Последний Совершенный Лангедока

– Зачем?

– Я должен незаметно высмотреть, сколько в крепости больных, довольно ли воды и съестных припасов…

– Не ходи, прошу тебя! Пусть высматривает де Контр или другие крестоносцы!

– Да почему же не ходить?

– Тебя убьют, тебя непременно убьют, я знаю, я видела сон!

– Разве можно верить снам?

– Этот был вещий, я чувствую! Давай убежим!

– Куда же мы убежим? И потом, мне нельзя бежать, за меня поручился Гильом, я подведу его.

– Ну и пусть, пусть! Что мне за дело до твоего Гильома?

– Альда, послушай… Послы неприкосновенны. Никто не решится поднять на них руку. Виконт – настоящий рыцарь, он не поступит бесчестно. Мы только договоримся о начале переговоров и вернёмся в лагерь. Нам совершенно ничего не угрожает.

– Тогда я пойду с тобой!

Я видел, что Альда находится на грани истерики. Такой я не видел её ни разу.

– Поверь мне, всё будет хорошо, – продолжал я убеждать. – Я не говорил тебе, но теперь пришло время открыть тайну. Я прибыл в Лангедок, чтобы выполнить некий обет. И пока он не исполнен, Господь не допустит моей смерти. Посмотри мне в глаза. Я говорю правду?

– Да…

– Вот видишь! Значит, со мной ничего не случится. Успокойся, прошу тебя. А если посольство окажется успешным, то и штурма Каркассона не будет, и мы спасём множество жизней. Ради этого стоит потерпеть полдня.

Альда хотела что-то ответить, но тут в шатёр ввалился незнакомый оруженосец с тюком одежды в руках. Он положил тюк на лежанку и начал долго и занудно объяснять, какую хорошую и дорогую одежду принёс, сколько она стоит и как я должен беречь её. Хозяина тряпок удалось выпроводить с изрядным трудом.

– Что это? – удивлённо спросила Альда, развязав узел и разглядывая выпавшие из него вещи.

– Аббат Сито сказал, что я выгляжу голодранцем и велел переодеться.

Девушка разложила одежду на полу шатра, расправила и сморщила носик:

– Фу! Да она грязная, измятая, и воняет от неё псиной… Неужели ты это наденешь?!

– А что делать? Другой одежды у меня нет.

– Тогда я попробую привести это тряпьё в порядок. Но если его постирать, до завтра не высохнет. Попробую выбить пыль и разгладить тёплыми камнями. Потом примеришь, и мы подгоним всё по твоей фигуре.

– Может, поужинаем сначала?

– Ты ешь, а мне некогда. Тут работы колокола на два, не меньше! – и девушка убежала.

Я с облегчением вздохнул. Альда нашла себе занятие и хотя бы на время отвлеклась от тревожных мыслей.

Утро в очередной раз выдалось сырым и холодным. Промозглый туман накрыл лагерь. Люди бродили на ощупь, натыкаясь друг на друга и спотыкаясь о колья и верёвочные растяжки палаток. Брань, лязг железа, блеяние овец вязли в липкой хмари. Есть я ничего не мог, только выпил подогретого вина со специями. В чужой одежде было неловко. Несмотря на то, что Альда отчистила её и замыла в самых испачканных местах, резкий запах чужого пота и каких-то благовоний доводил до тошноты.

Простившись с Альдой, которая изо всех сил старалась не заплакать, и поручив её заботам Иакова, я с трудом добрался до шатра легата. Де Контр был уже там, хмурый и замкнутый. Увидев меня, он кивнул и отвернулся. Было ясно, что парламентёры к выходу не готовы. Сначала ждали какого-то важного рыцаря, потом, когда он приплёлся, похмельно отдуваясь и проклиная туман, выяснилось, что не хватает трубачей. Стали искать трубачей. Потом обнаружилось, что забыли подготовить белые флажки, которые полагается нести на копьях перед парламентёрами. Де Контр рассвирепел и начал раздавать оруженосцем пинки и затрещины. Под конец он схватил какого-то юнца за котту и заорал, что если флажки не найдутся, он прикажет повесить вот этого оруженосца немедленно, прямо здесь и сейчас. И к дьяволу то, что их должен был раздобыть другой!

Флажки немедленно нашлись, и парламентёры наконец-то выступили из лагеря. Никто их не провожал. Туман постепенно рассеивался и теперь походил на клочья грязной овечьей шерсти, которые ветер гоняет по загону.

