Иностранный легион. Молдавская рапсодия. Литературные воспоминания

Буржуазия рвала и метала. Она чувствовала себя ущемленной в своем самЪм священном'праве — привести штрейкбрехеров — и вопила, что если не будут приняты меры, то завтра, — вот увидите, — завтра после обеда во Франции будет советская власть.

Десятки магазинов Дамуа разбросаны по всему городу. Вокруг них с утра до вечера бродили газетные репортеры и фотографы. Они ждали, когда забастовщики начнут разграбление и вывоз товаров. На это надеялись. Об этом мечтали. Какое было бы облегчение, если бы можно было вызвать полицию, — караул, грабят! — и дискредитировать забастовщиков и коммунистов.

Но господь не послал этой радости. Напротив, в газеты стали просачиваться сведения, непостижимые уму: забастовщики вносили в кассу деньги за каждые взятые ими с полки сто граммов сахару или кофе.

Этого буржуазия не понимала. Ее терзал страх, газеты раздували его, он переходил в панику.

И вот случилось несчастье.

На каком-то небольшом заводе, не то мыловаренном, не то кожевенном, происходила забастовка. Сынок хозяина ворвался ночью на завод и стал стрелять. Одного рабочего он убил наповал, другого подобрали в тяжелом состоянии.

На допросе в прлиции убийца заявил, что стрелял, находясь в состоянии законной самозащиты: забастовщики заняли завод. Этим они как бы взяли хозяев за глотку. Ему поневоле пришлось стрелять. Рабочие сами вынудили его. Не надо было бастовать. Во всяком случае, не надо было оккупировать помещение.

Полиция отпустила его домой.

Убийца был членом фашистской лиги «Боевые кресты».

Всего за несколько месяцев до описанного случая парламент принял закон о роспуске и разоружении фашистских лиг и о воспрещении каких бы то ни было вооруженных организаций на всей территории Франции, и вот фашист совершает убийство, а полиция не считает нужным арестовать его.

Ренэ убеждал меня, что арест не имел бы никакого практического смысла, потому что до суда дело все равно не дойдет. Оно будет замято где-нибудь по дороге в суд. Я не хотел этому верить, но Ренэ оказался прав: убийца не понес никакого наказания.

Дело еще не сошло с газетных столбцов, как произошли новые события.

«Боевые кресты» вместе с полицией обстреляли безоружную демонстрацию рабочих, вышедших протестовать против разгула и безнаказанности фашистов. Убитых увезли в морг, раненых по больницам. Место нашлось для всех. Только под суд не попал никто.

Фашисты делали, что хотели.

Они разгромили помещение общественного Комитета помощи республиканской Испании.

В Булонском лесу нашли убитого итальянского антифашиста.

Еще одного нашли прямо на улице, в районе Монпарнаса, посреди города.

На аэродроме произошла серия взрывов. Некоторые газеты называли их загадочными, хотя никакой загадки здесь не было: все знали, чьих это рук дело.

Огромной силы бомба, столь же «загадочная», разорвалась в Дом.е промышленности.

В трех городских почтовых конторах одновременно— в один и тот же день и час — произошли взрывы.

Взрывы происходили в поездах, в тоннелях, на улицах больших и малых городов.

Газеты печатали большие снимки обнаруженных в Париже и в провинции складов немецкого и итальянского оружия.

Ни по одному из этих и многих других подобных дел никто не был предан суду.

А если бы и был?

Вот пришел на рабочее собрание фашист, некий архитектор Валес, и выстрелил из револьвера в оратора коммуниста, стоявшего на трибуне. Выстрел был меткий: оратор упал замертво. Стрелок хотел уйти, ему там больше нечего было делать. Но рабочие сгребли его, потащили в участок и потребовали составления протокола. Они следили за делом на каждом этапе и сумели довести до суда. Убийца получил шесть месяцев за незаконное ношение оружия.

Думаю, больше примеров не надо, все ясно.

Но ведь все описываемое происходило в период Народного фронта, когда левые партии — коммунисты, социалисты и радикал-социалисты — объединились, получили подавляющее большинство голосов на выборах и располагали решающим большинством в парламенте.

Вот теперь-то читателю, я думаю, уже не все ясно. Но кое-что все-таки ясно. А именно: народ голосовал за левые партии, — значит, фашизм во Франции не был движением народным, массовым. Значит, бесчинства наемной черни оставались безнаказанны, потому что эту чернь оберегали правые социалисты. Это именно они стояли во главе правительства. Парламент действительно запретил деятельность двух подвизавшихся во Франции вооруженных фашистских лиг, но они обе перерегистрировались под новыми именами, — их перерегистрировал сам глава правительства, лидер социалистов Леон Блюм, — и благополучно продолжали стрелять, в кого хотели. Им не перерегистрировали только оружие. И мы видели, до чего это может довести: этот архитектор Валес убил коммуниста из незарегистрированного пистолета и получил-таки шесть месяцев.

Повторяю, французский фашизм не был движением народным. Гитлеру все удалось, во-первых, потому, что немцы были воспитаны в милитаристских традициях, во-вторых, Гитлер мог играть на национальном чувстве немцев. Оно было оскорблено Версальским миром.

А французов кто обидел?

Я говорю — как нацию кто их обидел?

Франция вышла из войны победительницей, она получила жирную контрибуцию от побежденных, она страшно разбогатела и расцвела. Чего же еще ей было надо? Какие национальные, общенародные чувства мог бы использовать фашизм во Франции? На что он мог опереться?

Ни на что.

Он был просто-напросто черной гвардией буржуазии. Он оберегал ту ее наиболее подлую часть, которая больше всего боялась и дрожала, потому что именно она затеяла войну и слишком нахально на ней разжирела.

На ней горела шкура, и она обратилась к богу.

Но было бы непростительным легкомыслием с ее стороны полагаться на него одного.

И она завела себе фашистов.

6

Это была новая буржуазия — империалистическая. У нее были новые нравы.

Натренировавшаяся за годы войны на бессовестных злоупотреблениях, на грабительстве, воровстве и мошенничествах, она утратила всякую респектабельность, всю некогда свойственную ей солидность и даже самые элементарные приличия. Одно она знала твердо: в каком месте в каждую данную минуту надо проколоть дырку в небе, чтобы манна сыпалась на нее в изобилии.

Едва на фронте горнисты протрубили «прекратить огонь», во Франции начался период небывалого, непостижимого расцвета аферизма, приспособившегося к мирным условиям.

Одно за другим следовали расхищения интендантских складов, военных трофеев, строительных материалов, военных контрибуций.

Особенно плодотворно разрабатывалась золотая жила, какой во все времена и у всех народов являлась доверчивость обывателя.

Непрерывно возникали акционерные компании по эксплуатации разных сказочных золотых приисков, или алмазных копей, или нефтяных фонтанов, или каких-нибудь других, случайно открытых и еще не использованных даров природы, суливших совершенно несомненное и к тому же быстрое обогащение.

Газеты печатали статьи, расхваливавшие эти новые Клондайки.

Кроме дельцов-организаторов в правления компаний обычно входило несколько сенаторов, несколько депутатов, один-Два бывших министра, один-два барона или графа. Все выглядело до невозможности солидно, и клёв шел хорошо: мелкие рантье расхватывали акции, в кассу текли миллионы. Вкладчики ждали затаив дыхание, V когда их акции покроются нежной шерстью дивидендов и настанет заветный день стрижки.

Этот день никогда не наставал, потому что золотых приисков не было, алмазных копей не было, нефти не было, ничего не было.

Обман, афера, пропали деньги!

Но, как понимает всякий, совершить аферу и огрести большие деньги — это еще полдела. Главное — удержать их и не сесть в тюрьму.

Эта вторая и наиболее сложная часть аферы осуществлялась на том же высоком уровне.

Приведу один-два примера из аферистской практики тех лет.

В 1931 году, после свержения монархии в Испании, оттуда бежало во Францию много родовитой знати. В надежде на скорые перемены к лучшему, гранды селились недалеко от границы, главным образом в Байонне. Они привезли много драгоценностей, но продавать их не имели в виду, а соглашались лишь отдавать в залог. Нужен был ломбард с солидным капиталом. Тогда в Байонну примчался знаменитый, прославленный аферист Ставиоский — человек, который мог бы украсить виселицу в любой стране. Деньги для открытия ломбарда ему дал городской банк (директор был «заинтересован»). Мэрия выдала патент (мэр был «заинтересован»).