный. Учитель Целлер припахивал бамбуком, немножко кожей, бумагой и еще своей домоправительницей, которая иногда приносила ему обед и в свою очередь пахла сентябрем. А фрейлейн Мюллер из девчоночьего шестого «Б», получившая приз за прыжок в высоту на состязаниях в Ашафенбурге, где прыгало много девиц, прямо-таки пахла рекордами и профессиональным гимнастическим объединением. Итак, все имело свой запах — учителя, залы и чернила.

Леонард сидел у окна на третьей парте рядом с Фрицем Фикентшером. Перед ними — Эрвин Шваб, торговец бутербродами, а также Руди Пирцер, у которого бывали припадки, потому что сердце у него билось неправильно и все время отставало, как школьные часы. В том же классе учились Биви Леер и Рупп меньшой. Наци Кестл ходил в следующий класс, а «большие» Гиммельрейхи были протестанты, их мать, правда, принадлежала к римской церкви, но им от этого было ни жарко, ни холодно, как, смеясь, говорили они. На крышке парты, за которой сидел Лео, ножом было вырезано «Месть». А весь ее край был испещрен зарубками: это двадцать лет назад постарался некий школьник, по имени Мартин Вааге, — после порки он каждый раз делал зарубку. Зарубок было очень много, но Лео Кни, разумеется, понятия не имел, что они означают. Ведь Мартин Вааге по годам мог бы быть его отцом.

Крышка чернильницы на парте ученика Кни, цинковая крышка, которая откидывалась, так что становилось видно стеклянное горлышко чернильного пузырька, тоже была изукрашена. На ней, видимо перочинным ножом, было выгравировано: «Memento mori»[5] Дело рук одного школьника, звавшегося Иоганн Фрейденрейх и двадцати одного году от роду погибшего в уличной катастрофе. Эту надпись он сделал после того, как под партой прочитал до конца про Виннетоу, том 2, где уже скончался благородный краснокожий. Латинскую премудрость он почерпнул из исповедальной записки. На ней стояло это речение, пониже, в скобках, переведенное на немецкий язык.

Слева от Леонарда, совсем близко, торчала рукоятка верхней фрамуги, которую по приказанию учителя он иногда открывал, а наискосок, справа, стоял учитель за своей кафедрой, если, конечно, не сидел, что и ему и Лео было приятнее. Учитель Целлер, сын оптового торговца картофелем, был человек без честолюбия, да и вообще ни рыба ни мясо, как выражались мальчишки. Он сек их так же уныло, как рассказывал им о Попокатепетле. Но иногда, в дни, когда после обеда у него не было уроков, господин Целлер являлся в школу с длинным парусиновым футляром. Футляр таил в себе охотничью двустволку. В эти дни она бывала нужна учителю Целлеру, потому что компаньон покойного старика Целлера приглашал его на охоту по уткам и зайцам. Охотничья страсть несколько возвышала господина Целлера над другими учителями. Двустволку он вешал на крючок для географической карты.

В одном классе с Леонардом учился Густав Мюллер. Это был «трудновоспитуемый» мальчик, как регулярно вот уже четыре года значилось в его дневнике. Когда на большой перемене Фриц Фикентшер получал от учителя Целлера новый кусок мела, чтобы записывать имена своих соучеников, которые болтали, покуда господин Целлер, запершись в географическом кабинете, поглощал печеночный паштет, первым на доске неизменно стояло имя: Густав Мюллер.И последним тоже.

Мюллер смеялся,или Мюллер плюнул в ученика Фикентшера, Мюллер сказал, что не боится господина учителя.Вот что каллиграфическим почерком, пыхтя и отдуваясь, выводил Фикентшер на черной доске в красную линейку. Изредка на самом краешке, потому что места уже оставалось мало, красовалась еще и фамилия Леер. Вернувшись, учитель проходил на пять шагов в глубину класса, становился лицом к доске и говорил, нимало не волнуясь: «Мюллер, подойди ко мне!»

И тут всех мальчишек мороз подирал по коже — Густав Мюллер был так храбр, что, смотря по настроению, мог и остаться сидеть за партой. В таком случае господин учитель неторопливо направлялся к нему и за волосы тащил его к кафедре. Иногда Густав, скособочившись, покорялся ему, а иногда хватал учителя за руку и пытался оспаривать его право на свой вихор. В конце концов победителем все-таки оставался учитель и торопливо колотил мерзкого мальчишку бамбуковой палкой. Затем урок продолжался. Но после конца занятий Мюллер Густав в свою очередь дубасил Фикентшера. И так как это повторялось довольно часто, последнего осенила светлая мысль — уходить из школы вместе с учителем, с которым ему было по пути чуть ли не до самого дома.

