Семья Берг

— Я сейчас вызову нашу дежурную машину, — семья министра имела право на круглосуточное обслуживание.

Когда Алешу привезли в Тимирязевскую больницу, было уже почти одиннадцать часов вечера. Павел спросил:

— Можно вызвать доктора Дамье?

— Он сегодня целый день оперировал, очень устал и собирается уходить домой.

Павел пошел к нему в кабинет и упросил его:

— Доктор, я понимаю, как вы устали. Но, пожалуйста, посмотрите моего племянника.

Дамье вздохнул, грустно посмотрел на высокого военного с орденом на груди — и не смог отказать такому заслуженному человеку. Он надел халат и пошел в приемный покой. Пощупав живот Алеши, поставил диагноз

— У мальчика приступ острого аппендицита. Нужна срочная операция.

Августа ужаснулась, на глаза навернулись слезы. Но она сдержала себя и спокойно отвечала на вопросы регистраторши:

— Мальчику одиннадцать лет, мать не работает, отец служащий.

Доктор Дамье вернулся в операционную. Операция Алеши оказалась сложной, шла два часа под масочным эфирным наркозом. Павел с Августой ждали и волновались. Дамье вышел и улыбнулся им:

— Все хорошо. Аппендикс был очень воспаленный, но удалось все сделать без осложнений.

Августа и Павел заулыбались, долго благодарили доктора.

Было уже три часа ночи — ехать домой доктору Дамье было уже поздно, да и транспорт не работал. Августа сидела у постели Алеши, а Павел пошел за ним:

— Николай Григорьевич, спасибо вам громадное, что спасли нашего мальчика. У нас есть машина, если позволите, я отвезу вас домой.

— Да? Хорошо бы. У меня, знаете, дома жена беременная, скоро рожать.

Дамье очень удивился, увидев во дворе большой правительственный лимузин с шофером за рулем:

— Это ваша?

Немного стесняясь, Павел объяснил:

— Моего брата, министра строительства Гинзбурга. Ваш пациент — его сын.

— Да? А я и не знал…

Алеша поправлялся тяжело, доктор Дамье, занятый лечением сотен больных детей, заходил к нему каждый день, проверял состояние. Он никогда ничем не выделял его из ряда других больных той же палаты: осмотрев Алешу, всегда осматривал и всех остальных. Никаких преимуществ сыну министра не было — все больные дети были перед ним равны. Наконец Алеша стал поправляться. Он обожал своего доктора, понимал, что он спас его, считал самым полезным и добрым человеком, радовался его приходам. И доктор тоже полюбил его. Однажды Алеша протянул ему листок со стихотворным экспромтом:

Дамье был тронут и поражен:

— Алеша, спасибо. Да ты, оказывается, поэт!

Алеша покраснел:

— Я пока еще не поэт, но у меня уже есть одно опубликованное стихотворение, — и он подарил доктору альманах. с автографом. Дамье тут же его прочитал.

— Алеша, я считаю, что ты уже поэт. А стихи эти я размножу, и мы будем давать их читать нашим больным детям. Ты согласен?

— Конечно, я буду просто счастлив.

Августа стояла рядом и радостно улыбалась: она давала сыну возможность говорить за самого себя, не вмешивалась, не добавляла. Она видела, что ее сын вырастет целеустремленным человеком, и чувствовала — если он захочет, то станет поэтом.

Но однажды доктор не пришел проведать его. В больницу явились агенты НКВД, прошли в кабинет главного врача — женщины:

— Нам нужен Дамье, Николай Григорьевич.

— Он в операционной, делает операцию. Зачем он вам?

— У нас ордер на его арест.

— Как — на арест? Вы не путаете?

— Мы никогда ничего не путаем. Ведите нас к нему.

— Но я же сказала — он в операционной. Он не может выйти.

— Нас это не касается, мы сами войдем к нему, — и направились к операционной. По больнице молнией разнеслась весть: Дамье, лучшего врача, всеобщего кумира, арестовывают. Главврач встала на пороге операционной перед агентами:

— В операционную не пущу. Не пущу, хоть стреляйте.

Они недовольно остановились. Когда операция закончилась, она вошла туда:

— Николай Григорьевич, дорогой. ОНИ пришли за вами.

