Мемуары Дьявола

— То была… коляска… закрытая…

— Так! И у вас был конечно же багаж или дорожные чемоданы?

— Да, да.

— И что было в чемоданах?

— Но, — пожал плечами барон, — что бывает обычно в чемоданах… Белье, одежда…

— Я спрашиваю только потому, что хочу вернуть вам все в точности, за исключением оружия, если оно у вас было; вы все получите обратно, как только я узнаю, кто совершил этот наглый грабеж.

Последняя фраза Бертрана прозвучала не как вопрос, и Луицци счел за лучшее промолчать, а шуан продолжил:

— Ваше имя, сударь?

— Мое имя? Но… — Барон запнулся. — Я не могу… Не хотел бы его здесь называть…

— Мы все равно узнаем его из вашего паспорта, — хмыкнул Бертран, — если, конечно, он у вас был.

— Как мне кажется, — до барона начало доходить, в сколь незавидное положение он поставил себя собственной ложью и колебаниями, — вам мало разницы, кто я такой. Я не требую у вас ни коляски, ни денег, ни багажа; отпустите меня на все четыре стороны — это все, что я хочу.

— Обязательно, сударь, а как же, — иронично заметил шуан. — Вы меня убедили. Что-то не очень похоже, что вы сильно переживаете, потеряв такую прорву денег и коляску.

Едва он закончил эту фразу, как в комнату, запыхавшись от бега, влетел посланный Жаком на почтовую станцию мальчишка-подручный.

— А, Бонфис! — приветствовал его Бертран. — Ну что, выполнил поручение хозяина?

Паренек увидел раненого Жака и застыл, опустив голову.

— Ты будешь отвечать или нет? — уже не скрывая ярости, заорал Бертран. — Я слышал, как на распутье у креста Везье этот проходимец рассказывал свою байку папаше Брюно, и знаю, куда тебя послали! Говори же, что ты узнал?

— Я, — испуганно забормотал Бонфис, — я все вам скажу. В течение двух дней ни одна почтовая коляска не проезжала через Витре.

— А я и не сомневался, — хмуро произнес шуан. — Эй, парни, ну-ка свяжите этого типа, как теленка — за все четыре лапы, и окуните в самую топкую трясину!

— Меня? Но почему? — вскрикнул Луицци, отступая перед ворвавшейся в комнату полудюжиной вооруженных крестьян. — За что?

— За то, что именно так мы поступаем со шпионами.

— Но я никакой не шпион, я вообще здесь… случайно.

— Тогда кто ты такой, последний раз спрашиваю? — грозно спросил Бертран.

— Я… Мое имя — барон де Луицци.

— Барон де Луицци! — повторил вдруг женский голос. Сестра Анжелика быстро подошла к Арману, внимательно всматриваясь в его лицо. — Вы — барон де Луицци?

— Да, Арман де Луицци.

— И правда, — задумчиво сказала монахиня, — да, все верно…

— Но кто вы, сестра моя? Разве мы с вами знакомы? Или вы видели меня там… откуда я только что вышел?

— Я не знаю, откуда вы вышли, — ответила Анжелика, — а я… я… Но вы, должно быть, уже забыли меня — десять лет прошло… Мне нужно поговорить с вами, Арман, хоть и встретились мы слишком поздно…

Пока барон, неожиданно спасенный этим вмешательством, пытался отыскать в памяти имя девушки со столь поразительно знакомыми ему чертами, Бертран, подойдя к ним, спросил сестру Анжелику:

— Так вы знаете этого человека?

— Да.

— Ручаетесь?

— Да.

— Что ж, пусть остается. А нам пора. — И Бертран громко отдал приказ: — Пошли, парни — скоро рассвет.

— А офицер? С офицером-то что? — раздались голоса оставшихся у дверей шуанов.

— Носилки готовы, ведь так? Забирайте, но поаккуратней, не нужно зазря причинять ему боль.

Старик Брюно приподнялся со стула и сказал Бертрану:

— Сегодня ты сильнее, Бертран; но смотри — настанет мой день.

— Уймись, калечный, — ответил шуан, — а то моим ребятам лишь бы повод найти — подпалят твой дом и выпотрошат закрома. Я и так из кожи вылез, можно сказать, чтобы обойтись без крайностей.

Жак, в окружении слуг и жены, промолчал; все они потеснились в глубину комнаты, Луицци и сестра милосердия тоже посторонились, чтобы пропустить носилки с офицером. В тот момент, когда раненого пронесли перед Анжеликой, она взглянула на него и, отшатнувшись, в ужасе ахнула:

— Анри!

Раненый, немного приподнявшись, также вскрикнул и, рухнув без сил обратно, простонал угасающим голосом:

— Каролина! Каролина!

