Последний Совершенный Лангедока

Мужчина схватил меня за рукав и потянул к выходу:

– Скорее, умоляю! Мы должны бежать!

Я осторожно убрал его руку.

– Напротив, мы ни в коем случае не должны бежать, мы пойдём спокойным шагом.

– Как? Почему?.. – растерялся Тиссейре, – ты не можешь бежать?

– Могу, но не стану. Подумай сам: если я прибегу к больному потный, растрёпанный, задыхающийся, чем я смогу ему помочь? Пока я буду приходить в себя, мы потеряем больше времени.

– Ну, хорошо, пусть так, тогда пойдём, но пойдём побыстрее, я как грешник на сковородке, меня припекает!

Мы вышли из замка Комталь и углубились в узкие улочки Каркассона. Тиссейре оказался богатым и уважаемым в городе человеком, торговцем тканями. Он занимал трёхэтажный дом с узким, но высоким фасадом. Таких домов было много в зажиточном квартале города. Первый этаж занимала лавка, а второй и третий были жилыми. Тиссейре, прыгая через ступеньку, взлетел по скрипучей лестнице на второй этаж. Я, стараясь сохранить дыхание, поднялся за ним. Миновав богато обставленную столовую, мы вошли в спальню, и я сразу ощутил знакомый запах – запах страданий и крови. На кровати под балдахином лежала молодая женщина в рубахе и чепце. Рубаха была мокрой от пота, чепец сбился на сторону, красивые чёрные волосы свалялись в колтун. Рот у женщины был искажён от сдерживаемого крика, который временами прорывался мучительными стонами, губы искусаны, под глазами залегли чёрные тени. Рядом стояла женщина средних лет, аккуратная, с умным, но перепуганным лицом, наверное, повитуха. Она держала роженицу за руку и свёрнутым в несколько раз полотном обтирала ей лицо. У стены жались слуги.

– Господин мой, вы нашли целителя виконта? Слава Иисусу Христу! – облегчённо вздохнула повитуха.

– Я нашёл кое-кого получше! Это личный лекарь папского легата! – соврал, чтобы подбодрить жену, Тиссейре.

– Спасибо, мой господин, – прошептала женщина, – ты так добр ко мне… Спасибо тебе за всё… Но уже поздно… Пусть приведут священника… Мне пора принять Утешение… Прощай…

Тиссейре, не таясь, заплакал.

Я отодвинул повитуху, присел на край кровати и, положив руку на лоб женщины, тихо, но строго сказал:

– Кто здесь собирается умирать? Ты? Разве я отпускал тебя? Я, ромей Павел Иатрос, целитель и сын целителя, пришёл исцелять! И ты будешь делать то, что я тебе прикажу! Теперь ты в моей власти. И за твою жизнь, и за жизнь твоего ребёнка отныне отвечаю я!

Бонета слабо улыбнулась, и я понял, что одержал первую, маленькую, но очень важную победу. Молоденькая женщина, видимо, рожавшая своё первое дитя, сумела побороть страх, потому что теперь за её жизнь отвечал мужчина – сильный, умный и спокойный, с сухими, прохладными руками, прикосновение которых уже было целительно. Бедняжка, конечно, не знала, что прежде чем дотрагиваться до неё, я специально прижал ладони к холодной стене. Такой нехитрый трюк мне помогал всегда.

Я быстро и осторожно осмотрел роженицу (от перенесённых страданий она совершенно утратила обычную женскую стыдливость) и понял, что дело серьёзное. Повитуха всё делала правильно, как привыкла и как умела, но случай был не по её силам – ребёнок шёл неправильно. К счастью, мой лекарский мешок был со мной, потому что я никогда не выхожу без него из дома.

– Горячей воды! – приказал я. – Таз! Полотно! Живо! Все посторонние – за дверь!

Слуги кинулись исполнять мои приказы, а я вздохнул, прочёл мысленно краткую молитву и начал бороться.

Не помню, сколько прошло времени. Может, колокол, может, два. Я видел перед собой только изломанное болью тело, кровь, испачканное полотно, слышал крики, стоны, какой-то шум за спиной. Всё слилось и перемешалось. И вдруг – писк. Я уронил руки. Передо мной лежал ребёнок, это была девочка. Она сучила крохотными ручками и ножками и пищала, обиженно распялив беззубый ротик.