Де Контр и сопровождающие его рыцари ехали без кольчуг и мечей, у каждого при себе был только кинжал. Яркие гербовые котты намокли от сырости и превратились в тряпки. Перед рыцарями ехали три оруженосца, у каждого на пике был прикреплён тот самый несчастный белый флажок. Замыкала отряд охрана во главе с рыцарем в полном вооружении.

Постепенно стены крепости приближались, росли, и скоро их можно было разглядеть во всех подробностях. Мощные, желтовато-серые, они у основания поросли мхом и вьющимися растениями. Кое-где в кладке виднелись сколы – следы работы камнемётов. Де Контр махнул охране, чтобы она остановилась, и дальше парламентёры поехали одни. На расстоянии лучного перестрела де Контр и его сопровождающие спешились, оставили лошадей и медленно пошли к воротам. Впереди бежали оруженосцы, размахивая пиками с белыми флагами. Подойдя к крепости, они воткнули пики в землю и затрубили. От гнусавого рёва сигнальных рогов у меня заныли зубы, но крепость молчала, на её стенах не было заметно движения. Оруженосцы протрубили во второй раз, и в третий. Безрезультатно. Рыцари переглянулись. Стоять дальше под запертыми воротами было бессмысленно и неприлично, следовало уходить, потому что переговоры не состоялись. У меня отлегло от души, но тут заскрежетали засовы, и в замковых воротах открылась маленькая калитка. Из неё вышел человек непонятного сословия, осмотрел стоящих перед ним рыцарей и спросил:

– Что угодно благородным господам?

– Мы – послы от легата его святейшества папы Иннокентия III аббата Сито Арно Амори к виконту Раймону-Роже Тренкавелю, – ответил крестоносец. – Я – рыцарь Гильом де Контр. Со мною следуют благородные рыцари и оруженосцы.

– Рыцари могут войти и исполнить своё посольство, – сказал человек, – но пешими и без оружия. Кинжалы можете оставить при себе. Оруженосцы останутся здесь. Рыцарь де Контр, следуйте за мной.

– Этот вот не паж, а целитель, – ткнул в меня пальцем крестоносец. – Он пойдёт со мной.

– Хорошо, пусть тоже идёт.

Шагнув в калитку, я поразился толщине и грубой мощи ворот, защищающих крепость. Изнутри они были укреплены почерневшими от времени дубовыми брусьями и окованы железом. За воротами начинался длинный и тёмный коридор. Где-то под самым потолком были слышны шорохи, шёпот и скрип ремней амуниции. Наверное, там, на особой галерее, скрытой темнотой, засели арбалетчики. Мы шли, ожидая, что в любой миг из тьмы может вылететь арбалетный болт, выпущенный случайно или по злому умыслу. На таком расстоянии человек оказался бы пришпиленным к камню. Это ощущение беззащитности и ожидания смерти я запомнил на всю жизнь. Наконец проводник открыл пронзительно скрипящую дверь и мы, щурясь от яркого солнца, вышли на мощёный камнем дворик перед воротами. За деревянными ростовыми щитами стояли арбалетчики. Их поставили здесь, вероятно опасаясь какого-то подвоха со стороны парламентёров или попытки прорыва крестоносцев. Через прорези в шлемах на нас смотрели злые, настороженные глаза. Так мы и вошли в Каркассон, словно осуждённые на казнь.

Город удивил меня скученностью построек. Дома теснились, подобно людям в густой толпе и, казалось, отпихивали друг друга, стараясь отвоевать себе как можно больше места. Узкие, в одно-два окна, но высокие дома нависали над улицей, отчего она выглядела угрюмой и сумрачной. И кругом камень! Ни деревца, ни кустика, ни цветка. Даже трава не пробивалась между неровных плит мостовой. Город казался перенаселённым. В нём было явно больше людей, чем в мирное время. Жители занимались своими повседневными делами, не обращая на нас ни малейшего внимания. Временами слышны были спокойные голоса взрослых, детский смех, блеяние овец, стук топора. Никаких признаков массовых болезней среди населения я не видел. Горожане не выглядели измождёнными, страдающими от голода и жажды. Не было видно трупов павших животных. Вообще, на улицах, по которым мы шли, было довольно чисто, и поддерживался порядок. Следов разрушений от бомбардировки города я также не заметил.