Однажды у господина учителя выдался прескверный день. Досадила ли ему домоправительница или в этот день неблагоприятно стояли звезда, но факт остается фактом: учитель пребывал в весьма раздраженном состоянии. В этот день взаимостояние звезд ничего доброго не предвещало и ученику Мюллеру. В перемену он в своей непомерной резвости нарисовал на доске учителя. Попросту отнял у Фикентшера мел да еще дал ему щелчка по умной голове. Портрет получился очень недурной, только подбородок был слишком длинен. Это, видно, заприметил и учитель, вернувшийся после завтрака. На этот раз он так дернул за вихор хронического грешника, что тот не смог оказать сопротивления. Ученик Мюллер был поставлен у передней стены, возле батареи парового отопления.

Не двигаться с места, Мюллер! — сказал учитель голосом серьезным и строгим. В тот день была среда, и двустволка в зеленом чехле висела на географической карте.

Правой рукой господин Целлер снял ее со стены, потянул за тесемку, продернутую в футляр, и он открылся. Учитель вытащил оттуда грозу диких уток о двух угрюмо сверкающих стволах. В классе стало тише, чем во время «Dominus vobiscum»[6]. Никто не шаркал, не толкался, не пыхтел, не чихал и не кашлял. Густав Мюллер стоял у батареи, как некогда Балтазар Гиммельрейх в игре в Вильгельма Телля, молчаливо и неподвижно. Учитель сказал:

Ну-с, ученик Мюллер, пробил твой последний час! Кувшин ходит по воду, пока не разобьется.

И господин Целлер взвел два больших курка, щелкнувших громко и холодно. Лицо ученика стало грязно- зеленого цвета, учитель же вскинул ружье и прищурил один глаз. На задней парте кто-то заплакал. А Густав Мюллер не своим голосом бросил в стеклянный воздух:

Вы не смеете, господин учитель, не смеете!

В это самое мгновенье дверь распахнулась и в класс вошел субтильный старший учитель Краус, с несколькими гладко прилизанными волосками на черепе. Ученик Мюллер скользнул спиной по батарее и сел на пол. Это и для него было, пожалуй, многовато.

А маленький учитель Краус говорил учителю Целлеру, который вдруг приобрел весьма комический вид:

— Ну, доложу я вам, господин коллега, ну, доложу я вам...

И увел своего коллегу в учительскую, а занятия в классе в этот день вел младший преподаватель Майер, и еще последующие три дня, покуда вновь не появился учитель Целлер. Невеселое времечко было у него позади, потому что эта история дошла до попечительства, а может, и еще выше. С этого дня Фриц Фикентшер больше не получал мела для записи фамилий нарушителей порядка, а также подзатыльников от своего соученика Мюллера. Записывать теперь велено было Эйзенрейху Иоганну, и потому доска всегда была чистой. Но «расстрел» совершенно не помог Густаву Мюллеру, он по-прежнему оставался «трудновоспитуемым».

Но чем он был на самом деле, многие из друзей его детства узнали лишь позднее, когда школьник Густав Мюллер стал профессиональным боксером и из тридцати восьми встреч проиграл только одну — широкоплечему мулату, который прибегал к недозволенным приемам и звался Зикки.

И опять была суббота. Сначала мальчишки с Мондштрассе искали майских жуков на лугу у Изара. В марте, собственно, майских жуков не бывает, но Наци сказал, что где-то ведь они должны быть, наверно, сидят под дерном, в мае же проделают маленькие дырочки и вылезут на свет. А майский жук в марте штучка не менее ценная, чем земляника в декабре. Жуков, которых они поймают, Лео должен был в воскресенье продать у входа в Зоологический сад. Туда ведь приходит множество богатых людей со своими бледными, глупыми неженками детками, которым ни за что на свете не поймать майского жука, а иметь, небось, хочется. Этим высокопоставленным господам Лео и станет предлагать своих жуков. Самцов по пятьдесят пфеннигов, самочек подешевле — женский пол всегда идет дешевле. На вырученные деньги мальчики собирались купить маску для подводного плавания и ласты, чтобы нырять позади семейных бань, там, где стекает вода, в поисках золотых очков и украшений, уплывших от своих владельцев. Возможно, что они даже опустятся на дно Штарнбергского озера, где затонула яхта короля Людовика: говорят, она лежит на глубине всего семи метров. Возможно, что и так. Очень даже возможно!