Несшие его шуаны остановились, но по знаку Бертрана продолжили свой путь, а монахиня бросилась на шею Луицци с возгласом:

— О, брат мой! Брат!

II

Монастырская интрига

«Каролина! Каролина!» — повторял про себя Луицци с изумлением, ибо это имя не вызывало у него ничего, кроме туманного образа, подобного тем смутным обрывкам воспоминаний, что возникали у него при взгляде на лицо девушки. «Каролина! Каролина!» — повторял он, не придав значения произнесенному ею слову «брат», поскольку сам называл монахиню сестрой.

— Как! — со страданием в голосе воскликнула девушка. — Вы и теперь не припоминаете?

Она вдруг осеклась, оглянувшись по сторонам, и Жак, заметив это движение, поспешно предложил:

— Если вам есть о чем поговорить наедине, то вторая комната — к вашим услугам; надеюсь, что теперь уж вам никто не помешает.

Монахиня любезным поклоном поблагодарила Жака и первой вошла в соседнее помещение.

— Господи! Неисповедимы пути твои!

Луицци последовал за ней; прикрыв дверь, он подошел к сестре Анжелике:

— Каролина! Да, я припоминаю это имя; но столько воды утекло с тех пор, как я слышал его в последний раз…

Монахиня приподняла края просторного белого капюшона, наполовину скрывавшего ее лицо:

— Смотрите, Арман, смотрите хорошенько. Неужели в этом лице нет ничего знакомого вам?

— Да, — произнес Арман, внимательно изучая прекрасный невинный облик девушки, — но чувство, которое оно у меня вызывает, весьма необычно; можно сказать, оно двояко. Вроде бы я видел вас совсем юной, и в то же время мне кажется, что знал вас и в более зрелом возрасте…

— Ваше чувство не обманывает вас, Арман; ибо вы видели меня еще совсем ребенком в Тулузе, и тогда же узнали одну достойную женщину, которая заменила мне мать — несчастную мою сестру, столь похожую, как говорили, на меня.

— О! Каролина! — вскричал Луицци. — Бедная моя сестричка! И как же я вас встретил!

— Увы! — продолжала девушка. — С тех пор, как Софи, вы, наверное, знаете ее как госпожу Дилуа, пришлось уехать из Тулузы…

— Это моя вина! — признался барон.

— С тех пор сколько страданий мне пришлось вынести!

— А теперь, когда она умерла…

— Умерла? — ахнула монахиня.

— Да, она скончалась под именем Лоры де Фаркли, — горестно вздохнул Арман, — и опять же по моей вине! Ибо я несу гибель всем, кого любил и с кем был близок…

— О Боже! Но… Как? Как это случилось?

— Я не могу… Я не должен вам это рассказывать. Но вы, Каролина, что с вами стало за эти десять лет? Как вы жили?

— Без радости и не без печали, как сирота, потерявшая семью…

— Поведайте мне о всех ваших несчастьях, Каролина; возможно, мне еще удастся что-то исправить…

— Да, мне следует довериться вам, и я сделаю это. Я расскажу вам все, без утайки. Да простит мне Господь, да и вы тоже, что в этом святом облачении я стану опять говорить о прегрешениях, за которые и так уже сурово наказана, о чувствах, которые не угаснут ни от какой епитимьи и которые послал мне Всевышний лишь для того, чтобы они стали мне вечной пыткой!

— Не бойтесь, Каролина, рассказывайте — я буду снисходителен. Злой рок, похоже, обрек на беды и несчастья весь наш род и навалился на вас столь же тяжким грузом, как и на меня; но вы, вы не имели ни богатства, ни имени, ни кого-либо, кто мог защитить вас, тогда как я не вправе жаловаться на судьбу подобно вам.

Луицци предложил Каролине устроиться поудобнее в кресле и присел рядом, испытывая грусть от одной мысли, что ему сейчас предстоит услышать о блужданиях и ошибках в жизни сестры. Собравшись с духом, девушка начала свой рассказ:

— Вы знаете, что Софи вынудили уехать из Тулузы. Однако, несмотря на все свое отчаяние, она не забыла обеспечить дальнейшую жизнь удочеренной ею сироты, вручив шестьдесят тысяч франков господину Барне, ее и вашему, насколько мне известно, нотариусу. По воле Софи эти деньги должны были перейти мне при совершеннолетии. Какая-то часть ушла на мое содержание и образование, другая была положена господином Барне под процент, и не так давно я получила от почтеннейшего нотариуса письмо, в котором он известил меня, что мой капитал вырос к сегодняшнему дню почти до восьмидесяти тысяч, и выразил надежду, что это довольно значительное приданое поможет мне найти достойную партию, если только я приму решение вернуться в мир; ибо я еще не дала монашеский обет…