Беруны. Из Гощи гость

по мосту дощатому дробно забарабанили чьи-то ноги, и чернец не успел и рта раскрыть, как

в комнату вбежал раскрасневшийся князь Иван.

Он был без шапки, которую швырнул на сундук в сенях, и в шубе собольей поверх

гусарского платья – поверх куртки венгерской и узких, в обтяжку, штанов. Голоус не голоус,

не мал был у него ус, но русая бородка была подстрижена, и волосы причесаны, как у царя –

небольшими по вискам кудрями.

Семен Иванович поднялся со скамейки; встал с места своего и чернец. А князь Иван

остановился в дверях как вкопанный, только шубу на себе запахнул.

– Князь Иван Андреевич, – молвил Семен Иванович Шаховской, – приехал я

поклониться тебе и о здоровье твоем спросить.

– Будь гостем, Семен Иванович, – поклонился князю Семену хозяин. – Рад я гостю. О

здоровье твоем позволь и мне спросить и о здоровье княгини твоей, Настасеи Михайловны. –

И князь Иван подошел к гостю и поцеловался с ним. – Садись, Семен Иванович, а я тут... Я

сейчас.

Князь Иван бросился по лесенке наверх куда-то, оборотился быстро и снова предстал

перед Семеном Ивановичем, но уже в атласном зипуне до колен и шелками шитой тюбетейке.

– Ну, вот... я-су с тобой... Садись, садись же!.. И ты, Григорий, сядь, – обратился он к

чернецу. – С нами побудь... Надобно слово молвить тебе... Сядь... Посиди...

VII. ОКОНЧАНИЕ ПОВЕСТИ О БРАЖНИКЕ, КАК ОН ПОПАЛ В РАЙ

Как и встарь, как и при Андрее Ивановиче, стоял на столе серебряный петух, и даже не с

медом – с вином фряжским1, которым потчевал гостя молодой крайчий. Но князь Семен не

стал пить вина в пост, а покопался только пальцами в блюде с заливной рыбой. Зато

Григорий-дьякон, решив, должно быть, по пословице, что пост не мост – можно и объехать,

так и ринулся к петуху и в малое время справился с ним один. Семен Иванович только

глазами хлопал, взирая, как мнет чернец петуха, как теребит он его, чтобы добыть из его

утробы последний стаканчик. И Семен Иванович снова заговорил о поисшатавшейся старине

и о людях монашеского звания, которые в эти смутные дни тоже не могут противостоять

соблазну. Но дело было сделано: петух был пуст, и чернец встал из-за стола. Чуть

пошатываясь, добрался он до теплой лежанки, взгромоздился на нее и выказал охоту

вздремнуть до поры, пока не понадобится князю Ивану молвить свое слово ему.

– Кто он, этот винопийца великопостный? – спросил Семен Иванович, обсасывая свои

пальцы и вытирая их о браную скатерть.

– Железноборовского монастыря постриженник, Чудова монастыря дьякон, – ответил

князь Иван. – Называется Григорий Богданов, сын Отрепьев. Живет у меня, книги пишет...

– Так-так... – покачал головой Семен Иванович. – Ну-ну... Уж и поста ноне не стало на

Руси... Разорилась наша православная вера до конца... Телятину жрут2, скоро псов станут

ести. Великий государь, сказывали... – Семен Иванович глянул на Отрепьева, но тот сидел на

лежанке и удил карасей носом. – Великий государь... – продолжал Семен Иванович, понизив

голос. – Тоже... великий государь!

– Что великий государь? – улыбнулся князь Иван.

– Был я намедни у Василия Ивановича Шуйского, – наклонился низко к столу Семен

Иванович. – Сказывал Шуйский, будто и великий государь Димитрий Иванович поганое это

кушанье ест.

– Да почему же оно погано? – удивился князь Иван. – В странах европейских едят,

короли и цесари едят, почему бы и нам не ести?

– Не подобает нам, – возразил Семен Иванович. – От латынцев и люторей мерзкого их

обычая перенимать не подобает. Подобает нам православную веру держать. Называемся Русь

1 Заграничным, заморским.

2 Употреблять в пищу телятину считалось в старину грехом.

святая, третий Рим, истинной веры камень...

– Только и того, что называемся Русь святая, – заметил князь Иван, – да еще коли будет

свята! А вот в странах европейских, погляди, какое ныне кипение, рост и цвет...