Он все понял.

Алеша с Августой в окошко видели, как вывели доктора Дамье в белом летнем костюме, грубо зажимая его с боков. Он шел, низко опустив голову и согнув плечи. Когда его сажали в машину, Дамье быстрым взглядом обвел окна больницы, увидел Алешу, слабо ему улыбнулся. Алеша недоумевал:

— Мама, куда они его везут?

— Ой, сыночек, не знаю, как тебе сказать, — они арестовали его.

Алеша с ужасом посмотрел на нее:

— Что это значит?

— Ой, Алешенька, лучше не спрашивай — они могут посадить его в тюрьму.

— За что?

И тут она испугалась, что сказала ему это: арест доктора произвел на Алешу такое жуткое впечатление, что ребенок зарыдал и забился в истерике.

Даже после выписки из больницы Алеша еще долго пребывал в мрачном настроении. Этот эпизод и образ арестованного доктора надломили его идеальные представления о человеческом добре и остались в нем навсегда.

В Бутырской тюрьме следователь предъявил Дамье обвинение:

— Мы знаем, что вы француз и французский шпион, что вы прибыли из Франции. Признаете вы себя виновным?

— Это какая-то ошибка. Я не француз, я еврей, во Франции никогда не был, родился в Витебске. Виновным себя я не признаю.

— Вы врете. Почему у вас фамилия французская?

— Это фамилия многих поколений моих родных, евреев. Может, кто-то из предков был из Франции.

Как ни глупо и безосновательно было сфабриковано обвинение, Дамье провел в тесной камере Бутырской тюрьмы почти всю зиму. Там, к своем ужасу, он узнал, что его жена была арестована вслед за ним «по делу о связи с французом Дамье» и в тюрьме родила девочку. Он хотел их увидеть, просил, писал начальнику: «Я своими руками оперировал и спас тысячи московских детей. Прошу вас разрешить мне хотя бы увидеть мою собственную дочь». Разрешения не дали.

В тюрьме было холодно, заключенные стирали свое белье под струей студеной воды. Дамье простудил кисти рук, они отекли, пальцы двигались с трудом. Он знал, что это воспаление сухожильных влагалищ, называется оно — «крепитирующий тендовагинит». Через нескольких недель боли и жалоб Дамье под конвоем привели в тюремную амбулаторию. Распоряжалась там крупная и грубая женщина-врач с петлицами майора НКВД, ей помогала молоденькая хорошенькая практикантка. Почти не глядя на его руки, майорша приказала ей:

— Пропишите пирамидон!

Та стала выписывать рецепт.

Дамье вежливо сказал:

— Извините, я сам врач и знаю, что пирамидон не поможет. Мне надо принимать более сильное лекарство и делать компрессы на руки.

— Что?! — заорала майорша. — Учить меня?! Конвойный, увести!

Когда его уводили, он заметил, как молоденькая и хорошенькая практикантка разорвала наманикюренными пальчиками уже написанный рецепт и ехидно улыбалась ему вслед.

Но произошел совсем редкий случай: следователи все же разобрались, что Дамье не француз, а еврей, и в конце зимы, ночью, его выпустили из тюрьмы. Дрожа от холода в летнем белом костюме, в котором его арестовали, он остановил такси — ехать к родственникам. Удивленный его видом шофер спросил:

— Откуда вы?

— Оттуда, — Дамье указал на тюрьму.

— Поздравляю!

Доктор Дамье скоро вернулся на работу. Но сколько он ни просил, сколько ни обивал пороги начальства, его жену с дочкой продолжали держать в тюрьме, а потом выслали в лагерь «по делу о связи с французом Дамье» [54].

42. Берги получают квартиру

Павел писал заявления в разные военные и гражданские инстанции, прося предоставить ему с семьей квартиру, — все было безрезультатно. Строительство жилых домов в Москве было в зачаточном состоянии, квартиры получали только большие начальники. Но шел 1937 год с рекордным числом арестов и судов над этими начальниками. После суда и сурового приговора все их имущество конфисковывали и квартиры освобождались. И вот осенью 1937 года в Свердловском райжилуправлении Павлу выдали ордер на квартиру. Начальник приветливо сказал: