Иностранный легион. Молдавская рапсодия. Литературные воспоминания

Не могу не отвлечься и не сказать хоть несколько слов о Джерманетто. Он еще здравствовал, когда эта книга была закончена, он еще не стал для меня воспоминанием, смерть еще не разорвала дружбу, которая связывала нас десятилетия. А тёперь я вынужден ограничиться несколькими строками.

Возьму только что рассказанное с его слов приключение.

Как бы много оно ни говорило о Джерманетто, его облик еще больше раскрывается в том, как сам он обо всем рассказал. Джованни восторгался Вайяном, его умением «портить кровь» полиции, он восторгался товарищами, которые руководили митингом, и теми, которые спускали его по пожарной лестнице, и нашей общей приятельницей Жанной Муссинак, которая ждала его с автомобилем, и стариком коммунаром, который прятал его у себя. Но он как будто и не вспоминал, что главным-то действующим лицом во всей этой истории был как-никак он сам; что спускаться в темноте по пожарной лестнице да еще на одной ноге пришлось именно ему; что любой глупой случайности было бы достаточно, чтобы в руки полиции попал именно он, и что высылка в Италию, к Муссолини в гости, грозила именно ему.

И в приключении и в рассказе — весь Джерманетто.

Он был писателем, журналистом, агитатором, подпольщиком, он был всем, чем может быть борец за революцию. Двенадцать раз стоял он перед судом, больше половины своей жизни прожил он либо в изгнании, либо в тюрьмах своей родины. Однако ничто не могло сломить дух этого старого бойца. Вся его личность была соткана из мужества и страсти борьбы, украшенных чудесным юмором и чистотой души. Это был поистине лучезарный человек. Вечная ему память!

Возвращаюсь к Вайяну, — верней, к тому, что о нем сказал Джерманетто, закончив свой рассказ:

— Настоящий гасконец! В его жилах текла кровь какого-нибудь д’Артаньяна, не иначе. Смелость, дерзость в борьбе и какое-то необычайное, легкое и веселое изящество. Он был поэтом действия.

Да, именно так. Он не успел написать всех своих стихов, всех книг, всех картин, потому что целиком ушел в поэзию политической борьбы, каждодневной политической битвы.

Вайян окончил парижский юридический факультет на год раньше меня. Он был адвокатом уже в 1914 году, когда мне надо было защищать выпускную диссертацию. Я вспомнил об этом после одного митинга и сказал Вайяну, что из него вышел бы первоклассный судебный оратор, если бы он не ушел в революцию.

Вайян улыбнулся и ответил цитатой из Ювенала:

Si natura negat,

Facit indignatio versum.

Улыбка была лукавая и многозначительная.

Слова Ювенала значат: «Если природа не создала меня поэтом, то негодование исторгает из меня стихи».

А Вайян этими словами сказал о себе: «Если происхождение не готовило меня к тому, чтобы стать революционером, то негодование привело меня в партию коммунистов».

И верно! Сын зажиточных интеллигентов, прекрасно образованный, всесторонне одаренный молодой человек, которого ждала блестящая адвокатская карьера, — какими путями пришел он к революционному движению? Оно не лежало на его стезе.

Я все собирался спросить его об этом. Но однажды он сам мне все объяснил, быть может, и не подозревая этого.

Мы говорили о Москве.

— В первый раз я поехал в Москву в 1919 году,— сказал Вайян. — Как только меня демобилизовали из армии, тут же и . поехал. Вы сами понимаете почему: пятвдесят два месяца я проторчал на фронте. Я все видел: и ужасы войны, и мерзость тыла. Так что после демобилизации я просто не мог усидеть на месте. Мне было необходимо, просто необходимо посмогреть, ‘ что же это за народ, который сумел дать войне коленом в

зад и сбросить ее со‘всех лестниц! Здорово! Молодцы! Ай, какие молодцы!

Бывает, сорвется у человека с языка несколько слов, и он, пожалуй, сам не заметит, как много ими сказано.

Так прозвучали для меня и эти слова Вайяна. Они все сказали и о самом человеке и о природе необычайных поворотов в его судьбе. Вайян стал борцом за коммунизм потому, что видел ужасы фронта и мерзость тыла, и потому, что в России победила революция. Главным образом потому, что в России победила революция.

Но что было у нас в 1919 году? Разруха, фронты, Юденич под Петроградом, Петлюра на Украине, Колчак в Сибири, англичане в Архангельске, японцы во Владивостоке. И — голод...