– Так-так... В странах европейских... Это у кого же? – крикнул Семен Иванович, даже

чернеца на лежанке вспугнув. – У люторей?.. У латынцев?..

– А хотя б и у латынцев, – пожал плечами князь Иван. – Добра и от латынцев почему б не

перенять?

– Так-так, князь Иван Андреевич, – закачался из стороны в сторону Семен Иванович

сокрушенно. – Сиживал я за столом сим не раз, а речи такие слышу здесь впервой. От

батюшки твоего, окольничего, таких речей не слыхивано...

– Батюшка мой прожил на свете годов с восемьдесят! – стукнул солонкою об стол князь

Иван. – Прожил свое и упокоился навек. О том только и молвить можно: да упокоится с

миром – requiescat in pase.

– Чего это? – вытаращил глаза от изумления Семен Иванович. – Воскреснет подьячий?..

Как ты это?.. – И он нахватал бороды своей в руку полную горсть.

Князь Иван дернул плечом, вспыхнул, покраснел, как никогда прежде краснеть ему не

приходилось.

– Нет, это я так, – молвил он растерянно. – Не подьячий... Кой там еще подьячий! Что ты!

– А-а... – успокоился Семен Иванович. – Почудилось мне – молвил ты: воскреснет

подьячий... Ну-ну... То почудилось мне так... – И, взглянув в тоске на «идолов», державших

часы, он повторил еще раз угрюмо: – Почудилось... Бес ли меня смущает? Господи!.. Домой

мне пора... К вечерне пора...

Князь Иван не удерживал гостя, не упрашивал его о чести еще посидеть, взять с блюда

того, другого. А Семен Иванович помялся на лавке, похмыкал носом и опять:

– Пора, пора... Домой пора...

Но князь Иван по-прежнему молчал.

Семен Иванович стал разглядывать перстни свои на пальцах и, выровняв их по

разноцветным камням, молвил:

– У великого государя в Верху, как там ноне?..

– Ого! – оживился князь Иван. – В Верху там гораздо много всякой нови. С римским

цесарем будет союз – воевать султана к лету... До того, на весне, государевой радости быть: с

воеводенкой сандомирской, с Мнишковной, брачными узами сочетается, с Мариной

Юрьевной. На фоминой неделе поезжай, Семен Иванович, в Можайск московскую царицу

встречать.

– На фоминой?

– Будет на фоминой в Можайске, коли не раньше.

– Поеду, поеду в Можайск, ударю челом царице, – задвигался на лавке своей князь

Семен. – А ты бы, Иван Андреевич, попомня родство наше и племя, слово молвил в Верху:

отчего в Верх не зовут, в стольниках меня до сих пор держат? Пожаловали б и меня еще хотя

б малым чем, поместьицем с крестьянишками, да велели б мне государевых очей видеть...

«Не в чести теперь стародумы да пустосвяты», – чуть было не вырвалось у князя Ивана,

но он сдержал себя.

– Отчего в Верх не зовут, Семен Иванович? – сказал он, откинув назад голову. – Скажу

тебе прямо: не та ныне пора, не та и дуда. А ты только кручинишься: новины да новины...

Дай сроку, такие ль еще новины будут на Москве!.. Изопрела твоя старина да изотлела вся.

Так ли, спрошу тебя, в иных землях, в европейских странах?.. Не та, Семен Иванович, теперь

погудка и не в ту дуду.

– Не та так и не та, – согласился Семен Иванович. – В какую повелят дуду, в ту и «ду-

ду». А ты роду-племени не отметай, своей братье радей... Поместьицем или иным чем... Так

повелось – всяк своему норовит... И ты мне услужи, ан и я тебя в чести держать буду. А в

дуду можно во всяку... Что та дуда – дунуть ли беда?.. В какую повелят, в ту и дунем, –

молвил он, поднимаясь с места и целуясь на прощанье с князем Иваном. – А ты меня не за-

бывай... Рад буду гостю в доме моем.

И он побрел в сени мимо чернеца, дремавшего на лежанке, мимо зеркала, в котором

покосился на князя Семена его же собственный, довольно-таки нелепый лик.

Разделавшись уже на лестнице с незваным гостем, князь Иван словно гору тяжелую с

плеч сбросил. Как только выехал Семен Иванович за ворота, вскочил князь Иван обратно в