Тут я почувствовал, что меня обняли за плечи

– Господин мой, ты великий целитель, – почтительно сказала повитуха, – на моих глазах ты явил чудо, спас жизни матери, ребёнка, да и её супруга. Но теперь я, простая повитуха, всё-таки лучше тебя знаю, что надо делать. И я справлюсь без твоей помощи, а ты отдохни, ибо воистину благословлён твой святой труд.

Она схватила мою руку, испачканную кровью, и поцеловала. Я стоял и смотрел на роженицу. Повитуха быстро сделала что полагается, и поднесла ребёнка женщине. Та счастливо улыбнулась, приложила девочку к груди, и ребёнок начал сосать. Свершилось великое чудо рождения новой жизни. Воистину, это стоило всех земных сокровищ.

Я, пошатываясь, вышел из спальни и рухнул на сундук. Ко мне подошёл Тиссейре, которому уже разрешили взглянуть на ребёнка. Он улыбался счастливой улыбкой безумца.

– Скажи мне, господин, как тебя зовут? До конца жизни я буду молиться за тебя!

– Павел. Павел Иатрос…

– Я запомнил, Павел! Но… Ты очень бледен. Что с тобой?

– Устал… Сколько времени прошло с моего прихода?

– Солнце уже село, ты пробыл у меня полдня. Неудивительно, что ты растратил все силы.

– Пусть принесут вина. Холодного и побольше. А потом – хлеба.

– Я сам! Сейчас всё будет! Хочешь лечь? Ложись прямо здесь, вот подголовный валик… – и Тиссейре выскочил из комнаты.

«Полдня… надо же… – вяло ползли мысли, – интересно, чем закончились переговоры? Парламентёры, наверное, ушли…» И вдруг меня как будто хлестнули плетью: «А как же Альда? Что подумает девушка, когда не найдёт меня среди вернувшихся из Каркассона?!» Сонливости как не бывало.

– Мне нужно срочно вернуться в лагерь крестоносцев, – сказал я, принимая из рук Тиссейре кубок с вином.

– Ворота уже закрыты, ты не сможешь выйти из крепости, – смущённо сказал тот.

– А что с посольством? Чем оно завершилось? Где де Контр и сопровождавшие его рыцари?

– Я не знаю… Ведь я же весь день был здесь и не отлучался ни на минуту. Знаешь что? Давай я пошлю приказчика, пусть он пройдётся по городу, послушает, о чём говорят, и тогда уж мы решим что делать. А пока он ходит, не откажись разделить со мной стол, ведь ты не ел целый день, да и у меня не было ни крошки во рту.

С тяжёлым сердцем я проследовал за хозяином в комнату, где был накрыт изобильный для осаждённой крепости стол. Тиссейре оказался простым, добродушным человеком, начисто лишённым купеческой спеси. Он болтал без умолку, не забывая, впрочем, жевать и глотать. Говорить он мог только о своей жене и новорождённой девочке, причём глаза его светились такой неподдельной радостью, что я не решался его прервать. Я дал ему несколько обычных советов, клонящихся к сохранению здоровья молодой матери, и он выслушал их с величайшим вниманием, как будто перед ним был не простой целитель, а один из апостолов Господа. На сердце у меня было тяжело, я с трудом заставил себя съесть хоть что-то, но действительность оказалась гораздо хуже самых мрачных мыслей.

Вскоре вернулся приказчик и, заглянув в комнату, сделал знак хозяину, чтобы тот вышел к нему. Вернувшийся Тиссейре был мрачнее тучи. Он сел за стол и крутил между пальцев нож, старясь не смотреть мне в лицо.

– Что же ты молчишь? – спросил я.

– Молчу, потому что не знаю, как сказать, – ответил тот. – Приказчик принёс ужасные новости…

Он ещё немного помялся, но когда я начал сердиться и потребовал, чтобы он говорил всё как есть, вздохнул и рассказал вот что.

Виконт согласился отправиться на переговоры с легатом в лагерь крестоносцев в сопровождении де Контра, а рыцарей задержали в крепости как заложников. Шло время, но виконт не возвращался. Когда прошли все назначенные сроки, Бертран де Бланшфор понял, что его сеньора обманом заманили в стан врага и взяли в плен. Между тем в лагере крестоносцев началась суета, и дозорные увидели, что камнемёты и осадные башни подтягивают к стенам крепости. Крестоносцы готовились к штурму. И тогда в порыве гнева рыцарь приказал казнить заложников. Их повесили над воротами, и когда осаждавшие увидели казнь, по войску пронёсся не то вой, не то боевой клич. Жители Каркассона поняли, что пощады не будет, и их город ждёт судьба Безье.