Иностранный легион. Молдавская рапсодия. Литературные воспоминания

Однако вернемся к истории гибели юного Доде.

Полиция, едва понюхав, отпрянула от этого дела, как от чумы: кроме Филиппа, как всегда, в ней оказались замешаны юноши и девушки из таких семейств, которые неприкосновенны и недосягаемы — они стоят выше власти и законов. Станет ли полиция беспокоить таких людей, как воротилы финансового мира, лидеры буржуазных политических партий, редакторы влиятельных газет, короли биржи?

Полиция отпрянула.

Но папаша, Леон Доде, использовал эту историю для новой ожесточенной кампании за восстановление власти Бурбонов. При этом он хватил через край. В результате против него было возбуждено • обвинение в оскорблении власти, и суд приговорил его к отсидке.

Тут-то и началось самое интересное.

Доде собрал несколько десятков личностей, состоящих у роялистов на жалованье, так называемых «королевских молодцов», забаррикадировался с ними в редакции «Аксьон Франсэз» и объявил, что будет стрелять в каждого, кто посягнет на его свободу.

Париж страшно любит такие истории, они вносят, разнообразие в жизнь. Весь город сосредоточил свое внимание на балконе редакции «Аксьон Франсэз», куда Доде время от времени выходил посмотреть, не пора ли стрелять.

Конечно, он бы побоялся пойти на такой рискованный шаг, и это понимали. Но все-таки положение было пикантным, эффектным. Париж любит такие истории.

Но каково же было префекту полиции?! Суд приговорил человека к заключению, полиция должна доставить «пациента» в тюрьму и не доставляет: она боится.

Сколько же можно забавлять галерку?

В префектуре начались тайные, но деятельные переговоры между префектом и представителями Доде. В результате Доде согласился отдаться в руки властей. Ноне безоговорочно. Стороны подробно разработали церемониал, рассчитанный на то, чтобы не было ущемлено ни достоинство власти, ни самолюбие человека, который эту власть оскорбил.

К редакции «Аксьон Франсэз» были стянуты значительные силы полиции. Потом к дому подошел сам префект, мсье Кьяпп.

На балконе показался Доде.

Префект приветствовал его и произнес речь, текст которой был заранее согласован между сторонами. Смысл ее сводился к тому, что вот, мол, он, префект, взывает к исстрадавшемуся отцовскому сердцу господина Доде. Он просит, чтобы господин Доде сел в тюрьму и сделал это добровольно; чтобы он учел, насколько прискорбно было бы в данном случае применение силы, ибо истерзанное сердце отца...

И так далее...

В ответ на это Леон Доде тоже произнес предварительно согласованную речь.

Она начиналась с истерзанного сердца отца и кончалась согласием сесть в тюрьму.

Едва Доде кончил, как его «молодцы» спустились на улицу и построились шпалерами между дверью редакции и ожидавшим автомобилем.

Доде прошел, высоко подняв голову. Газеты писали, что он был похож на полководца, который, правда, сдавал крепость, однако лишь потому, что все его солдаты вышли из строя — одни были убиты, другие умерли от голода. И противник оказывал ему воинские почести.

Доде дал отвезти себя в тюрьму «Сантэ».

Через несколько дней в «Аксьон»было напечатано его письмецо. Оно пришло из Брюсселя. Доде сообщал, что чувствует себя хорошо и желает того же всем друзьям.

Соглашение, которое было выработано между представителем этого лидера монархистов и префектом Республики, предусматривало, что тюремная камера господина Доде не будет запираться, и если господин Доде вздумает покинуть тюрьму, то есть предпочтет простор мира, то власти обнаружат это не ранее, чем от него придет письмо из-за границы.

Когда Доде вернулся в Париж, никто его не побеспокоил ни по старому делу об оскорблении Республики, ни по делу о побеге. Он продолжал занимать пост редактора «Аксьон Франсэз» и добивался того, чтобы наконец были повешены противники бурбунской династии.

