Иностранный легион. Молдавская рапсодия. Литературные воспоминания

Мои излияния он по обыкновению пропустил мимо ушей и, лукаво сверкнув глазами, перешел к комментариям.

— Ну, послушайте, да ведь я же прав! — начал он. — Назовите хоть одно, всего одно произведение мировой литературы, которое описывало бы то, что называется личным счастьем, построенным на любви. Ну, назовите, я слушаю! Ага, молчите? То-то! Во нема таких произведений. Нечего художнику делать с таким ограниченным счастьем. Возьмите Льва Толстого. Покуда Пьер Безухов был женат на красавице Элен, и был несчастлив, и они оба были взаимно не нужны друг другу,— Толстой показывал их и так и этак. Но вот Пьер Безухов сочетается законным браком с Наташей Ростовой, и оба счастливы, и сразу Лев Николаевич их оставляет. Что ему делать с их счастьем? А Шекспир? Чтобы изобразить любовь Ромео и Джульетты, ему пришлось осложнить ее трагедией, которую породили предрассудки. Иначе говоря, Шекспир показывает, что уродливое общественное устройство, порождающее спесь, вражду, эксплуатацию, неравенство, убивает все лучшие чувства человека, в том числе и такое его высокое благо, как счастливая любовь.

Наступила небольшая пауза. Мне показалось, что у Антона Семеновича пробежала тень по лицу. Видимо, напоминала о себе болезнь сердца.

Мне захотелось отвлечь его, и я рассказал про своего парижского товарища, который призывал на нас Да-лилу.

Макаренко громко рассмеялся.

— Далила?! Надо было ему сказать, что у нас она уже давно член профсоюза! Она ж работает в парикмахерской на Пятницкой. Целый день стрижет и бреет, а никто ее не боится!

На это он был великий мастер: закончить серьезный разговор неожиданной веселой шуткой.

Однажды, — это было давно, в годы его работы в колонии имени Горького, в эпоху, когда его травили все тупицы наробраза, — к нему приехал очередной инспектор.

Как ни странно, дело обошлось без надоевших поучений, без укоров, без упреков и начальственных разносов.

Инспектор даже сказал, что не понимает, почему в наробразе о нем, Антоне Семеновиче, говорят только плохое и к тому же так много.

— По-моему, — прибавил инспектор, — то, что вы делаете, очень смело и очень интересно.

Странный инспектор!

Он потом приезжал еще несколько раз, знакомился с делом шире и глубже и, по-видимому, только утверждался в своем мнении.

Однажды он сказал:

— Вам бы, Антон Семенович, написать обо всем этом. Такой опыт надо увековечить.

Макаренко не стал скрывать, что давно уже кое-что пишет о своей работе.

Инспектор пожелал прочитать. Макаренко дал ему рукопись.

Прочитав, инспектор сказал:

— Да ведь это поэма! Это педагогическая поэма!

Так родилось название книги, которая вскоре обошла

весь мир.

По счастью для Антона Семеновича, этот удивительный инспектор был молодой женщиной. Они поженились. «Книгу для родителей» Антон Семенович написал в соавторстве со своей женой, Галиной Стахиевной. Жена стала товарищем по работе, соратником в борьбе, она осталась хранителем литературного наследия Макаренко, редактором сочинений, консультантом педагогов и исследователей, пишущих о педагогической системе Макаренко.

Это был счастливый брак, потому что личные чувства дополнялись в нем, обогащались, облагораживались общностью идей, труда и борьбы, то есть именно тем, чем великие классики мировой литературы не могли украсить жизнь своих бессмертных героев — ни Евгения с Татьяной, ни Пьера с Наташей, ни Ромео с Джульеттой...

У него были строгие, почти суровые черты лица, холодный, иногда пронизывающий взгляд и неистощимый запас доброты и юмора.

В нашем доме жили тогда два писателя, мастера на всякие смешные выдумки. Их аудиторией была семья Макаренко, в особенности сам Антон Семенович...

— Ага, пришли! — говорил он с притворным недовольством, когда они появлялись.

— Пришли, Антон Семенович! Так точно, пришли! — отвечали те двое и тотчас, не сходя с места, начинали свой очередной номер. Проходила минута, и Макаренко хохотал громче всех и бывал счастлив, как ребенок.

Сам он не пил или пил очень мало, но весьма тонко улавливал психологическую минуту, когда вдохновение артистов требовало освежения, и тогда подносил нам по стаканчику. Веселая кутерьма тянулась иногда до поздней ночи.