Однако француз-фронтовик дышал жадно, всей грудью вбирая в легкие воздух борьбы, всем существом чувствуя дыхание нового времени, новой эпохи.

Вайян как-то сказал мне несколько слов, которые, по-моему, были навеяны этой первой его поездкой в Москву.

— Приятно говорить, — сказал он, — что Колумб открыл Америку случайно. Он якобы искал совсем другое— морской путь в Индию. По-моему, это не совсем так. Колумб открыл новый материк не потому, что искал путь в Индию, а потому, что вообще искал, потому, что сумел уйти далеко от прочных и спокойных берегов, потому, что у него были решимость, отвага, вдохновение, вера в себя, в свои силы, в своих людей. Иначе он не пустился бы в пустыню океана. Он был одним из великих капитанов. Такие либо погибают, либо находят

Маленькая пауза.

— Вы меня поняли? Есть капитаны каботажного плавания. Те держатся поближе к берегам. Конечно, они тоже могут погибнуть. Но найти они не могут ничего.

И, снова помолчав, он весело взглянул куда-то б сторону и засмеялся:

— Это вроде наших социалистов. Вот уж кто никогда ничего не найдет и не откроет!..

...Вайяна хоронили в субботу 16 октября: два дня прах был выставлен в городке Вильжюиф, где Вайян был мэром, и почти четверо суток в Париже, в Доме культуры, на улице Симона Боливара.

Двери оставались открытыми круглые сутки. Круг* лые сутки беспрерывным потоком сюда шли люди. Народ стоял вдоль всей улицы. Десятки тысяч людей жертвовали сном и терпеливо простаивали ночь на улице, в осенней сырости.

В городе нельзя было, купить цветы: сколько было, все пошли Вайяну. С юга шли поезда с цветами, и все для Вайяна: венки, охапки полевых цветов, городские букеты... Я заметил скромно одетую немолодую женщину с роскошным букетом красных роз. На ленте было написано:

«Мать шести детей просит, чтобы этот букет был положен Вайяну в гроб».

Шествие цветов впереди катафалка растянулось на километр.

Когда процессия покидала улицу Боливара, я встретил у самого Дома культуры И. Г. Эренбурга. Некоторое время мы шли рядом, но вскоре толпа разъединила нас, и я оказался между мексиканским писателем Хосе Мансисидором, которого ранее встречал в Москве, и Полем Низаном, с которым всего лишь несколько дней назад встретил Вайяна у «Полумесяца». Тогда Вайян был здоров, бодр, весел. И вот мы его провожаем.

Хосе Мансисидор тоже был потрясен огромной, невиданной многолюдностью похоронной процессии.

— Сколько членов во Французской компартии? — спросил он Низана.

— Триста сорок тысяч, — ответил Низан.

— По-моему, в этой процессии гораздо больше народа,— сказал Мансисидор и, помолчав, заговорил о том, о чем думал и я и что невольно напрашивалось.

— Какая же сила сидит в этом французском коммунистическом движении! — сказал он. — Сколько грязи и клеветы на него выливают каждый божий день. А полиция! А штатные и добровольные деятели политического сыска, поставщики тюрьмы! И все ничего! Французская компартия живет!

Потом он прибавил:

— Потому что двадцатый век! Это век освобождения. Значит, век компартии. Буржуазия — класс конченый. Деньги перестали быть основой процветания. Они — Источник страха. Потому что двадцатый век — век освобождения, век компартии...

Низан улыбался, слушая эту тираду.

— Да, — сказал он, — партия уже не раз бывала запрещена и уходил а в подполье. Но тогда она начинала будоражить умы еще сильней.

Мог ли я знать тогда, какой страшный смысл содержали в себе эти слова?

Меньше чем через два года началась война. Французскую компартию снова объявили вне закона. В журнале «Вельт», выходившем в Стокгольме, была напечатана статья Мориса Тореза о том, что партия не всех взяла с собой в подполье: несколько человек она выбросила как агентов-провокаторов. В этом плачевном списке значилось имя Поля Низана. А немного позже я узнал, что это именно он, Поль Низан, выдал полиции Вайяна-Кутюрье, когда тот скрывался от преследований. Низан сам описал эту историю в романе «Заговор», вышедшем весной 1939 года. Роман имел успех у публики. Но, разумеется, самого себя и Вайяна автор вывел под вымышленными именами.