— Рим! Времена Калигулы и Нерона! Эпоха упадка Рима! — воскликнул один мой добрый знакомый, сотрудник «Юманите», с которым мы беседовали об этих нравах.

У французской буржуазии и впрямь было много общего с римскими патрициями времен упадка, — то, например, что она плевать хотела на всякие этические оценки, вроде намеков на вырождение, перерождение и т. п. Она плясала. Ей было весело, и она плясала.

Вот если бы только не страх...

Едва она вспоминала, что во Франции есть француз-

ский народ и ко всему есть коммунисты, как на нее накатывал страх, ее обдавало липким и холодным потом.

И тогда вновь и вновь она обращала свои мольбы и надежды к фашизму.

7

Она организовала даже две фашистские лиги и во главе одной из них поставила пресловутого Дорио.

Напомню, что Дорио пробрался было во Французскую компартию, но был разоблачен как агент полиции и выброшен.

В другое время такая неприятность означала бы конец политической карьеры.

Но в описываемые годы всякие понятия чести, честности, самой элементарной порядочности пропали у французской буржуазии бесследно. Она точно прошла через какую-то камеру чистки, где ее так хорошо обработали, что трудно было бы найти и следы тех досадных пятен, которые сама она некогда с гордостью называла «великими идеями 1789 года».

Буржуазия подхватила Дорио.

Едва только удар ногой в одно место подействовал на него, как толчок катапульты, и он вылетел из компартии, буржуазия растянула брезент и подхватила его на лету: она надеялась, что, покуда Дорио толкался среди коммунистов, он, может.быть, научился у них разговаривать с простым народом и использует это умение в нужном ей смысле.

Во главе второй лиги, так называемых «Боевых крестов», она поставила некоего незначительного банковского служащего, но все же полковника в отставке и человека титулованного. Это был граф Жан-Казимир де ля Рок.

В лиги шло всякое отребье: мелкие лавочники, разоренные трестами; мелкие рантье; жертвы аферизма растворялись здесь в черни, уголовном элементе и всяком деклассированном сброде.

В сенат как-то был внесен законопроект о воспрещении проституции. Нечего и говорить, что этот законопроект даже не обсуждался: содержатели специальных заведений имели достаточно связей в этом высоком государственном органе и сумели предотвратить грозившую неприятность. А обе фашистские лиги заполучили тем временем значительное пополнение за счет переполошившихся сутенеров, сводников, содержателей публичных домов и агентов по продаже женщин за границу.

Люди в лигах были вооружены до зубов. Оружие поступало от Гитлера и Муссолини, якобы тайно. Французское оружие казенного образца поступало прямо из арсеналов военного ведомства. Тоже якобы тайно.

Фашисты приходили на рабочие собрания и стреляли. Полиция помогала им уйти без неприятностей. Они располагали перевозочными средствами и разъезжали по городам и селам, особенно по промышленным центрам, расставляли пикеты на улицах и колотили прохожих. Потом они уезжали, горланя песни. В общем обезьяны: они повторяли все, что делали фашисты в Германии. Они применяли старую, испытанную фашистскую тактику: держать население в страхе, напряжении, неуверенности, — пусть люди измучаются, тогда они сами начнут мечтать, чтобы поскорей пришли фашисты и навели хоть какой-нибудь порядок.

Так фашизм прокладывал себе дорогу в Германии, так было в Испании перед мятежом Франко.

Теперь подходила очередь Франции.

У обоих фашистских вожаков цель была одна: добиться диктаторской власти.

Оба сходились на том, что надо раньше всего покончить с парламентской системой.

Оба были единодушны и в том, что самый верный шаг на этом пути — утопить депутатов.

— Сейчас я тебе объясню, почему, — сказал мне как-то Ренэ. — Парламент, как ты знаешь, стоит на самом берегу Сены. Река не замерзает. Так. что в любое время года, в любое время дня и ночи стоит только выкинуть депутата за окно — и готово, он в воде и скорей всего утонет. Этот способ ликвидации парламентаризма,— прибавил он, — привлекает прежде всего низкой себестоимостью, так сказать, экономичностью.