Всего хватало в его богатой натуре—и суровости, и юмора, и лирики, и уменья действовать.

Но была у него одна особенная и покоряющая черта: ясность суждений. Макаренко точно всегда стоял на вышке: он всегда видел дальше других.

Это и определяло отношение к нему.

Мы вместе заседали в некоторых комиссиях Союза писателей, и все коллеги относились к нему как-то по-особенному, не как друг к другу, а с каким-то «добавочным» доверием.

Когда разгорались споры, а Макаренко молчал, председатель спрашивал:

— А вы что скажете, Антон Семенович?

Однажды он прочитал в Московском университете

лекцию.

Тема была такая: «Зачем человеку недостатки?»

Смысл заключался вот в чем: за разные преступления и проступки сажают в тюрьму. Однако есть у людей множество мелких, но отталкивающих пороков, за

которые не только не наказывают, но для которых нередко даже подыскивают разные оправдания. Пусть уважаемый товарищ такой-то враль, или бахвал, или стяжатель, или пошляк, или держит себя надменно с подчиненными, но вы всегда услышите: «Он прекрасный работник! Первого класса работник! А что касается недостатков, то у кого их нет?.. У каждого есть свои недостатки».

Тут-то Макаренко и спрашивает:

— А зачем, собственно, нужны человеку недостатки? Неужели он не сможет хорошо работать, если перестанет быть вралем, хвастуном, пошляком?

Аудитория была переполнена — пришли и студенты, и профессора: всем хотелось прежде всего своими глазами увидеть автора «Педагогической поэмы». А этот автор с первых же слов покорил слушателей прозрачной ясностью мысли и удивительно задушевной простотой речи.

Для Антона Семеновича эта тема была своей, органически своей. В ней, как в фокусе, сосредоточилась вся его любовь к человеку, вера в человека, вера в способность его беспредельного морального совершенствования. Как Микеланджело видел в мраморной глыбе готовую статую — надо только убрать лишнее, — так видел Макаренко в своих современниках великолепного человека будущего — надо только убрать лишнее.

У нас был разговор по поводу этой лекции.

— Ну как? — сказал я. — Многих убедили?

Вопрос был скорей достоин Санчо Пансы, я это знал, но и Антон Семенович знал, что я люблю, как говорится, подначивать его. ^

На сей раз он, видимо, решил не доставлять мне удо« вольствия и не огрызаться.

Тогда я продолжал:

— В общем, воюете с мещанством, Антон Семенович?! Твердый орешек! Вонь мещанства терпеть не могла даже старая буржуазия.

Тут он взорвался:

— Вы мне старую буржуазию не тычьте! При чем она здесь? Она здесь ни при чем! Ей от вони мещанства некуда было уйти. Это был ее собственный, природный запах. А наш, современный человек вполне может смыть

его с себя. Нечего ему донашивать чужую вонь! Зачем# Глупо и противно. Главным образом, глупо.

Он умолк и молчал долго. Я видел по лицу, что мысли его чем-то заняты. Оказалось, он думал все о том же. Он как будто с кем-то спорил, кого-то убеждал.

— Ас чего все начинается? — воскликнул он с раздражением, которое вызвал в нем,, вероятно, тот невидимый и непонятливый собеседник. — Начинается с колыбели. Лежит младенец в колыбели и дрыгает ножками. А вырастает из него противный субъект, пошляк, подхалим, враль, сукин сын и подлец. Интересно, как же достигается такой результат? А очень просто. Этого результата ’ добивается куча любящих воспитателей. Едва в ребенке зашевелилась первая способность что-нибудь усваивать, как он узнает, что он лучше всех на свете — лучше кошки, лучше мышки, лучше собачки, лучше бабушки и дедушки, лучше папы и мамы, — лучше всех, умней всех, важней всех, все и всё существуют только для того, чтобы ему угождать, чтобы ему было удобно, приятно, вкусно и сладко. Потом сие возлюбленное чадо вступает в жизнь и ждет, что она тоже будет тетёшкать его, как мамушки и бабушки. А жизнь на него плевать хотела, ей некогда возиться с ним, у нее своей работы невпроворот. Тогда чадо начинает бороться за свои привилегии, как за высшую форму справедливости. И борется всеми средствами — все хороши! В школе он ябеда, доносчик, подхалим, лгун. Он хочет, чтобы его любили старшие, те, от которых многое зависит. Ради этого он даже хорошо учится. Потом он со всей своей моральной подготовкой и опытом переходит во взрослую жизнь, и тогда мы встречаем отвратительных и невыносимых субъектов.